ЛВ 3

Лишь сказала, когда передо мной остановилась жена Саврана:

— Я погибнуть могу.

Вздрогнула Ульяна, молча на меня глядит, слов дальнейших ждет с тревогою. А я хоть и не хочу говорить, но деваться некуда.

— То твоя воля, коли сможешь согласиться — я благодарна буду, а коли нет — не взыщу.- Вздохнула тяжело, да и сказала прямо: — Мне от тебя дочь нужна, Ульяна.

— Луняшу не отдам! — вскрикнула женщина.

Улыбнулась я, хорошая она мать, правильная. Добрую да справную себе жену Савран выбрал.

— О Луняше речи нет, — поспешила успокоить. Да и объяснила: — У Заводи, на островке малом, растет деревце яблоневое. На том деревце ближе к осени появится яблоко. В любом случае появится, что бы ни случилось к тому моменту со мной. И если то яблоко съешь, спустя срок положенный родится у тебя дочь, да не простая — ведуньей лесной станет. Ею была до смерти безвременной, ею и возродится. А мне для нее две вещи нужны — чтобы мать у нее была хорошая, добрая, да мудрая, и чтобы росла она в этом лесу… тогда и лес Заповедный будет жить.

Тяжело задышала женщина, на меня глядит глазами полными слез, руки, что платок на плечах удерживают дрожат, да и голос задрожал, когда спросила:

— А если сейчас съем?

Сейчас было бы лучше. Объективно говоря по всем параметрам лучше. Вот только могла ли я просить о жертве такой? Не смогла. Взгляд отвела, на лес глядя.

— Не молчи, хозяйка лесная, не молчи только, — взмолилась Ульяна. — Понимаю все — добрая ты… иногда слишком. Меня жалеешь, потому что жалостливая… и уж прости, госпожа лесу хозяйка, но тоже слишком. А у меня трое детей, ведунья, и дети мои маги, сама ты мне на то указала. Маги они. А кем маги становятся, известно тебе. И мне известно. Я своих детей защитить хочу, а вся моя защита — это ведь ты. Тебя не станет, леса Заповедного не станет, что с нами будет?

Посмотрела я на нее, слезы уж и по щекам ручьем, да и сказала тихо:

— Она другой будет, не такой как остальные. Молчаливой, задумчивой, странной немного, зверей любить будет, по лесу бродить в одиночестве…

Сквозь слезы улыбнулась Ульяна, и сказала:

— А то другие мои дети такие, как остальные? Сынок мой дружбу с болотниками водит, Луняшка от кикимор пироги с поганками домой таскает, младший вовсе чудит — вчера в муке извалялся, а мука-то на столе была, а он в люльке! Все они у меня особенные, и коли еще одну особенную в мир принесу — не пострадаю. Куда уж больше, страдать то?

Жалко мне ее, очень жалко, да только… в Ульяне я хоть уверена.

— Умерла она не своей смертью, — глядя на женщину, начала тихо рассказывать. — Она полюбила, всем сердцем полюбила, и парубок этот ее любил больше жизни, да была у него мачеха.

Ульяна вздрогнула.

А мне продолжать пришлось:

— Она за Даримой в лес пришла, обещала приодеть к свадьбе, а сама как из-под защиты лесной вывела, отдала разбойникам…

Тут уж голос мой оборвался. Ульяне в одном просто было — она всего того не видела, в отличие от меня… а я словно сама там была.

— Опосля сожгли они ее заживо, — опустив все подробности, завершила кратко.

Стояла Ульяна, на ногах удержалась несмотря ни на что, кивнула мне, что мол поняла-услышала, да и сказала скорее самой себе:

— Буду учить в людях разбираться, кому верить… а кому никогда. Буду с собой в окрестные города-деревни брать, чтобы видела мир, людей, училась людским правилам. Буду беречь. И буду любить…

И подняла я клюку, и ударила ею оземь, тропу заповедную открывая.

***

У Заводи мы вышли молча. Молча я Лесю призвала, тропинку ивовую прося сотворить. Молча же подошли к островку, да подросшей уже крохотной яблоньке.

С остальным так тихо не вышло.

В яблоню я свою силу даже не влила — выплеснула. И когда вымахало деревце, расцвело, да плод дало один-единственный, я уж и стоять не могла, сидела, задыхаясь да за клюку двумя руками с трудом держась. Ульяна стояла, боясь вмешаться, но тревоги своей за меня уже не скрывая.

Когда налилось, поспело яблоко, сорвала его ладонями дрожащими, к груди прижала, вздохнула судорожно, да и съела все как есть, почти не жуя, с семечками и черенком. Все съела, опосля на меня глазами полными слез поглядела и… высохли те слезы.

— Госпожа ведунья, может позвать кого? — спросила встревожено.

— Ки…ки…кикимору в услужение тебе пришлю, — проговорила с трудом.

И рухнула. Вот как была, так и рухнула. А сверху на меня клюка рухнула… я себя просто таки Заратаром приятственно пинаемым почувствовала.

— Зззачем кикимору? — прошептала Ульяна.

— Из русалок помощницы так себе, к тому же постоянно Саврана соблазнять будут, надо оно тебе?

— Нет! — мгновенно открестилась благопристойная, но все же крайне собственнически настроенная жена.

— То-то и оно, — прохрипела я, устраиваясь удобнее, если можно в принципе устроиться удобнее на очень неровном островке, когда вообще нет сил подняться. — А помощница тебе нужна, беременность будет трудная.

— Чай не впервой, — Ульяна платок сняла, теперь держала, явно размышляя как бы меня укрыть, и при этом не обидеть.

— Хорошо все со мной, не впервой, — улыбнулась слабо. — Леся!

Чаща явилась тут же, изобразила танец радости и счастья по поводу будущего младенца, чем слегка шокировала жену купца. Опосля с большой осторожностью Ульяну подхватила, и до дому отнесла.

А я осталась лежать, возле яблоньки… И не прав аспид, что я спасать не умею — я умею. Вот если с беременностью Ульяны не выйдет ничего, али дитятко потеряет, эта яблоня даст новое яблоко, то есть новый шанс. В общем, умею я спасать, вот!

— Весь, а от чего сама яблочком не полакомилась? — Водя из воды появился бесшумно.

Меня подхватил, на колени к себе уложил, клюку с меня снял, отложил на островок. Сидим.

— Потому что, а — я не уверена, что могу рожать, весна то моя миновала. Б — я не уверена, что смогу выносить, жизнь то меня не радует, сам видишь. В — чародеи злодействуют непрерывно и все по нарастающей. И г — я предложила всему войску податься к тебе в утопленники, если что. Ты ведь не против?

Окосел слегка Водя от новости такой, да и ответил сипло и сдавленно:

— Ты это, спасибо что спросила сначала меня.

— Ну ведь спросила же, — высказала после молчания недолгого.

— Я тебя сам утоплю! — мрачно пообещал Водя.

— Обожди, вот сейчас навкары с небес посыпятся, тогда и утопишь, — усмехнулась я.

А Водя серьезный стал. Волосы мокрые прядями к лицу его прилипшие убрал за спину, на меня поглядел да и вдруг сказал:

— Останься со мной.

— Неее, мне помирать рано, — задумчиво протянула я, о другом вообще думая, о том что надо бы возвращаться уже.

— Ты не умрешь, — уверенно сказал Водя, — и ты знаешь, что я о другом. Останься со мной, Веся. Не с лешим, хоть это и правильно, а со мной.

Посмотрела я на него. В глаза его голубые, что в ночное время светились чуток, на лицо красивое, правильное, словно скульптуру ваяли, затем снова в глаза, и прямо ответила:

— Нет.

Затем поднялась осторожно, ох и шатать то меня теперь будет, клюку свою подняла, выпрямилась на нее опираясь, на Водю словно окаменевшего поглядела, да и… другом он мне был, настоящим, близким сердцу другом.

— Водя, как закончится это все, тогда и посмотрим, тогда и ответ дам.

— Какой? — Водя на меня не смотрел больше, на Заводь свою глядел, на то как луна в ней отражается. — Ты ведунья лесная, а леший твой теперь в силу вошел, три ипостаси обрел, и значит тянуть тебя к нему начнет, Веся, тянуть необратимо. И рано или поздно, станете вы единым целым… мужем и женой, — последние два слова сказал, словно выплюнул.

Тут уж я чуть не окосела.

— Водя, не знаю, что ты там пил, но лучше больше эту гадость не пей, — посоветовала соратнику верному. — А лешенька мне друг, настоящий самый надежный друг, и чтобы я, да с другом…

И тут Водя шепотом, едва слышно произнес:

— Кевин ведь тоже был тебе друг… только друг. Но мы оба знаем, кому ты свою весну отдала.