ЛВ 3

Не стала добавлять, что проигрывают магам все, кроме ведьм. Ведьмы выигрывают! Даже у вампиров запросто выигрывают, особливо когда выпьют, ну да не суть.

— А мать твоя гордая, за подлость такую мужа не простила, вот только гордость порой злом оборачивается.

Митяй умудрился почти достать огненный листочек и я его тут же обычным заменила, и теперь ручонки придерживала, чтобы опять лист в рот не потянул.

— Почему злом? — тихо спросила Ульяна.

— Потому что жизнь — штука сложная, — я листик отобрала, снова в воздухе держать начала, а Митяй старательно достать пытался и ручками и уже ножками тоже. — Она из гордости и себя и вас на жизнь трудную обрекла. Ты, Ульяна, сейчас сама из сил выбиваешься, но Николу пустила гулять, потому что на своей шкуре изведала что такое работа от зари до зари, и как это горько, когда на улице дети резвясь веселятся.

Опустила голову жена Саврана, в глазах слезы. Ох, жалко ее так, и себя жалко — я тоже знала, что такое работать головы не поднимая, и слышать как детвора бегает только из-за стен сарая, где навоз убираешь два раза в день в любую погоду. Горько это, и обидно, и тяжело.

— Да это дело прошлое, — и себе и ей сказала, — а ныне тебе вот о чем знать надобно — чем дольше вы в лесу Заповедном живете, тем сильнее у детей дар будет. И коли сейчас уедете — они лишь видеть смогут то, что простым людям неведомо, а вот если дольше пробудете…

И я листочек с расстояния вытянутой руки выпустила. Ветер его подхватил, да чуть к реке не унес, но Митятька вывернулся, и вот ручкой достать не мог, а магией сумел. Схватил листочек, к себе притянул, ладошкой перехватил и сразу в рот! Насилу отняла.

— А если останетесь, будет вот так, — тихо предупредила я.

Сидела Ульяна, не дышала почти.

— С Савраном поговори, обсудите все. Я никого не гоню и вам завсегда рада, но дар магический, его, при желании, развить всегда можно, а вот скрыть уже усиленный — никак. И коли сейчас уйдете, смогут дети стать кем захотят — купцом ли, кузнецом, мастеровым, кем угодно. А коли магия в них усилится — только магами, но это сыновья, Ульяна, а для девочки один путь — женой станет, того кто заплатит больше.

— А я никаких денег не приму! — мгновенно высказала женщина.

Подбросила я Митятку, к себе прижала на миг, да и отдав жене Саврана, сказала как есть:

— А их и не тебе заплатят, Ульяна. Девочек с даром магическим у родителей забирают навсегда. Растят их отдельно, от всех оберегая, от любого взгляда, а как кровь первая прольется — вот тогда продают. Какой маг больше золота даст, тот и получит. Думай, Ульяна, думай.

И оставив растерянную мать думать о судьбе своих детей, я помчалась прочь, но перед тем как улететь, заглянула к Луняше — а та играла. В меня играла. Сидела она перед ведром воды, что мать для стирки белья перенесла, ручки над ним простерла, шляпу нелепую (и где только нашла) на голове поправила и вещает голосом страшным: «Пить будете, а кто не будет, того заставлю!». Надо же, какая я со стороны то грозная, даже возгордилась слегка.

***

Проснулась я после полудня, потому что устала как последняя собака. В лесу дел накопилось видимо-невидимо, даже леший с ног сбился, что уж обо мне говорить. И в какой-то момент, выслушивая очередную недовольную соседством сойку, я поняла, что не могу больше. Ну не могу и все тут! Поэтому проснулась.

Лежу, понимаю, что тепло мне и удобно.

Открыла глаза, приподнялась на локте и поняла, что спала я на аспиде. Уж как так вышло не ведаю, да только он на земле, я на нем частично, голова у него на впадине между плечом и шеей уютно устроилась, а рука давно поперек тела аспидова перекинута. И удобно же. Проснулась и не болит ничего, не затекло нигде, а главное — тепло.

А аспид спал. Лицо черно-угольное матовое и во сне суровый вид сохраняло… если я, конечно, разглядела суровость то, и от этой суровости от чего-то защемило в груди, особенно когда Митятку вспомнила. И я вдруг только сейчас подумала, как же это здорово иметь детей. Растить их, улыбаться первой улыбке, наблюдать за первыми шагами, радоваться их радости и делать все для того, чтобы их детство было в сто раз счастливее твоего. Никогда о детях не думала, но узнав историю Ульяны, подержав на руках Митяя, да глядя на спящего сейчас аспида — почему-то подумала. Почему-то представила. Нет, не черно-угольных как аспид, а в прочем никто больше мне не предлагал ребеночка завести. Ну никто кроме Леси — та завсегда рада помочь с обретением мною ребеночка, и мужика если надо притащит, и даже ребенка, если от мужика я откажусь вдруг.

И вот помяни лихо…

Леся явилась откуда не ждали. Из-за аспида выглянула. Так как если бы тоже лежала рядом, но по ту сторону Аедана. И вот выглянула она из-за его плеча, одобрительно так выглянула, и уж собиралась сказать что-то, да я опередила мрачным:

— Изыди.

Леся рот было открыла, словно ей для ответа рот был нужен, но тут сонный аспид возьми да и скажи неразборчиво:

— Никогда… Никогда не уйду… Хоть гони, хоть проклинай, хоть убей… никогда я от тебя не уйду… ты жизнь моя, а без тебя, Веся, жизни мне нет…

И дальше спит, а я как лежала, вот как лежала, так и посмотрела на Лесю испуганно. Леся на меня возмущенно. Опосля лиану протянула, листочком прикоснулась да и передала:

«Да что ж это деется? Жизнь значит его! А где моя жизнь?! Где мои дети?! Почему спим? Почему продолжением рода не занимаемся? Что за самцы пошли человеческие? Одни занимаются делом нужным да не продуктивно совсем, другие только говорить и горазды! Где детеныши?! Где мои…»

Высказаться в полной мере ей не удалось, я руку от ростка отодвинула, прерывая чащу мою Заповедную на полуслове практически. И Леся обиделась. Насупилась вся, и выдала:

«Ну и не буду говорить! Ничего не скажу! И про навкару тоже ни полслова!»

И я замерла.

— Навкару? — голос дрогнул.

Тут же вздрогнул и открыл глаза аспид. Первым делом меня к себе прижал хозяйственно, опосля на чащу глянул и спросил хриплым ото сна голосом:

— Где навкара?

Но Леся уже обиделась. Села, руки на груди сложила обиженно, и отвернулась, всем своим видом демонстрируя насколько сильно обиделась. Ну да нее вскоре стало — Ярина появилась. В первую очередь на нас с аспидом воззрилась с умилением, затем одеялко на нас поправила, чтобы значится мы делом там уже под ним занялись хоть когда-нибудь. Но мы молча взирали на чащу и чаще пришлось признать, что никакого процесса не будет, а потому Ярина четко как страж на службе сообщила мне:

«Две навкары, из глубины яра пришли, как на территории оказались мне неведомо, куда ушли знаю»

«Конечно, знаешь, — фыркнула Леся, — у меня они. Обе. А вот кто пропустил их до моего леса Заповедного, это уже вопрос…»

— Леся, не вредничай, — я села, руками колени обхватила. — Не хуже меня знаешь — Ярина сейчас супротив нежити с трудом устоит, а для навкары она не соперник, особливо для двух.

Зловредина моя заповедная лишь снова обиженно отвернулась.

А затем возьми и скажи:

«Не заделаете мне дитятко, я их на деревню спущу! Ту самую, близ Западенок, где за цельный год ни одного дитенка не народилося! Я считала. Ни одного!»

— Леся! — я уж чуть не взвыла.

Близ Западенок не было деревни, были рудокопы одни, без жен и детей, откуда ж там взяться дитяткам?!

«Все равно спущу! Чтоб знали!»

— Если спустишь, знать что-либо уже будет некому! — разозлилась я.

Леся окончательно расстроилась, и изобразила клетку из листьев, да двух пташек внутри.

— Вот там и держи! — приказала я.

Пожав плечами, Леся демонстративно отвернулась, но… паразитка размножательно ориентированная, так чтобы я не видела, взяла и как начала аспиду всяческие картинки размножательно ориентированные демонстрировать.

— Леся!!! — голос мой на визг сорвался.

А аспид приобнял, меня причем, и спокойно так чаще и сообщил:

— Крепко запомни, чаща Заповедная, для дел подобных перво-наперво одиночество требуется. Чтобы не мешал никто, не отвлекал, не беспокоил…