Моя тюрчанка

Средней зажиточности, чуть отрастивший жирок, расейский обыватель протирает атласные брюки в офисе какой-нибудь сомнительной фирмы «Вверх по радуге». Пока босс не видит, режется на компьютере в «тетрис» и «танчики». Чтоб не уснуть за составлением месячного отчета, льет в глотку кофе, который заедает чипсами или солеными баранками. После работы наш условный Иван Кузнецов, заливая глаза пивком, треплется с друганами о футболе. Если на чемпионате победила итальянская или французская команда, разочарованный расейский болельщик плюет сквозь зубы и брызжет слюной, что европейцы – все поголовно – это геи и лесбиянки. А расейскую команду брутальных гетеросексуальных самцов проклятые «трансгендеры» и «толерасты», конечно же, засудили. Впрочем, при всей своей нелюбви к «макаронникам» и «лягушатникам», обыватель не прочь слетать в свой отпуск в Рим или Париж, сделать селфи на фоне Колизея либо Эйфелевой башни.

Но если Пьеру и Жаку Иван Кузнецов втайне завидует, мечтая о таких же, как в загнивающей Европе, пенсиях и пособиях по безработице – то дворника Азима, сгребающего у подъезда снег совковой лопатой, откровенно презирает. В сравнении с Азимом – «подлым азиатом» – менеджер Кузнецов чувствует себя почти таким же «белым господином», как Пьер или Жозеф. Иногда Иван Кузнецов обсуждает с приятелями не футбол, а «нашествие новой Золотой Орды». Мол, заполонили Расею-матушку «черножопые мусульмане» – куда только миграционная полиция смотрит?.. Но возмущенный расейский клерк, само собой, не готов мести улицы или чистить канализацию, т.е. взвалить себе на плечи ту работу, которую сейчас выполняют несчастные мигранты.

Я заглянул моей милой в лицо, стараясь угадать, слышала ли моя девочка обмен грязными репликами между пассажирами-националистами. Наверное, слышала, но виду не подала. Губы моей девочки по-прежнему были плотно сжаты, а взгляд выражал решимость. О, я понимал, я чувствовал – как туго натянуты ее нервы. Она настраивалась на интервью, как на поединок с драконом.

Автобус медленно полз по магистрали в потоке гудящих и сигналящих машин. Навстречу выплывали прямоугольные рекламные щиты. На каждом втором, демонстрируя два белых зуба, улыбался гигантский заяц (или кролик?), зазывающий в гипермаркет и соблазняющий «улетными» скидками. «Нежная куриная грудка – на пятнадцать процентов дешевле», – вещал слоган над растопыренными заячьими ушами. «Икра лососевая – четвертая баночка в подарок». «Сосиски молочные от бабушки Яны – дешевле не найдешь».

Не знаю, может быть у меня обострилась психическая болезнь, но мне стало не по себе от созерцания рекламных плакатов. Заяц казался мне чудовищем, готовым не только умять куриную грудку с икоркой да запить молочком, но и проглотить нас с любимой – целиком и вместе с одежкой. Отчего-то меня мучила мысль, что ничего хорошего нас в кроличьем гипермаркете не ждет. Ведь там, даже на самой низкой должности, «выживают» только такие сотрудники, которые не хуже, чем рыба в воде, чувствуют себя в обществе безудержного потребления. Таким людям ничего не стоит вызубрить наизусть ассортимент гипермаркета. Они бодро расставляют по полкам недостающие товары. А когда босс на рождество дарит скидочную карту – прыгают от счастья, как мартышки по веткам, и сердечно благодарят высокое начальство. Вот уж воистину: после потерявшего страх господина – омерзительнее всего забывший совесть холуй. А Ширин?.. Она – другая!..

Бр-р-р!.. Может быть, я напраслину возвожу на персонал гипермаркета. Я не должен забывать: возможно, к команде работников гипермаркета присоединится моя девочка. И все-таки я не мог отогнать мысль, что моей милой лучше было бы работать с кошками, чем с товарами и с людьми. Жаль, что вакансия сотрудницы питомника, предложенная нам Бахромом, оказалась ложной. Кошки, не умеющие, в отличие от хомо сапиенсов, юлить и притворяться, оценили бы чуткое и нежное отношение Ширин. Блаженно мурчали бы, вычесываемые моей звездочкой… Но я, кажется, размечтался.

Справа от магистрали поднялся гигантский параллелепипед гипермаркета. На парковке ровными рядами стояли бесчисленные авто, будто терракотовая армия из гробницы Цинь Шихуана. Я нервно сглотнул слюну: скоро, совсем скоро – для нас с моей девочкой настанет судьбоносный момент.

Автобус остановился и выплюнул нас, в числе прочих пассажиров, ровненько напротив входа в циклопический гипермаркет. Вместе с толпой мы просочились за автоматически разъехавшиеся стеклянные двери и поднялись по эскалатору в торговый зал. Не мудрствуя, мы обратились на пост охраны. К двум затянутым в черную, с нашивками, униформу мужичкам – худому и толстому.

– Вы, наверное, к Анфисе Васильевне?.. – догадался худой, когда мы сказали, что пришли по поводу работы.

– Давай-ка я отведу молодых людей, – вызвался толстый.

Он покатился, как колобок, или как указующий путь волшебный клубочек бабы-яги. Я и Ширин двинулись следом. Мы пересекали торговый зал, который невозможно было охватить взглядом. Казалось: места здесь достаточно под лагерь целого легиона. Мы проходили стеллажи, заставленные консервами: мясными, куриными, овощными. Аквариум – с живой, и холодильник – с мороженой рыбой. В следующем отделе на витринах густо краснело и слабо розовело мясцо, а еще дальше – в глазах рябило от сыра и колбасы сотни сортов.

Народу – тьма-тьмущая. Довольные покупатели – слепые, как носороги – толкали перед собой заполненные продуктами тележки, так что нам приходилось уворачиваться. Почти в каждой до предела набитой тележке на самом верху, будто вишенка на торте, красовалась пачка туалетной бумаги. Мне виделся в этом некий символ. В затаривающейся толпе сновали работники гипермаркета. Так и мелькали темно-зелеными пятнами их жилетки. Работники разгружали брошенные покупателями тележки. Поправляли товары на полках. Подсказывали заблудившимся, как пройти в такой-то отдел. Я заметил: большинство работников были тюрки и кавказцы.

Я подумал: у гипермаркета есть одно неоспоримое преимущество перед кошачьем отелем, в котором могла бы работать Ширин. Оно в том, что гипермаркет оказался настоящим. Мы ведь топаем по его торговым рядам!.. И уже успели убедиться: сюда принимают на работу «не славян». Видимо – Бахром решил заслужить прощение за Лиственную улицу. И в этот раз подыскал для моей милой реальную вакансию.

Моя девочка держалась за мой локоть. Не протяжении всей сегодняшней поездки она сохраняла каменное выражение лица, но теперь не могла скрыть волнения. Полуоткрытые губы Ширин трепетали. Пальцы, на моем локте, дрожали. Милая бросала взгляды по сторонам. Я понимал: в ее мозгу роятся те же мысли, что и у меня. Со страхом не получить работу – в сердце моей возлюбленной боролась надежда.

Охранник привел нас в подсобное помещение, где перед раскрашенной зеленой краской железной дверью кучковались полтора десятка глядящих исподлобья бедно одетых людей. В основном, тюрков.

– Занимайте очередь, – сказал нам пузатый охранник. – Анфиса Васильевна принимает до семи вечера.

Охранник укатился, а мы встали в очередь за одной тюркской, либо таджикской, девушкой. На душе у меня сильнее заскребли жалобно пищащие облезлые котики. Как?.. Перед кабинетом Анфисы Васильевны – пятнадцать человек?.. Они все – кандидаты на должность работника торгового зала?.. Выиграет ли моя девочка такой большой конкурс?.. Оставалось надеяться, что в огромный зал гипермаркета и работников требуется много. И что часть людей в очереди претендует на другие вакансии: уборщиков, кассиров, мясников.

Ожидание было мучительным. Мы не рисковали отойти взять кофе из автомата или в туалет – из боязни потерять очередь. Мы могли, конечно, отходить и по одному. Но нам до ужаса не хотелось разделяться. Нам казалось: по одиночке мы вмиг ослабнем, как сдувается с шипением воздушный шарик. Надо закусить губу – и выстоять до конца.

Очередь потихоньку сокращалась. На каждого зашедшего в кабинет уходило примерно по десять минут. Вышедшего из кабинета счастливчика – или неудачника – стоящие в очереди забрасывали вопросами по-тюркски. Тот неохотно и односложно отвечал.