Не он

Я прохожу через распахнутую настежь калитку, держащуюся на одной ржавой петле, медленно поднимаюсь по предупреждающе скрипящему крыльцу с прогнившими ступенями. Замешкавшись возле хлипкой покосившейся незапертой двери, откидываю за спину растрепанные ветром волосы, на секунду закрываю глаза, собираясь с духом, и, толкнув дверь плечом, захожу внутрь. В ноздри тут же ударяет спертый запах плесени и затхлости. Именно так пахнут дома, из которых уходит жизнь.

Единственный источник света — лучи солнца, проникающие в комнату через огромные дыры в крыше. Когда-то здесь была гостиная, а теперь от нее остались частично разрушившийся камин, слои пыли на старой мебели, свисающие лоскутами обои и бесконечные кружева паутины, раскинутые повсюду. В воздухе кружатся частицы пыли и мелкие насекомые, под подошвами хрустит осыпавшаяся штукатурка и осколки от разбитой посуды, а в углах что-то подозрительно шуршит.

Стараясь не паниковать, я осторожно продвигаюсь по на удивление устойчивому и крепкому полу к некогда уютному камину. Именно он мой ориентир. Оказавшись на месте, я с сожалением провожу рукой по обнажившейся кирпичной кладке, пачкая пальцы в пыли и песке, осыпающимся под ноги.

Три года назад я собиралась приехать в этот дом, чтобы воскресить все лучшее, что происходило со мной в далеком прошлом. Но на самом деле стремилась сбежать от постигшего меня разочарования и боли.

Вот оно мое «надежное» укрытие, сгнившее и почти полностью разрушенное.

Неудивительно, что Перриш послал меня именно сюда. Он мало говорит, но всегда знает, как показать то, что ты больше всего боишься увидеть — неприглядную и часто отвратительную истину, саму суть, без прикрас и домыслов.

В этом мы с ним похожи. Я придерживаюсь того же принципа, когда пишу портреты людей. Наверное, поэтому никто ни разу не захотел их купить. Большинство моих натурщиков уходили разгневанными и оскорблёнными, были и те, кто требовал уничтожить портреты.

Достав из кармана легкого кардигана сложенный напополам конверт, я неторопливо вынимаю цветной снимок, на котором запечатлен полуразрушенный камин. Не узнать его было невозможно, но вчера на собрании я не понимала, что все это значит, пока не прочитала строки «задания» на оборотной стороне.

«Объект — Кристофер Хант

Цель — определяет исполнитель

Срок — без ограничений

Координаты объекта — см. снимок

Уникальный код — **********»

Для кого-то бессмысленные фразы, а для меня самое сложное решение в жизни.

С этим знанием я провела почти сутки, прежде чем осмелилась приехать сюда. Сутки мучительных сомнений и борьбы с самой собой. Меня никто не торопил. Однако указанный срок все-таки имел ограничения.

Это и есть мое «задание». Первое и, возможно, единственное.

Наклонившись, я откидываю в сторону трухлявый ковер, на котором не раз засыпала в детстве, но вместо ржавого кольца на квадратной металлической пластине вмонтирован электронный замок с цифровым дисплеем. Мои пальцы слегка дрожат, пока я набираю на нем код. Раздается механический щелчок, и толстая пластина бесшумно отъезжает в сторону. Внизу вспыхивает свет, и из скрытой под полом автоматизированной конструкции с лёгким жужжанием выдвигается лестница, ведущая в подвал. Раньше он был гораздо меньше, там хранили припасы, старые вещи и всякий хлам, а сегодня я спускаюсь в просторное помещение, напоминающее модернизированное бомбоубежище с системой вентиляции и толстыми стенами.

Идеальное место для хранения моего секрета.

Ступив на бетонный пол, я оказываюсь в узком проходе между полками с провизией и толстым ударостойким стеклом, отгораживающим большую часть подвала. Света длинной потолочной лампы вполне достаточно, чтобы рассмотреть то, что находится за преградой. Я морально готовила себя к тому, что увижу, но реальность переплюнула все предполагаемые сценарии.

Меня бросает в холодный пот, пока я смотрю на воссозданную до мельчайших деталей палату в Святой Агате, где провела долгие месяцы, блуждая между сном и явью. Скудная обстановка, мебель, прикрученная к полу, стены того же невзрачного цвета, на столе алюминиевая тарелка с ложкой и пустая пластиковая литровая бутылка. Железная дверь вмонтирована в толстую стеклянную перегородку. Отсутствует только окно, но зато есть ржавая раковина и дырка в полу для справления нужды.

Мой объект, одетый в длинную больничную рубашку, неподвижно лежит на кровати, уставившись в потолок и вытянув руки вдоль тела. Одеяло сбито в ноги, подушка наполовину свисает с узкой койки. В подвале достаточно прохладно, но его это похоже совершенно не волнует. Он неотрывно наблюдает за раскачивающейся над ним лампочкой, полностью игнорируя мое присутствие.

Плотнее закутавшись в кардиган, я на негнущихся ногах подхожу ближе и, остановившись возле массивной двери, открываю железный засов на окошке для передачи пищи и невольно отступаю назад, задохнувшись от резкого неприятного запаха, исходящего из «палаты».

«Объект» медленно поворачивает голову, и на осунувшемся лице с темными кругами под глазами проскальзывает осознанное выражение. Приподнявшись на локтях, он заставляет себя сесть, и я шокировано застываю, увидев, в каком жутком состоянии находится мой несостоявшийся убийца, мой первый мужчина и отец моих детей. Грязные, слипшиеся, посеревшие волосы, торчащая клочками щетина, синеватый цвет лица и лихорадочно горящий взгляд, с надеждой впившийся в меня.

— Привет, принцесса, — хрипит он, опуская на пол голые ступни и пряча между коленями руки с грязными ногтями. — Зрелище не для слабонервных, да? — склонив голову набок, он смотрит на меня таким же преданно-любящим взглядом, как и в моих лживо-счастливых воспоминаниях. Крис силится улыбнуться, вставая на ноги и тяжелой походкой направляясь к перегородке. — Смотри, что эти ублюдки со мной сделали… Эти проклятые мрази…

Меня передёргивает, и я делаю еще один шаг назад.

— Ты только не убегай, ладно? — прижав ладони к стеклянной стене, умоляет узник. Смяв в кулаке чертов конверт, я с трудом дышу, борясь с желанием закричать в полный голос. Я все еще помню, как безгранично доверяла и слепо любила его. Так сильно, что предпочла забыть…. Забыть, как самый страшный кошмар. Мои веки щиплет от подступивших слез, но я не стану плакать о нем. Ни капли сочувствия и сострадания. Он не заслужил моей жалости.

— Я не знаю, что они тебе наговорили, но это какой-то абсурд, детка, — задыхаясь от волнения, продолжает Кристофер. — Меня подставили. Сказали, что это такой план лечения. Твой психиатр Скарлетт Грин и продажная сука Саммерс с ними заодно. Даже Кел поверила. Я всего лишь хотел, чтобы ты снова стала собой, малышка. Я все делал для нашей семьи. Ты же знаешь…

— Я тебя не знаю, — качнув головой, по слогам выговариваю я.

— Послушай меня, детка, — нервная гримаса искажает посеревшее лицо. Он сжимает кулаки, делая рваный вдох. — Ты злишься на меня, но тебя обманули. Я никогда бы не причинил тебе боли. Я тебя люблю, Элли, — выцветшие голубые глаза загораются возбуждённым блеском. — Это я, принцесса. Ну же, посмотри на меня. Клянусь, мы все исправим. Я все тебе объясню, но сначала ты должна открыть чертову дверь, — Кристофер с силой ударяет кулаками по стеклу. Теперь он больше похож на взбешенного безумца, чем на измученного пленника. — Если ты пришла, значит, ты знаешь код. Скажи, что ты знаешь…

Я бросаю беглый взгляд на точно такой же цифровой замок на металлический двери, как и на той, что ведет в подвал.

— Слава богу, детка, — по-своему истолковав мой взгляд, с облегчением бормочет Крис. — Я всегда знал, что у тебя самое доброе сердце. Ты меня здесь не оставишь. Мы уйдем отсюда вместе, и все будет как раньше. Ты, я, Милли и Джонас. Одна большая семья. Ты помнишь, как мы были счастливы, Элли?

— Нет, — медленно качаю головой, глядя в глаза своего мужа. — Я тебя не знаю, — повторяю неколеблющимся тоном.

— Брось, Элинор! — маска любящего мужа начинает трещать по швам, показывая мне оскал озлобленного подонка, коим он и является. — Думаешь, я не понимал, что ты специально устраивала все эти шоу с провалами в памяти. Тебе жизненно необходимо быть в центре драмы, с этим я тоже смирился. Если ты начинала уставать от своих рисунков и вспоминала, что есть еще и реальный мир, то по щелчку пальцев этот самый мир должен был крутиться вокруг папиной принцессы.