Страница 13 из 37
Цены на аренду жилья за весь период 30-х гг., начиная с 1932 г., представляют абсолютную константу, вплоть до десятых долей (121,2), что подтверждает внимание национал-социалистов к жилищным вопросам, коммунальные расходы также плавно снижались. Обратная картина наблюдается в ценах на одежду, минимум 1933–34 г.г. (111) быстро подскакивает до 140 в 1940 г. и далее достигает почти двойного индекса в 1944 г. (183,7). Опять-таки можно предположить как увеличение ассортимента, так и рост покупательной способности, а во время войны одежда неизбежно резко дорожает. Средний индекс расходов на жизнеобеспечение за счет этих показателей в период национал-социализма лишь немного снижается (124–125), а к 1943 г. вновь достигает уровня 1925 г. (139)[102].
Потребление в семьях варьировалось в зависимости от уровня дохода, привычек и семейных традиций. Наибольшее количество общих черт можно отметить в структуре питания. Детей рано сажали за общий стол, где им перепадало обычно больше, чем остальным членам семьи, фруктов и сладостей. Тем не менее различные «деликатесы» доставались прежде всего главе семейства. Вибке Брунс, дочь одного из состоятельных адвокатов, в прошлом офицера, семья которой занимала большую комфортабельную квартиру в Шарлоттенбурге с двумя террасами, вспоминает, что «лучший мармелад, из черной смородины или малины, своего приготовления, предоставлялся моему отцу и поджаренный хлеб с желе был для нас, детей, тоже недостижим»[103].
Еда была достаточно простая, но не однообразная, обычно 3–4-разовая. Утром подавали молоко, различные бутерброды, кофе. Вечерний стол напоминал утренний, иногда подавались сладкие или овощные горячие блюда. Практически в каждой семье традиционными напитками были кофе для взрослых и молоко для детей. Мясо на обед даже в буржуазных семьях среднего достатка ели обычно в воскресенье[104], в будни чередовались овощи и рыба, обильным стол бывал по праздникам. В выходные мать также старалась приготовить или заказать кухарке что-нибудь особенное в качестве главного мясного блюда или десерта, особенно любимого младшими членами семьи. По потреблению мяса и яиц в 30-е гг. Германия отставала от других развитых стран Европы: 51,7 кг мяса на человека в год в 1929 г. оставались недосягаемы в еще в последнем мирном 1938 г. (48,6 кг), но по сравнению с кризисным 1930 годом (43,5 кг) это воспринималось как свидетельство улучшения рациона питания[105]. Покупательная способность среднестатистического немца даже в столице еще в 1937 г была по-прежнему ниже уровня 1928 г. и только 1939 г. принес существенные сдвиги в лучшую сторону[106].
Если посмотреть на индекс цен в Берлине с 1925 по 1944 гг., взяв показатели 1913/14 гг. за 100[107], то мы увидим интересную картину: цены на продукты питания достигают максимума (150) в 1927–29 гг., затем начинают плавно снижаться, минимум был пройден в 1933 г. (109) и до войны они держатся практически на одном уровне, чтобы затем вновь начать расти. Вероятно, это связано как с последствиями сельскохозяйственного кризиса, так и с медленным повышением покупательной способности населения после ликвидации безработицы.
Если обратиться к показателям розничных цен на отдельные продукты питания, то в соответствии с чрезвычайно подробными сведениями, приведенными в справочнике «Берлин в цифрах»[108], цены на мясо и рыбу с 1925 по 1942 гг. оставались на одном уровне или немного снизились, то же самое можно сказать о молоке, хлебе, макаронах, яйцах, овощах и фруктах. Подорожали ближе к началу войны только продукты длительного срока хранения: соль, сахар, а также из жиров — маргарин. Ни в воспоминаниях, ни в устных рассказах берлинцы из средних слоев не вспоминают ни о роскоши, ни о каких-то существенных ограничениях в продуктах и питании в 30-е годы, напротив, с воодушевлением описывают традиционные сытные мясные и сладкие блюда на Рождество, воскресные свежие булочки на завтрак и семейные обеды дома, изредка — в кафе и ресторанах, где детей в летнее время баловали мороженым[109]. Кофе, коньяк и сигары подавались хозяйкой дома гостям-мужчинам, а для приятельниц обычно был наготове сладкий стол и неизменная чашка кофе[110]. Кстати, готовила в семье обычно все же жена-хозяйка, лишь наиболее обеспеченные нанимали кухарку. Однако хозяйке в большинстве случаев помогала приходящая хотя бы несколько раз в неделю домработница, часто не немецкой национальности.
Показателем благополучия могут служить и накопления населения в берлинских сберегательных кассах[111]. Они, как зеркало, отражают общие тенденции экономического развития: после спада 1930–31 гг., когда выплаты сберкасс даже превысили приход, вклады держались на низком уровне до середины 1933 г., позже наметился плавный подъем, равномерно длившийся до 1939 г. С начала войны и до 1941 г. общая сумма вкладов увеличивается почти вдвое!
Как питание, так и одежда в семьях среднего слоя в начале 30-х гг. не имели как признаков особой роскоши, так и недостатка. Конечно же, мать имела пару вечерних и праздничных платьев, отец — выходные костюмы, но дети были одеты в соответствии с представлениями того времени — скорее функционально, слабостью родителей были нарядные платьица и беленькие носочки девочек и традиционные матросские костюмы мальчиков. Лучшие наряды одевали по воскресеньям. Часто мать или служанка сами шили детскую одежду, белье[112], не было исключением и перешитое из старого, старшие передавали верхнюю одежду и праздничные наряды младшим, во всяком случае, одежду практически не выбрасывали. Обувь была кожаной, ее берегли и тоже по возможности передавали братьям и сестрам. За порчу одежды или грязь детей могли наказать. В женских журналах («Женский листок», «Дама», «Практичная женская и детская мода», «Женщина», «Католическая женщина», «Берлинская домохозяйка» и т. п.) обязательно присутствовали страницы, посвященные домоводству, пошиву одежды своими руками.
И этот мир, пропитанный консервативными ценностями стабильности и порядка, авторитетной власти в сильном государстве, только-только почувствовавший иллюзию стабилизации, был вновь потрясен мировым экономическим кризисом 1929–33 гг. Многие исследователи отмечают, что имя Адольфа Гитлера как политика получило признание и резонанс в обществе лишь после сентябрьских выборов в рейхстаг 1930 г., но далее его имидж неоднозначного, но в любом случае выдающегося деятеля и неординарной личности распространялся по Германии с поистине взрывной силой и скоростью[113]. Нейтрально относиться к человеку, который указывал на беды Германии и немцев, открыто говорил об их причинах и национальных врагах, а, главное, обладал уверенностью в том, что его партия не только справится с неблагоприятной экономической ситуацией, но вернет обществу целостность, становилось трудно, игнорировать его как фактор политической жизни было невозможно, его образ завораживал харизмой «борца», пафосом гражданской активности. При этом фюрер, который вскоре преобразует до основания политическую систему Веймарской республики и всю жизнь общества, многими воспринимался именно как проводник законного и планомерного движения к лучшему. Не он и не его жесткие меры для спасения страны и народа и бескомпромиссные цели национального возрождения и мирового величия Германии любой ценой, о которых он говорил достаточно открыто, представлялись как нечто инородное, а политическая система и бессилие Веймарской демократии, экономические трудности вызывали наибольшее неприятие в обществе.
102
Berlin in Zahlen. S. 215.
103
Bruhns W. Meines Vaters Land. Geschichte einer deutschen Familie. Berlin, Ullstein, 2005. S. 20–21. Дети в этой семье имели домашнего учителя, который жил вместе с ними, занимая отдельную комнату и имел привилегию завтракать вместе со всеми. При этом мать с неодобрением смотрела, как он намазывает на хлеб вместе и масло, и мармелад, разумеется дешевый.
104
Даже, если семья могла себе позволить мясной стол чаще, чем по воскресеньям, хозяйка этого обычно не делала, исходя из протестантских и местных традиций. «Мясо для детей среди недели означало баловство, кроме того это было бы „не по-прусски“». Bruhns W. Meines Vaters Land. Geschichte einer deutschen Familie. Berlin, Ullstein, 2005. S. 22–23. «В основном мясо ели только по воскресеньям». Edith Reglin. Über die guten, alten Zeiten… // Kiezgeschichten aus Köpenick und Treptow. Berlin, Kunstfabrik Köpenick. Berlin, 2000. S. 41.
105
Abelshauser W., Faust A., Petzina D. (Hg.) Deutsche Sozialgeschichte. 1914–1945. München, 1985. S. 352.
106
Either H.-J. Hitlers Deutsche: das Ende eines Tabus. Gernsbach, 1990. S. 263.
107
Berlin in Zahlen. S. 210.
108
Berlin in Zahlen. S. 212–215. В таблице на 4 страницах даны розничные цены на разные сорта охлажденной и мороженой говядины, телятины, баранины, свинины, ветчины, сала и жиров, колбас, рыбы, молока, хлеба, макарон и т. п. Показатели даны за 1925, 1930, 1935, 1938 и 1942 гг.
109
Heimatmuseum Köpenick. Archiv. Pressearchiv. Zeitzeugen 10.5. o.S. Воспоминания Рут-Инес Виндмюллер. Ruth-Ines Windmüller. Zur Nachtheide 105. 12557 Berlin.
110
Brockerhoff Klaus. Auf dem Weg ins Dritte Reich. // Ein Stück Berlin, S.35.
111
Berlin in Zahlen. S.186.
112
«Так как моя мать училась шитью, то она по ночам шила нам весь гардероб. У меня было много платьев и я, наверное, была лучше всех одетым ребенком в нашем окружении. С завистью смотрели на меня сверстники, но мне мои светлые платья приносили много горя, потому что их нельзя было пачкать. Я с удовольствием одела бы тренировочный костюм, как и мои подружки, но моя мать даже слышать об этом не хотела». Heimatmuseum Köpenick. Archiv. Pressearchiv. Zeitzeugen 10.5. o.S. Воспоминания Рут-Инес Виндмюллер. См. также Edith Reglin. Über die guten, alten Zeiten…// Kiezgeschichten aus Köpenick und Treptow. Berlin, Kunstfabrik Köpenick. Berlin, 2000. S. 42. См. также Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 3. S. 0858. Воспоминания женщины 1915 г. рожд..
113
Kerschaw J. Hitlers Popularität. Mythos und Realität im Dritten Reich. // Mommsen H. (Hrsg.) Herrschaftsalltag im Dritten Reich. Düsseldorf. 1988. S. 29.