На Калиновом мосту

— Я что‑то пропустил? — Иван перестал жевать.

Мария подвинула стул и села напротив него.

— Когда я тебя ждала, то познакомилась с интересным человеком, — начала она, заметно волнуясь. — Я обнаружила, что в каждом из нас живет еще одно существо. Я назвала его – человек первичный. Такой базовый вариант. Исходник.

— Ты осторожнее с такими открытиями, а то можно и до сердечного приступа довести, — улыбнулся Иван.

— И мне кажется, — продолжила Маша, — большинство важных решений в нашей жизни принимает именно он.

— Прямо‑таки вмешивается в наши дела?

— Да. Почти всегда. Манипулирует с помощью отлаженной системы кнута и пряника. Сделал хорошо – получи дофамин или серотонин. Зашел в опасную зону – страх, паника и выброс адреналина. Значит надо бежать и прятаться.

— И чьи решения лучше? Человека первичного или разумного?

— За ним миллионы лет эволюционного опыта выживания, а за нами – окультуренными – лишь пара тысяч лет условной цивилизации и пока не видно, что она в чем‑то положительно на нас повлияла.

— Ну а он что приобрел за миллион лет? Что в его понимании хорошо и что такое плохо?

— А в базовой версии человека всего‑то две программы: самосохранение и воспроизводство. И он рассматривает все поступки, исходя из этого. Может это и есть тот самый голос сердца, еще не смешавшийся с расчетом и выгодой.

— Вот и мой знакомый тоже считает, что инстинкты часто управляют миром лучше всякого разума,— Иван вспомнил тяжелый вчерашний разговор с Вахромеевым. Чтобы опять все это не ворошить, шутливо спросил: — Я вот уверен, что этот твой внутренний друг говорит, что мужчину надо любить не только до свадьбы, но и после. А то рассказывают, что у некоторых женщин, как замуж выйдут, голова начинает часто болеть. И забота о мужчине перестает быть главным приоритетом.

— Мой внутренний друг, — улыбнулась Мария, — постоянно  предупреждает, что самое страшное наказание для женщины – прожить всю жизнь с больной головой по ночам.

— Кстати, еще не так давно в Индии жен, после смерти мужа, сжигали вместе с ним на костре, — вспомнил Иван.

— Может и правильно, — вдруг совершенно серьезно сказала Маша. — Что она будет мучиться неприкаянная.

— Да нет, — немного опешил Иван от такого ответа. — Есть же еще дети, внуки...

— Дети – это уже новая семья, новая жизнь. Мать там нужна только когда со внуком посидеть некому.

— Так вот о чем ты думала, когда была одна дома?

— Да. И еще о том, что такое счастье, — тихо сказала Маша.

— Ничего себе! Ну и темы у тебя. И что решила?

— Счастье – это когда знаешь, для чего живешь.

«Это ты права, а не болтаешься как говно в проруби», — вспомнил Иван о своих сомнениях.

— Но ведь ты говоришь, — уже вслух произнес он, — что любовь может кончиться. Через год, через три, через десять... И картинка будущего растворится.

— Если это любовь, то она не кончается. Чем больше отдаешь, тем больше остается.

Маша смотрела на Ивана и ей казалось, что она видит все на много лет вперед. Она улыбалась. Потому что ей нравилось то, что она там видела.

* * *

Через несколько часов они решили пойти погулять. На бульваре под каштанами, платанами, липами и рябинами прятались от солнца ухоженные немецкие старички, молодые влюбленные парочки и большие веселые компании. Вокруг было много уличных музыкантов и актеров: клоунов, жонглеров, акробатов. Было ощущение, что они попали на праздник, который здесь никогда не кончается.

— Не ожидала, что Берлин такой многонациональный город, — заметила Маша.

— Тебе это не нравится?

— Мамин брат, дядя Миша, которого я трезвым никогда не видела, считает, что вокруг России живут чурки поганые и обезьяны, которые вчера еще по пальмам скакали. Да еще наши вечные враги: американцы с немчурой, которые последнее время совсем охамели и надо бы их опять поучить.

— Квасной патриот? — усмехнулся Иван.

— У нас половина деревни таких патриотов.

— А ты в какой половине живешь?

— Уже и не знаю. Вот смотрю вокруг и кажется, что немцы лет на двести впереди нас. Наверное, это всегда было и теперь уже так и останется навсегда. Кто поумнее, с петровских времен предпочитали за границей жить, а уж сейчас тем более.

— Значит, домик будем здесь присматривать, а не в твоей деревне? — спросил Иван с улыбкой.

— Ванечка, да мне неважно где, мне важно с кем... то есть с тобой. А в Берлине или еще где – это тебе решать.

— Не верю, что тебе все равно.

— Мне хочется сказать, что дома лучше, потому что там и стены родные помогают... Но я как вспомню этого дядю Мишу, который по два раза в неделю к матери приходит денег на выпивку просить... Да еще и упрекая, что мама якобы его обманула, когда бабкино наследство получила. И после этого хочется жить где угодно, лишь бы подальше от родной деревни... Давай не будем об этом.

Они вышли на набережную и перешли мост через Шпрею.

— Ты сегодня какая‑то необычная.

— Почему‑то мне кажется, что сегодня что‑то решится, как в то утро, когда мы встретились.

— Где решится? Кем? Твоим первичным человеком?

— Нет. Где‑то там... — Маша показала рукой на облака, — на небесах.

— Да что же такое! — весело вскрикнул Иван. — Получается, у меня нет никакой свободы воли. Или решает кто‑то внутри меня  или кто‑то на небесах. А отвечаю за все поступки почему‑то я один!

— Нет-нет. Отвечаете все трое.

— Это утешает. Что не одному отдуваться.

К берегу причаливали прогулочные катера. Справа был большой парк.

— Как в тот день. Река, парк...

— Только здесь все очень большое и не такое уютное, как у нас.

Они свернули от реки на тихую аллею и через несколько минут вышли к бронзовому солдату со спасенной девочкой на руках.

— Может не так уж и далеко они от нас ушли? — помрачнев, спросил Иван.

— Миллионы погибших из‑за нескольких сумасшедших, мечтающих о мировом господстве. И после этого мы говорим о культуре и цивилизации, — грустно сказала Маша.

— Думаешь, если бы слушались твоего первичного человека, этого бы не произошло?

— Конечно нет. Самосохранение – главный закон жизни.

— А пчелы, погибающие защищая свой дом? Получается что у них другой главный закон? Выживание улья?

Они прошли по дорожке до монумента и поднялись по широкой белой лестнице. Вход внутрь был закрыт. Через решетчатую дверь были видны живые цветы на полу и часть надписи на стене с большой красивой мозаикой, чем‑то напоминающей древние картины с библейскими сюжетами. Маша прислонилась лицом к решетке и прочитала: «...советский народ своей самоотверженной борьбой спас цивилизацию...» Потом повернулась к Ивану, который стоял на краю лестницы, и спросила, положив руки ему на плечи:

— Мне кажется, что тебя что‑то очень сильно беспокоит.

— Один очень хороший человек вчера попросил меня ему помочь, а я отказал.

— Почему? Это опасно?

— Наверное. Но отказал не поэтому. А потому, что не понимаю, за что буду рисковать.

— Когда рискуешь жизнью, надо знать за что.

— Да. Они точно знали, за что рискуют, — Иван смотрел на бронзовых солдат, скорбно преклонивших колено под гранитным красным знаменем. — Но вряд ли у них был выбор.

— Иногда мне кажется, что выбора вообще нет. Все решается в детстве, когда ты открыл свою первую книжку. Если она была хорошая и ты дочитал до конца, то твой выбор сделан, — сказала Маша.

— Если попалась дрянь, то тоже сделан. Ты помнишь свою первую?

— Книжку – нет. Но я помню много сказок и колыбельных.

— А я помню. На первой странице была страшная картинка: удав проглотил хищного зверя.

— Та книга была хорошей?

— Говорят, одна из лучших.

— Тогда вряд ли у тебя есть выбор. Да еще ведь вот в чем дело: если ты в какой‑то момент жизни всего одни раз не сделаешь то, что должен или где‑то немного оступишься, то вся жизнь и до, и после этого может потерять смысл.