На Калиновом мосту

— Все это хорошо, — нетерпеливо перебил Горемыкин, — но нам‑то что делать? — от страха и нервного напряжения он быстро запьянел, глаза у него заблестели. — Надо срочно искать новую крышу. Может под Китай лечь?

— Ты, Эдик, и впрямь говоришь как шлюха, — засмеялся у окна Михаил. — Китай нас проглотит и не подавится.

— А ты что предлагаешь?

— Надо опять самим подниматься. Как после Великой Отечественной. Тогда в сторону СССР криво посмотреть боялись, а сейчас ноги вытирают все кому не лень.

Теперь рассмеялся Горемыкин.

— Ты совсем рехнулся. Тогда идея была, а теперь, — он в сердцах махнул рукой, — что ты людям предложишь? Заработаем нашим олигархам и чиновникам самые большие яхты в мире?

— Придумаем чего‑нибудь, — спокойно и уверенно ответил Чернуха. — Поставим нового вождя из оппозиционеров. Лучше бабу молодую и красивую с горящим взглядом. Пусть обещает молочные реки, кисельные берега... Народ у нас доверчивый, поверит как всегда. Да нам его много и не нужно, миллионов тридцать хватит. И желательно не местных. Завезем с Азии работящих и неприхотливых. Ту землю, что денег не приносит, соседям продадим... вместе с народом. Они давно все мечтают. Так что проживем как‑нибудь.

— Только может так получиться, что этот доверчивый народ нас раньше на Лобном месте четвертует, сожжет, а что не сгорит, зарядит в Царь‑пушку и пальнет. Чтобы даже праха от нас не осталось.

— Может и так... — согласился  Михаил. — Но вариантов у нас не много. Пойду‑ка я в ванную схожу. Полежу, погреюсь. Сыро у них здесь везде. Экономят на всем.

Чернуха пошел в ванную, а Горемыкин, оставшись один, налил себе еще виски и с бокалом подошел к окну. С плаката под советским флагом на него с укором смотрел молодой пограничник с дембельскими аксельбантами.

«СССР он вернуть захотел, — усмехнулся Эдуард. — Да нас каждого к высшей мере можно приговаривать раз по десять... И будет справедливо. Соседям продадим... Чушь какую‑то несет. Никакие соседи с нами договариваться не будут. Поздно уже. Тем более покупать. Раздавят нас скоро как клопов. А то, что им надо будет, так заберут. Земля, люди... Кому это все сейчас нужно? Одна обуза...»

Через несколько минут из ванной донесся голос Чернухи:

— Э‑э‑ди‑и‑чка‑а, — протяжно кричал он.

— Утонул бы ты там что ли... — недовольно пробормотал Горемыкин. — Ну что тебе? — спросил он, приоткрыв дверь.

— Принеси водки, пожалуйста. Что‑то тоже выпить захотелось.

Горемыкин принес из комнатного бара бутылку и большой стакан и поставил на край ванны из розового кварца с желтыми прожилками в форме открытой ракушки.

— Я все‑таки думаю, что нам делать, — Горемыкин в нерешительности остановился у двери. Ему хотелось, чтобы старый приятель успокоил его.

— Да не переживай. Придумаем что‑нибудь. Проведем еще одну приватизацию, отменим пенсии и всякую другую лабуду. Вклады в банках заморозим. Образование, медицину – все сделаем за деньги. Все рекомендации МВФ выполним, — Чернуха рассмеялся, — за гарантии нашей безопасности.

— Их гарантии ничего не стоят. Ты же сам говорил.

— Да ладно. Разберемся, — Михаил выпил, и несколько раз довольно поцокал языком. — А помнишь наш первый миллион? Мы же его вывели из пенсионного фонда, которым твой дядя тогда командовал. А дядя теперь в Лондоне. Вот что значит старая школа. Главное, не жадничать. Заработал немного и хватит. Дай другим. В Англии его королева скоро в рыцари примет и пэром сделает.

— Он же татарин, какой он пэр.

— Он миллиардер. А когда ты миллиардер, ты уже не татарин и не русский, и даже не еврей. Ты миллиардер. И соплеменники у тебя другие миллиардеры. А ты дожил до седых лет и самых простых вещей так и не понимаешь.

Чернуха высунул одну ногу из ванной.

— После водочки хорошо. А виски – это самогон. И вредно для желудка...

— Чего я не понимаю? — спросил Горемыкин.

— Натуры ты человеческой не понимаешь За деньги любую королеву можно купить, не только английскую, — Чернуха стряхнул от воды руки, достал из пачки, лежавшей на полу, сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил к потолку струйку дыма. — Помнишь на втором курсе ты за Юлькой бегал. Забыл как ее... Такая вся интеллигентная и высокомерная. Ты даже жениться мечтал. У меня пиджак на свидание брал... Помнишь?

— Ну и что?

— А то, что я ее на этом пиджаке возле метромоста на Ленинских горах за скамейкой под деревом на следующий день за пузырек духов трахнул как козу драную.

Горемыкин резко побледнел. Растерянность в глазах исчезла, и появилось бешенство.

— Как же ты мог! — вскрикнул он визгливо. — Ты же знал что, она мне нравится.

— Да в  этом же и есть весь интерес, — Михаил самодовольно улыбался, разгоняя рукой пену. — Так бы она мне даром не нужна. Только чтобы тебя позлить. Спортивный азарт, наверное.

— Что же ты же мне тогда не рассказал?

— Не знаю почему. Жалко тебя стало что ли. Ты тогда ходил за ней как потерявшийся щенок. А может, потому что мне нравилось слушать, как ты мне про любовь к Юльке рассказываешь и вспоминать ее натертые травой коленки.

— Хочешь еще посмеяться?

— Ну...

— Я тебе в водку яд налил и через пять минут ты сдохнешь, — с ненависть выпалил Горемыкин.

— Ну что же, видно судьба у нас такая, — неожиданно спокойно ответил Чернуха. — Я через пять, а ты к вечеру в страшных муках. Опять я тебя, Эдик, обманул: тебе мучиться больше. Опередил я тебя с ядом.

— Когда ты это сделал? Ты не шутишь?

— Такими вещами не шутят. В бутылку твою еще до звонка Каупермана подсыпал. А ты оттуда уже пол‑литра выпил.

— Но я же пошутил, — испуганно прошептал Горемыкин.

— Потому что болтливый дурак. А я не шучу. Остаться должен один, это и без Каупермана было ясно.

Горемыкин подлетел к ванной. Сначала несколько раз попытался ударить Чернуху бутылкой по голове, но тот отбивался руками. Тогда Эдуард отбросил бутылку на пол, схватил приятеля за горло и стал душить, пытаясь одновременно держать его под водой. Чернуха пытался выбраться. Семенил ногами, но никак не мог упереться ими в скользкую поверхность ванной. Через пять минут он затих. Горемыкин встал на ноги и нервно попытался  вытереть мокрые руки о такие же мокрые штанины брюк. Потом не удержался и посмотрел на мертвого приятеля. Ему показалось, что тот смотрит на него из‑под воды своими выпученными глазами со злорадной усмешкой.

Осознав, что произошло, Эдуард отшатнулся в сторону и сразу упал на пол, поскользнувшись на выплеснувшейся пене. Он не стал вставать, а подобрался на коленях к унитазу и засунул пальцы в рот, пытаясь вызвать рвоту. Как назло ничего не получалось. Он в чем был выскочил на улицу и домчался до больницы. Страшные боли начались через час. Горемыкин так мучился, что врачи ввели его в искусственную кому. Больше они сделать для него ничего не могли.

Но кома не спасла Эдуарда от его снов. Горемыкину снились пауки. Они лезли ему в рот и по пищеводу сползали в желудок. Спустившись, они начинали жрать там все, что попадалось. Печень, почки... Прогрызали в кишках новые ходы. Когда еда у них кончалась, пауки начинали драться между собой. Во сне Горемыкин визжал от ужаса и боли несколько часов, не в силах пошевелить даже пальцем.

Умер он только на следующий день.

Глава 30

Когда Иван попрощался с Вахромеевым, он был уверен, что теперь все сомнения позади. Но как только сел в такси, вся его решимость исчезла. Он пытался себя убедить, что все сделал правильно. Уволиться он хотел еще до этой неожиданной кругосветки. Теперь причин для этого только прибавилось. Но ощущение вины не уходило.

Маша прилетела в Берлин, сняла квартиру в центре и давно его ждала.

К трехэтажному старинному домику, в котором она остановилась, шла короткая липовая аллея вымощенная булыжником. На первом этаже жила сама хозяйка, которая сдавала квартиры. Маша забронировала комнату на самом верху на мансарде под черепичной крышей. Хозяйка в свои окна видела всех, кто уходит и приходит. И сейчас за бордовыми занавесками и геранью Иван заметил, как мелькнуло ее лицо.