На Калиновом мосту

— Пойдем, Ваня, чаю выпьем. Я тебе еще главное не сказал.

Генерал поставил чайник на плиту, и они сели около маленького круглого столика с клетчатой скатертью.

— Нашли мы их лабораторию. Она здесь, под Берлином, — как о чем‑то постороннем сказал Вахромеев. — Это отделение старейшего в мире фармакологического концерна. У них огромный опыт исследования вирусов, ядов, бактерий, эпидемий. Не брезгливые ребята. На узниках концлагерей опыты проводили.

Засвистел чайник. Вахромеев взял с полки коробку с чаем. Положил в две чашки по пакетику и залил кипятком.

— Чтобы ты понимал значимость этой лаборатории: она находится на территории американской военной базы. Но подчиняется все это не немцам, не НАТО и даже не США, а совсем другим людям.

— Каким другим? Кому это надо?

— У кого деньги – у того и власть. Банковскому капиталу, промышленному или медийному – не важно. Да и для большинства людей никакой разницы. Цель у них одна – заставить людей работать больше за меньшие деньги и под полным контролем. А красивые слова и объяснения, для того, чтобы выдать обычную жадность и властолюбие за заботу о людях, найти не сложно. Кстати, Россия в этой игре лишь еще один актив, который можно прибрать к рукам.

Иван вспомнил Диану. Вспомнил разговор с Фридрихом Уотсоном в Китае. И почему‑то фантастический мост, уходящий в океан.

— А может, в этом и нет ничего плохого, в одном хозяине для всего мира? Меньше будет войн и больше порядка.

— Может быть. Не знаю. Но я уверен, что в том мире, хороший он будет или плохой, России уже не будет совсем. Потом перепишут историю, и твои дети останутся без родины. Будут они дети Ивана, не помнящие родства. Инкубаторские. Как оно тебе?

— У меня пока еще нет детей, так что... Сергей Андреевич, а зачем вы мне все это рассказываете?

— Рассказываю потому, что надеюсь на твою помощь.

— Я уже помог и за это...

— Брось, Ваня, — перебил Вахромеев. — Ведь пойми – все очень плохо. На краю мы. У деревни Крюково и разъезда Дубосеково. И если здесь сейчас не упремся, то кончится тысячелетняя страна.

— Мне кажется мы в Берлине и до Москвы еще две тысячи  километров. А эта уютная гостиная с камином не очень похожа на промерзший окоп, — иронично заметил Иван.

— Да пойми ты: другое время. Война теперь везде: где стоишь, там и есть твое поле Куликово.

— А за что воевать? — уже не в силах  удержаться вскрикнул Иван.

— Я сказал все что мог и все что знаю. Если в тебе самом понимания нет, значит это и правда не твоя война, — Вахромеев тяжело вздохнул и добавил: — Только знай – мир изменится очень быстро. Будет другая Нагорная проповедь, другие заповеди. Людей легко перепрограммировать и за десять лет можно создать совсем другого человека, с другими моральными принципами. Ты молодой и все это увидишь и оценишь. Если сам к этому времени не станешь каким‑нибудь приложением к программе....

Генерал Вахромеев вынул из чашки пакетик и сделал несколько глотков. Потом, выбрав из вазы конфету, стал разворачивать фантик. Для себя он все уже решил и спор он считал законченным.

— А может и хорошо, что мир изменится, — тихо сказал Иван. — Может быть, люди перестанут воевать. Будут любить. Рожать детей. Мне кажется все давно уже устали от вождей, жрецов, фанатиков и их безумных идей, — он говорил, будто убеждая сам себя. — Людям хочется радоваться, веселиться и смеяться. Смешные картинки, милые котики и красивые собачки лучше чем ненависть ко всему миру. Мне милее сумасшедшие веселые чудаки и клоуны, чем твердолобые убийцы, — Иван нагнулся над столом, пытаясь заглянуть в глаза Вахромееву. — Сергей Андреевич, не стоит воевать за дым давно сгоревшего отечества. Даже если этот дым сладок и приятен. Того отечества давно уже нет.

— Может ты и прав, — послушно согласился генерал и улыбнулся. — Но насекомые‑то есть. Они смотрят на меня. И мне не хочется признавать, что они победили.

— Ну, вы воюйте со своими тараканами, а я займусь любовью, а не войной. Я ухожу. Прощайте.

Иван встал, дотронулся до плеча Сергея Андреевича. Тот развернул конфету и разочарованно смотрел на нее.

— I want you to make love, not war, I know you've heard it before... — фальшиво пропел генерал. Потом встал, взял одной рукой Ивана за локоть, а другой поймал его кисть и крепко пожал ее. — Я рассчитывал на тебя. Но если веры нет, то прощай.

Глава 29

Берлин был последним городом, куда должны были приехать Чернуха с Горемыкиным по первоначальному плану. Там, в отеле, и застал их звонок Каупермана.

— В наших услугах он больше не нуждается! — прокричал Эдуард Горемыкин, услышав в трубке короткие гудки. — Как будто мы щлюхи привокзальные! — он раздражено бросил телефон на стол и стал нервно ходить по комнате из угла в угол. — Мы же столько для них сделали, а они нас как использованные гондоны в мусорное ведро...

Михаил Чернуха смотрел в окно и внешне никак не реагировал. Окна отеля выходили на Фридрихштрассе. Именно здесь когда‑то находился знаменитый КПП в Берлинской стене, которая разделяла мир на два лагеря, на две идеи: капиталистическую и советскую социалистическую. Здесь друг в друга упирались пушками танки двух военных блоков. И одно случайное неловкое движение могло привести к уничтожению человеческой цивилизации за несколько часов. Сейчас о том времени напоминали сохраненные для туристов две караульные будки с флагами СССР и США.

— В лучшем случае мне нужен будет только один из вас, — повторил Горемыкин слова Каупермана. — Что ты на это скажешь? Миша, что ты молчишь? Надо что‑то делать.

Очень быстро раздражение у Горемыкина исчезло. Его обычное высокомерное всезнающее выражение лица сменилось на жалкую, затравленную гримасу.

— Выпей, Эдик, и не мельтеши, — наконец повернулся от окна Чернухин. — Я видел в баре твое любимое виски. Что ты ноешь? И так паршиво.

— Я ведь что подумал: если мы Кауперману не нужны, мы и дома станем не нужны и из неприкасаемых превратимся в обычных смертных. На нас же тогда всех собак повесят.

— Ну, уедем сюда, в Европу. Когда‑нибудь все равно бы  пришлось. Не для того я столько работал, чтобы в России жить.

— А ты не боишься, что без крыши Каупермана мы и здесь станем не нужны? Да здесь еще быстрее все отнимут, а нас в кутузку отправят.

— Ну что ты раскаркался... В кутузку, так в кутузку. От сумы и тюрьмы не зарекайся, — Чернуха делал вид, что его не пугают перспективы остаться без крыши Каупермана, но в голове он быстро прокручивал варианты, что делать дальше.

Горемыкин по совету приятеля взял из бара виски и налил в бокал.

— Ты будешь? — спросил он Михаила, показывая бутылку

— Нет, пока не хочется. Да и не люблю я виски, ты же знаешь. А ты пей, Гера, а то на тебе лица нет.

Горемыкин залпом выпил и, чуть поморщившись, спросил:

— А что же мы тогда целую неделю таскали по всему миру? Для чего им все это надо было?

— Понятно для чего, — Чернуха подошел поближе к приятелю и пристально посмотрел на него. — Система зашла в тупик, — продолжил он говорить спокойно как о чем‑то очевидном, — развития нет, народ недоволен. И вирус как раз тут очень вовремя.

— Ты о чем? — не понимая, спросил Эдуард.

Выпитое виски подействовало на него очень быстро. Появилась легкость и приятная расслабленность. Горемыкин налил еще, чтобы быстрее усилить эти приятные ощущения. Он уже почти не слушал ответ Чернухи.

— На вирус можно списать все провалы в мировой экономике. Отвлечь людей от мысли, почему здесь, в Германии, дворники сто евро в день получают, а в некоторых странах инженеры сто евро в месяц. Попробовали границы приоткрыть и сами испугались. Все бездельники рванули в сытые страны. Кому это надо? Зачем здесь это быдло? Раньше было пугало в виде СССР с ядерными бомбами. Можно было отгородиться «Железным занавесом», — Чернуха показал рукой в окно на плакат с советским солдатом у бывшего КПП, — а теперь пугала нет. Вместо него появился вирус – новая священная корова империализма. С ним проще недовольный народ напугать и запереть по домам в своих странах. Ну и естественно, заработать на липовых лекарствах хорошие деньги, — Михаил, посмотрев, как приятель пьет второй бокал, опять отошел к окну. — Фармакологические компании приносят прибыль в сотни раз больше наркокартелей, причем вполне официально. А теперь им еще и ноги за это целовать будут...