Арсеньевое

Бородька радостно побежал исполнять моё поручение, не подозревая о том, что платить придётся ему, поскольку денег у меня с собой не было.

– Эй, спроси, как у меееня дела! – быстро сказал мне Бородька, стоя на краю обочины.

– Зачем?

– Давай быстрее, пока такси не проехало!

– Как у тебя дела?

– ТАК СИбеее! – прокричал на всю улицу Бородька, махая водителю рукой.

Мы удачно прибыли к месту назначения. К счастью, деньги у Бородьки были с собой. Не очень-то хорошо было бы появиться перед новым свидетелем, испачканными в зелёнке.

Глухарь жил в неприглядном двухэтажном многоквартирном доме, на верхнем этаже. Мы поднялись и позвонили в дверь.

– Открыто! – послышалось из квартиры.

Мы переглянулись и вошли внутрь.

– Идите сюда, – прозвучал тот же голос в конце коридора.

Местом, откуда доносились эти реплики, оказалась небольшая гостиная со старой мебелью и старыми обоями. В углу на тумбочке стоял выключенный старый телевизор, над которым на стене висела рамка с портретом Месси Львова. А напротив телевизора, на старом полинявшем диване сидел такой же старый полинявший глухарь.

– Присаживайтесь, – обратился он к нам.

Так как сидеть в гостиной кроме дивана было негде, мы решили постоять.

– Это вы звонили в полицию по поводу…

– Это отсюда вы видели убийство? – оборвал я Бородьку, направляясь к окну.

На улице под окном стояли две пустующие скамейки, впереди находилась детская площадка: качели, горка и песочница. В стороне от неё располагалось небольшое футбольное поле. Но никому до всего этого не было дела: на глаза мне не попалось ни одной твари. А позади детской площадки, прямо напротив меня, стоял двухэтажный особняк Медведева, а если быть ещё точнее, окно его кабинета. Окно было открыто, и так как расстояние до него было приблизительно пятьдесят метров, мне хорошо виднелись судейские стол и стул.

– Да, отсюда, – подтвердил свидетель, когда я отвернулся от окна.

– А можно узнать ваши имяяя и фамееелию? – спросил его Козлов. – Это для дела.

– Сергей Глухарёв.

– И что же вы, Глухарёв, видели в момент убийства судьи? – спросил я, упёршись жопой на подоконник.

– Убийство судьи, – ответил Глухарёв.

– И кто этот убийца?

– Страус.

– Страус? – удивлённо переспросил Бородька, опередив этим меня.

– А точнее, страусиха, – всё так же спокойно продолжал отвечать на вопросы Глухарёв.

Не зная, шутит ли над нами свидетель, мы с Бородькой, шокированные его заявлением, минуту стояли, не проронив ни слова.

– И что же именно вы видели? – собравшись с мыслями, спросил я Глухарёва. – Можно узнать поподробнее?

Глухарёв посмотрел на каждого из нас, уставился на стену, где висел портрет, и начал свой, наверное, не раз готовившийся рассказ:

– Я старый. Лифт у нас не работает, так что на улицу я выхожу редко. В основном я целые дни сижу здесь и читаю книги. Вчера было так же, я сидел на диване и читал. Окно было открыто. Во дворе у нас шуметь некому, так что мне никто не мешает. Но вчера я услышал на улице какой-то звук, как будто кто-то бегал и голосил. Я отложил книгу и пошёл посмотреть. И увидел, как по детской площадке бегала голая страусиха. С огромным пузом. Всё это время она громко всхлипывала. Какое-то время она носилась так взад и вперёд и глядела по сторонам. А потом она посмотрела на дом судьи и уставилась на окно его кабинета. Я тоже туда посмотрел и увидел судью за столом. Окно у него всегда было открыто. Страусиха увидела его и сразу замолчала. Потом поглядела на песочницу, подошла к ней, повернулась на судью, потом на песочницу, потом опять на судью. Потом она шагнула чуть в сторону и стала лицом прямо напротив его окна. Потом повернулась ко мне и спрятала голову в песок. Страусиха стояла в такой позе секунд тридцать, я даже уже хотел отойти от окна, но потом раздался выстрел, и я увидел, как яйцо из страусихи прилетело прямо в голову судьи, и он рухнул ею на стол. Потом страусиха вынула голову из песка, поглядела на окно и убежала.

Мы с Бородькой, охуевшие от услышанного, стояли, раскрыв рты. Я повернулся к окну и взглянул на песочницу. Она стояла прямо напротив двух окон и где-то в двадцати метрах от кабинета судьи. Я обернулся и обратился к Глухарёву:

– Вы что, смеётесь?

– Нет, не смеюсь, – спокойным голосом ответил свидетель. Единственное, чем он шевелил за всё время нашего присутствия, были шея, глаза и клюв.

Я посмотрел на Бородьку, на плакат и снова на глухаря.

– Вы ведь в курсе, что врать – это грех?

– Ну да.

– А зачем тогда вы нам врёте?

– Я не вру, и вообще, какое мне дело до того, что это грех?

– Как! Вы же верующий!

– С чего вы взяли?

– С того, что у вас на стене висит фотография Месси Львова.

– Где?

– Да вот же! – сказал я, показывая на портрет.

– Это Лазарус Серый, вообще-то, – недоумённо произнёс свидетель.

Я подошёл к портрету и принялся подробно его рассматривать.

– А, ну да, – проговорил я, отворачиваясь от него.

– Волка ото льва отличить не может, – удивлённо и спокойно сказал Глухарёв.

– Ну, просто мне показалось, что он здесь без гривы и… – оправдывался я, возвращаясь к окну.

– У вас все такие полицейские в участке? – спросил Глухарёв Козлова.

– Нет, он один такой.

– Ну ладно, ладно! Всё, забыли! Нам что, говорить больше не о чем? – выпалил я и обратился к диванному сидельцу: – То есть вы говорите, что не врёте нам?

– Нет.

– И вы действительно видели на детской площадке страусиху?

– Да.

– И то, как она выстрелила в судью?

– Да.

– Яйцом?

– Да.

– И как яйцо это убило судью?

– Да.

– Скажите, у вас хорошее зрение?

– Ну уж лучше вашего.

Поняв, что Глухарёв обыгрывает меня со счётом 1:0, мне в голову пришла одна деталь, которой я собрался разрушить все его показания и забить тем самым гол на чужом поле.[1]

– Тут что-то не сходится, – начал я свою атаку, – вы сказали нам, что, когда страусиха спрятала голову в песок, вы хотели уже уйти, но потом «раздался выстрел», – сказал я, внимательно следя за реакцией свидетеля, но, ничего не обнаружив, обратился к Бородьке: – А ведь никто из свидетелей не слышал никакого выстрела, да, Козлов?

– Да, – подтвердил он.

– А значит…

– Я бы не сказал, что «раздался выстрел», – перебил меня Глухарёв, – это так, метафора. На самом деле звук был похож на… чпок! – спокойно произнёс он, чпокнув клювом.

2:0.

– Скажите, а за что страусихе нужно было убивать судью? – не сдавался я.

– Может, за то, что он жрал их детей? – прозвучали слова свидетеля как гром среди ясного неба.

– А вы откуда знаете об этом?

– Уже давно стоило мне только около часа дня выглянуть в окно и я видел, как он их ест.

– А почему вы никому не сообщили об этом?

– Кому?

– Ммм… нам.

– И что бы вы сделали?

У нас с Бородькой не нашлось ответа.

– К тому же, – продолжал Глухарёв, – я не один живу в этом доме, может, ещё кто-то кроме меня знал об этом. И судя по тому, что судья жрал перед окном, это его не сильно заботило. Он к вам мог в участок спокойно зайти с яйцом и сожрать его, и вы ему ничего бы не сделали… Я бы лучше на вашем месте задался вопросом: откуда вообще взялась эта страусиха возле дома судьи?

– Вы что, полицейский, чтобы учить нас работать? – сердито сказал я ему.

– Вообще-то я был полицейским, а точнее, следователем у себя в краях.

– Да? И много дел вы раскрыли?

– Ни одного, – уверенно и совсем не стесняясь этого ответил Глухарёв. – Больше пятидесяти заведённых дел, и ни одного не раскрыл. Поэтому меня и уволили.

Я с трудом удерживался от смеха.

– А может, у вас ничего не получилось, потому что вы дела ЗАВОДИЛИ? Ведь у нас говорят так: заводят блох, а дела ВОЗБУЖДАЮТ, – разъяснил я Глухарёву и засмеялся, Бородька тоже.

1

Спустя несколько дней с момента описываемых событий правило выездного гола отменили.