Страница 4 из 11
Это хорошо, что можно выражать свои чувства или мысли, глупости – редкие люди способны адекватно реагировать на такие вещи. Общество не учит нас быть чувственными, оно учит нас об этом говорить. Это все только слова – излишняя доброта, искренность, их выражение равно недоразвитость, полоумие, розовые очки, нетрезвость мысли и даже опасность. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно лишь один раз пойти по улице на работу (если вы, конечно, живете на разумном расстоянии) во время дождя с хорошим настроением, которое бы передавалось на вашем лице, отражалось в виде легкой улыбки и довольных глаз, как у кота. Тогда без труда можно представить себе, какое отвращение вы бы вызвали у прохожих. Я пробовала, и все время пыталась подавить свое хорошее настроение, чтоб соответствовать. Это было не настолько неприятно: честно говоря, меня переполняли только самые положительные эмоции – такое случается; мокрому обществу вокруг было не понять, но я все-таки – это я, так что мне не привыкать. Но, возвращаясь к возможности выражения чувственности, хотелось бы отметить, что окружающими это было воспринято с некоторым раздражением, а порой и жалостью.
Автобус остановился, и мы зашагали в сторону гаражей. Эти несколько сотен метров самые приятные, а все из-за того, что меня, да и не только меня, всегда встречали дворовые бездомные собаки, более совершенных и теплых существ не стоит и мыслить. Эти хвосты… и как они только умудряются мотать ими с такой силой, что один хвост визуально превращается в несколько, при этом корчить такие умные, несчастные и в то же время радостные морды… разнообразие расцветок, размеров – вид этого действия совершенно совершенный в своей несовершенности. Миша не был в таком же восторге от этого, но собакам на это наплевать, они из другой вселенной – отдают все, не прося и не ожидая ничего взамен, каждый раз абсолютно искренне удивляясь, если получат всякие домашние отходы к завтраку. Еще удивительно, что так добры они именно к людям, ведь можно наблюдать, что к друг дружке они бывают достаточно жестоки. И вот первая кость летит в сторону, псы бросаются за ней, а кто поумнее ждет следующей, за нее бороться нужно меньше, так как меньше конкуренции.
Оля еще не пришла, но должна была появиться с минуты на минуту. Зато хозяин Борис Романович уже на месте: между собой он был просто Романычем, и еще некоторые его называли просто Борей, только не я; я уже говорила о том, что предпочитаю дистанцию, вот только не все это понимают и с первых минут стали меня назвать на «ты» и по сокращенному имени – это не страшно, спустя четыре года это вполне нормальный исход событий.
Романыч начал что-то говорить, сбивчиво, но понятно, впрочем, оратор из него был не лучший, этого и не требовалось. Но следует отметить, когда Романыч так долго и политкорректно пытается выразить какую-либо мысль – следует дослушать. Закончил он так:
– Ну, вы поняли, я пошел.
Суть заключалась в том, что завтра с утра он начнет проверку, и я невольно окинула взглядом весть технический хлам, собранный по десяткам полок, доходивших до самого потолка – а гаражи были рассчитаны на грузовые автомобили, что примерно будет равняться двум этажам в хрущевке – и мой мозг официально отказался об этом думать; его вывод был примерно таким: завтра начнется завтра, и послезавтра завтра закончится. Не очень красноречиво, но за пару десятилетий мой мозг стал мне родным, и я склонна идти ему на уступки. Миша, Костик, Оля, уже подоспевшая к этому времени, и остальные были в похожем замешательстве: вдруг все заговорили о реформах в организации рабочего процесса, о его недостатках, и все как-то очень отрешенно, как будто это происходит не по нашей вине. В общем, ситуация неприятная, но не критичная; сейчас я стала гадать, кто завтра внезапно заболеет за свой счет – единственное, что я знала, так это то, что этим человеком не смогу быть я. Я же смазка и нуга, которая скрепляет четыре гаража.
День прошел нормально: Оля подготавливала документацию, я пыталась отделить одну технику от другой, структурируя ее по датам и степени поломки.
Я шла домой медленно, не пользуясь транспортом, как будто оттягивая завтрашнее утро – просто не хотелось копаться во всем этом барахле и оправдываться, что это само собой так получилось. Дорога проходила через речной вокзал, на мне были шарф, шапка и капюшон, дождя не было, но влажность все же присутствовала, от этого асфальт немного блестел. Справа от меня располагался пирс городской реки, а слева – сам вокзал; сейчас немноголюдно, пахнет рыбой, небольшой рынок неподалеку уже не работает, но торговцы все еще занимаются своими делами. Я по-прежнему шла медленно, единственное, что меня подгоняло, так это особенности разнообразия рыночных запахов: это такие запахи, какие обычно можно почувствовать на вокзале – еда, смола, рыба, смрад человеческого тела, ржавчина. Кое-где были компании людей, то ли ждавших ночного парома, то ли ночующих здесь. В это время, около восьми, таких, как я, здесь почти не бывает – обычных жителей города, кто никак не связан с самим вокзалом – меня, наверное, даже можно было отличить по запаху, вернее, по его отсутствию. После самого здания вокзала начинался тот самый рынок – мне нужно и его пройти, а затем повернуть налево. Я знала эту местность: днем здесь обычно оживленно, но сейчас спокойно и тихо, даже немного не по себе – много железа, мрак, редкие голоса, шуршание. Как только я зашла за здание вокзала, я увидела, что между ним и рынком стоял самодельный ларек, скорее, железный стол с навесом, он освещался, выглядел, как корабль во тьме, и торговал чем-то вроде попкорна, арахиса – мне это показалось странным, я имею в виду, что вся атмосфера данного места не располагала к такому повороту событий, но я все же подошла, подлетела словно мотылек на свет:
– Почем арахис?
– Стакан за 5 отдам.
– Давайте.
Запах арахиса меня озадачил, но он был теплым и вкусным. Так я направилась через рынок, арахис стал мне неплохой компанией, он согревал мои руки и создавал эффект занятости. Все-таки странный ларек.
Хоть эта территория и была пронизана разнообразными запахами – воздухом, казалось, не надышаться – мне очень нравилось находиться в компании арахиса и очень не хотелось попасть в компанию стен; мне вспомнилась моя дверь, которую я так и не помыла ни снаружи, ни изнутри, и мне стало немного неловко, но как это было бы ни странно, это беспокоило меня больше, чем завтрашняя проверка на работе – настолько мелочной для меня было это действие по отношению к моей жизни, да что там жизни, по отношению к этому вечеру, внезапно прекрасному в определенном смысле.
Но эта прогулка не могла длиться вечно, и вот я уже на подходе к своему дому, делаю вдохи поменьше, не такие глубокие, готовлюсь к затхлому подъезду, уже достаю ключ от входной двери – я дома. Снимая обувь, я внезапно услышала жужжание дрели, вероятно сосед пытался что-то отремонтировать в ванной комнате и выбрал столь подходящее время для сверления. Но меня больше озадачило не это: звук, который издавала дрель, был настолько мощным и находился как будто в моей комнате, таким образом он выбросил меня из приватного пространства моей квартирки, прямо-таки высверлил из моей берлоги – появилось чувство, словно стены рухнули и все мои пожитки предстали перед окружающими людьми, и в то же время перед мной предстала вся убогость моего жилища. О, как бы я не хотела, чтоб весь мир видел, как я живу; только стены способны сохранить гармонию, только они всегда служили стражей моего мирка, не будь их – все остальное стало бы просто предметами, никак не связанными между собой, и как бы тогда я объяснила свою потребность хотя бы в этих двух старых тряпках, валяющихся в прихожей, играющих роль коврика, или нового пластмассового половника между другими железными кухонными приборами, или почему та кастрюля за несколько лет стала совершенно черной с внешней стороны – я то знала, что это не грязь, все кастрюли со временем становятся такими, это их судьба. Но в общем-то у меня не так уж и много всякого: комната не захламлена и чистая настолько, насколько чистыми могут быть вещи этого возраста. Материалы, из которых изготовлена мебель и разные занавески, покрывала – непременно натуральные, и со временем года впиваются в них запахами человеческой жизни, тем более, если такие материалы находятся в помещении, поэтому всегда, приходя домой, я чувствую не очень броский аромат древности; я замечала, что он присутствует в большинстве квартир и домов старой планировки. Интересно, если задуматься о том, что через десятки лет все эти ветхие здания будут снесены и на их месте вырастут новые районы, постройки из современных материалов, как тогда молодые люди узнают об этом запахе, поймут ли они его, повстречай они его где-либо… Мысли уносили меня далеко вперед, и я просто сидела и пила зеленый чай, немного сгорбившись, скрестив ноги, подогнув их под стул, двумя руками обхватив теплую кружку – я просто ждала, когда этот шум перестанет выталкивать меня из дома. Я и представить себе не могла, как можно прилечь на кровать под эти звуки, сейчас я хотя бы сидела: в таком положении без ощущения частной территории было вполне сносно, ведь люди в общественных местах могут сидеть и пить чай, это вполне естественно, но кто же лежит на кровати в присутствии других, какое такое место это бы допустило, за исключением больницы – в больнице, как известно, никто не чувствует себя как дома, больница – это такой антидом. Там из стражей твоего пространства была только кровать, а это гораздо меньше стен. Так я обрадовалась по-новому своим стенам. У соседа наверняка случилась небольшая перепланировка или поломка, так как он сверлил около 15 минут, не более, потом стало тихо. Этот дом расположен не очень близко к дороге, школьный стадион находится вообще кварталов за семь, так что после оглушающей дрели тишина стала новым и единственным звуком на какое-то время. До тех пор, пока телефон не напомнил мне о том, что, кроме меня и моих стен, в этом мире еще существует жизнь. Звонила Оля: