Сферы влияния

Гермиона не успела ответить самой себе на этот вопрос, как в камине вспыхнул изумрудный огонь, и на ковёр не вышел, а выпал Гарри — пьяный в хлам, с больными красными глазами и бутылкой огневиски под мышкой, в какой-то мятой маггловской одежде.

Обретя равновесие и засыпав ковер золой, он очень внятным голосом сказал:

— Я это сделал, — и приложился к бутылке, но неуверенным жестом. Сделал два глотка, сморщился и пробормотал: — какая же дрянь.

Учитывая обстоятельства, наверное, надо было радоваться, что больную душу он пошёл лечить алкоголем, а не чем-нибудь похуже.

— Дай-ка, — как можно мягче сказала Гермиона и попыталась забрать у Гарри бутылку, но он удивительно ловким для пьяного движением перехватил её «Акцио» и снова приложился к горлу, а потом посмотрел на Гермиону и пояснил:

— Я пытаюсь держаться. Не хочу вызывать недовольство твоего Майкр… — на длинном имени он всё-таки споткнулся и добавил: — Не хочу.

Гермиона облизнула пересохшие губы и огляделась. Она не ожидала такого визита и не знала, что с ним делать. Возможно, стоит дать Гарри выпить столько, сколько он хочет, а потом уложить в постель. Да, ей будет неприятно возиться с его бесчувственным телом, но ради друга, пусть и такого, откровенно говоря, паршивого, можно потерпеть. Или же правильнее будет отобрать у него спиртное и насильно привести в чувство. Антипохмельное — мерзкая штука, но действует сразу.

В душе Гермиона больше всего хотела, чтобы сейчас из камина вышел кто-нибудь вроде Невилла и забрал у неё Гарри вместе с ответственностью за него. Разумеется, никто не появился ни в эту же секунду, ни спустя еще несколько, а Гарри добрался до половины бутылки и переместился в кресло у камина.

— Извини, что завалился к тебе, — удивительно, но у него была по-прежнему совершенно ясная речь — язык не заплетался, буквы не менялись местами.

— Хочешь поговорить об… этом? — спросила Гермиона, толком не зная, что спрашивать ещё. Хороший маггловский психолог, пожалуй, справился бы с ситуацией легко, а вот ментальные практики были бесполезны — лезть в затуманенную алкоголем или наркотиками голову можно только в случае крайней нужды и лучше — со страховкой.

Она неловко прислонилась к столу напротив кресла и сложила руки на груди. Настенные часы показывали начало десятого, и Гермиона решила, что подождёт до десяти ровно, даст Гарри выговориться и напиться до того состояния, до которого он хочет, а в десять применит к нему сонные чары и… Что за «и» такое, она не знала. Ещё вчера это было бы «и сдаст его на руки Джинни», но теперь это было невозможно. Вдруг болезненно сжалось сердце, а все злые мысли о неуместности его появления исчезли.

Гермиона сделала полшага в сторону и увидела человека, которого искренне любила — как брата и как лучшего друга, за которого шла в огонь и в воду не задумываясь. Гарри выпил ещё и закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Гермиона вздохнула, приблизилась к нему и сняла с него очки. Без них он тут же помолодел лет на семь и стал выглядеть на свои тридцать пять.

Без Джинни и остальных Уизли он остался совсем один — ни семьи, ни действительно близких друзей, кроме неё и Отряда Дамблдора. Но Невилл со своими революционными стремлениями не сойдёт за надёжную поддержку, так что остаётся только она.

— Я рад, что сказал ей, — тихо произнёс Гарри, не открывая глаз, — это было слишком… так жить, понимаешь? Как будто влез в драконий навоз, а потом попал в приличное общество и пытаешься делать вид, что это не от тебя воняет, — он хмыкнул, а Гермиона хихикнула — трезвый Гарри такую конструкцию не завернул бы.

— Да, — угадал он её мысли, — меня последний раз так под «Феликсом» штормило. Под «Феликсом Фелицисом» на шестом курсе, когда я у Слизнорта воспоминания добывал, — пояснил он, — и заодно поссорил Джинни с Дином Томасом — случайно, мне просто повезло.

Он помотал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик или маггловская игрушка-собачка в автомобиле. Гермиона видела такую пару раз, когда выбиралась в Лондон — тело игрушки плотно приклеено под лобовым стеклом, а голова болтается, и собачка как будто ни с чем не согласна, всё спорит и будет продолжать делать это до тех пор, пока голова у неё не сломается.

— Я раньше боялся, что она станет как Молли, растолстеет, засядет дома с детьми, и я её разлюблю, — продолжил Гарри свою мысль, едва ли понимая, что Гермиона его слышит, — а она ведь только ещё красивей стала. И работает постоянно, чуть ли не больше меня. У неё бешеная хватка, знаешь ли. Её в Аврорате боятся как огня. А я всё равно… — он отпил ещё виски и скривился, но бутылку не отдал, хотя Гермиона и попыталась мягко её забрать. — Знаешь, что мне Сириус однажды сказал?

Гермиона осторожно взяла его свободную от бутылки руку, разжала стиснутые в кулак пальцы и начала осторожно растирать ладонь.

— Что?

— Что я не плохой человек, а хороший, просто со мной случилось много плохого… Ошибся. Он вообще много в чём ошибался, Бродяга.

— Ты не плохой человек, — осторожно произнесла Гермиона, — после того, что ты прошёл… Люди ломались на меньшем. Рядовые солдаты возвращаются с войны и не могут спать ночами, бросаются из окон, сходят с ума, потому что война их преследует. А ты был больше, чем рядовым.

— Дамблдор говорил про генеральский мундир, — Гарри горько улыбнулся и открыл глаза, прищурился, вглядываясь Гермионе в лицо, — я не рассказывал, что встретил его в ночь битвы?

«Мерлин», — подумала Гермиона, но ничего не ответила.

— Когда Волдеморт убил меня… убил крестраж во мне, я встретил Дамблдора. Он хвалил меня и объяснял, что делать дальше.

В сущности, не важно было, какой образ сознание Гарри создало, чтобы дать ему сил на последний бой с Волдемортом. Теперь Гермиона знала, что это был образ Дамблдора. Правда, в волшебном мире всё было возможно — даже встреча с умершим.

— Я никогда не рассказывал вам с Роном и Джинни — не знаю, почему, — огневиски вдруг кончился, и Гарри в миг рассвирепел, вскочил на ноги и грохнул бутылку об пол. Гермиона вскрикнула, отшатнулась, и в этот момент раздался дверной звонок.

Гарри замер, Гермиона вскинула палочку. Звонок снова затрещал, но деликатно, без надрыва.

— Подожди здесь, — велела Гермиона, надеясь, что друг её услышит и поймёт — на ногах он уже стоял совсем плохо, да и говорил скорее с собой, а не с ней.

Звонок снова ожил, Гермиона вышла, спустилась на первый этаж и открыла дверь. На крыльце стоял последний человек, которого она готова была увидеть, тот, кто сейчас предположительно должен был заниматься срочными переговорами по террористическому вопросу — Майкрофт Холмс.

Он держался безупречно, как всегда, словно в его визите в почти десять вечера не было ничего странного или экстраординарного, только его пальто и ботинки слегка намокли — накрапывал дождь, а он вышел из машины, не раскрыв зонта.

Что-то из глубины подсознания заставило Гермиону, не опуская палочки, спросить:

— Книгу на каком языке вы мне сегодня читали?

— На персидском, — ответил Майкрофт и учтиво уточнил: — Если бы ответ был неверным, я получил бы заклятием в лоб?

— «Постоянная бдительность» — так говорил один мой покойный учитель, — отозвалась Гермиона.

Соображения приличия требовали пропустить гостя, пусть и незваного, в дом, но там был пьяный и неизвестно, насколько вменяемый Гарри, поэтому выбора не было, и Гермиона спросила максимально светским тоном:

— Случилось что-то срочное?

Сзади загрохотало, раздалось крепкое «Б*ядь!», от которого у Гермионы покраснели кончики ушей, она дёрнулась было — но не кинулась наверх. Майкрофт медленно приподнял одну бровь. Грохот повторился, громче и ближе.

— Очевидно, да, — произнёс Холмс, отвечая на её вопрос, крылья его носа затрепетали, губы превратились в одну тонкую бескровную линию. Он был не зол, он был в ярости — это было бы очевидно для любого, кто немного знал Майкрофта. Гермиона полагала, что немного знала его, и ей стало жутко.