Сферы влияния

Какое-то время в квартире мельтешили одинаковые, как братья-близнецы, хмурые авроры, но к вечеру все ушли. Только Луна осталась — Гарри отправился в Нору, а Гермиона не могла заставить себя последовать за ним.

— Он всё равно с тобой, — в пустоту сказала Луна, подсела к Гермионе на подлокотник кресла и погладила её по голове. Достала расчёску и начала очень медленно распутывать пряди. — Они нас не оставляют. Никогда.

Гермиона закусила губу, но это не помогло — из глаз всё равно потекли слёзы.

— Ты предупреждала, — с трудом выдавила она, — предупреждала меня, что он — зло.

— Ты не виновата, — Луна всё так же методично разбирала её волосы.

— Виновата, — Гермиона попробовала заставить себя улыбнуться, — я убила Рона. Почти своими руками. Я привела его в дом…

— Он убил. Не ты.

Гермиона в это не верила. Ночью она не заснула, хотя слёзы высохли достаточно быстро. Луна сидела рядом, пыталась поить её чаем.

На кресле лежала газета Рона. В коридоре стояли ботинки Рона. Его носки валялись под кроватью. На столе стояла пустая чашка — тоже его. Когда рассвело, Гермиона встала и механически начала убирать со стола — руками, по-маггловски. Луна дёрнулась было помочь, но Гермиона рявкнула:

— Не трожь! — и она вернулась на подлокотник кресла.

Первым делом Гермиона подобрала обломки палочки — ирония судьбы. За время бесчисленных приключений её палочка всегда была с ней. Рон ломал свою, Гарри — свою, а она — никогда. Было глупо сейчас плакать из-за палочки, но ей хотелось разреветься от обиды при виде этих коротких обломков. Пистолет унесли ещё вчера авроры, но Гермиона не сомневалась, что он оставил след на ковре — чёрную, выжженную проплешину. Ошиблась: ковёр был нетронут.

Понесла мыть посуду — чайник, молочник, её чашка и — конечно — чашка Рона. Свою разбила по дороге на кухню. Молочник треснул в раковине. Чайник уронила уже сухим. Чашка Рона осталась, и Гермиона неловко поставила её на полку, где ей теперь не было места.

Пятно крови в гостиной она тёрла почти полчаса, то и дело заходясь сухими рыданиями, глотая на вдохах старый, непонятно откуда взявшийся в доме маггловский чистящий порошок, а потом отбросила щётку и завыла.

Луна обняла её сзади за плечи и снова усадила в кресло — теперь Гермиона не сопротивлялась и просто смотрела, как под плавными взмахами её палочки раскладываются по местам вещи, исчезает кровавое пятно, очищаются давно немытые стёкла.

— Луна, — прошептала она сорванным голосом.

— Видишь, уже всё хорошо, — как ребенку сказала ей Луна, — уже ни следа. Когда мама умерла, я тоже сначала плакала, — продолжила она, — а потом мы с папой пошли в её лабораторию и навели порядок — стало всё так, словно она вот-вот вернётся домой. Не совсем, но очень похоже.

Под тихий монотонный голос Луны чудовищно медленно ползла минутная стрелка на новеньких часах. Гермиона чувствовала, что состарилась на двадцать лет с того момента, как, объятая сумасшедшим приливом сил, бросилась уничтожать следы присутствия убийцы, а на деле часы только-только показались восемь утра. Пора было собираться на работу.

Она боялась, что Луна станет её отговаривать, но подруга только помогла одеться, несколькими заклятиями коснулась её опухшего лица и сунула в трясущиеся как у старухи или алкоголички пальцы волшебную палочку. Рона.

Аппарировать Гермиона не решилась — пошла камином, онемевшими губами сумела произнести: — Министерство Магии.

Атриум был оживлён, как и всегда: волшебники в тёмных рабочих мантиях приходили порталами и каминами и разбредались по отделам, то тут, то там слышались привычные до оскомины: «Доброе утро, Сэм, уже читал новости?», «О, мистер Тревис, я забегу к вам за подписью?», реже: «До встречи на обеде, дорогой». Ухали совы, шумели камины, журчала вода в фонтане дружбы народов. Точно так же, как позавчера, когда Гермиона была здесь последний раз.

Её никто не окликал — напротив, когда она шла, толпа расступалась и давала ей дорогу. Секретарь Кингсли хотел было поздороваться, но осёкся на полуслове и пробормотал: — Министр вас ожидает, мисс Грейнджер.

От этого обращения на глаза снова навернулись слёзы. Ещё немного — каких-нибудь полгода, — и она была бы миссис Уизли. Они хотели пожениться, но не спешили, думали, ещё успеют.

Кингсли в кабинете был один, и по его лицу Гермиона поняла, что он уже ознакомился со всеми докладными записками по делу, всё уже знает. — Гермиона, — начал он, — прими мои глубокие соболезнования.

От этих слов в душе поднялась слепая дикая ярость. — Это большое несчастье и большая утрата, — продолжил Кингсли, но Гермиона его перебила резко, давая себе слово, что ни за что не заплачет перед министром: — Ошибка. Это не просто несчастье и утрата, Кингсли, это ошибка, — она не заплакала, но голос задрожал и сорвался на шёпот. — Я понимаю, — согласно опустил голову Кингсли, — сейчас ты винишь меня…

— Нет, я виню себя. За то, что позволила тебе уговорить себя, что поверила твоим бредням! — Мы действительно ошиблись, — он примирительно поднял руку, — доверились… не тому, кому следовало. — Скажи мне одно, как? Ты поклялся, что проверил его всеми возможными способами, что считал его память послойно. Как ты не заметил этого? — выкрикнула Гермиона, хотя понимала, что должна обвинять в этом себя. Это она проводила дни напролёт с Джимом, она слушала его шутки и страшные рождественские сказки, она ловила его сумасшедший смех. — Я считал, клянусь. Вывернул его воспоминания наизнанку, все намерения, все мысли. Мы проверяли его, Гермиона.

Она рассмеялась, сама не понимая, как эти звуки вообще могут вырываться из её горла. Но от этих слов хотелось смеяться. Вот она — вся хвалёная сила Министерства Магии и ДМП в одной короткой и банальной фразе: «Мы проверяли». Как будто от самого факта проверки что-то меняется, если она не дала никакого результата. — Я найду его, — сказала Гермиона, отсмеявшись и вытерев всё-таки брызнувшие из глаз слёзы, — и только попробуй мне помешать, министр. — Гермиона…

Она не знала, что он хотел ей сказать, но её это не интересовало. — Я найду его как сотрудник Департамента магического правопорядка, а потом выпотрошу его мозги, а заодно покажу, как выглядит проверка.

Кингсли обошёл стол, подошёл к ней и коснулся запястья. Гермиона отдёрнула руку. — Послушай, Гермиона, мы найдём его. Аврорат уже работает — его ищут всеми доступными способами. Тебе нет нужды заниматься этим самой. — А чем мне заниматься? Играть в твои игры? Проверять, кто ещё из магглов способен обставить нас, даже не напрягая воображения? Спасибо, нет, — она выдохнула. — С меня хватит. Никакой политики, никакого объединения миров, никаких магглов. Без меня. Пусть великие идеи Дамблдора воплощает кто-то другой — мне они уже обошлись слишком дорого.

Кингсли задохнулся. — Не говори так. Сейчас ты в состоянии шока. Послушай… — он снова коснулся её руки, — как твой начальник, я дам тебе отпуск. Две, нет, три недели. Проведи их с близкими. Займись…

Слово «похороны» произнесено не было и повисло в воздухе. — А после мы поговорим.

Гермиона покачала головой: — Не о чем говорить. Я готова посетить Майкрофта Холмса и сообщить, что с этого дня с ним будет сотрудничать другой человек. Назначить их встречу. После этого я возьму отпуск, а когда вернусь… Я вернусь к делам и архивам, Кингсли. Больше ни к чему. И если то, что мы — члены Ордена Феникса и когда-то сражались вместе, для тебя что-то значит, ты услышишь мою просьбу и больше никогда, никогда не предложишь участвовать в своих политических играх!

Эта тирада оказалась для Гермионы слишком длинной, горло сдавило спазмом, она закашлялась. Кингсли молчал долго: сначала ждал, пока она восстановит дыхание, а потом думал о чём-то. Наконец, сказал: — Сообщи Майкрофту Холмсу, что завтра в четыре часа вечера в его кабинете с ним встретится новый куратор. И ещё раз: прими мои глубокие соболезнования.

Гермиона зашла к себе в кабинет. Пенелопы не было, зато на её столе стоял пышный букет тюльпанов. Заперев дверь, она упала за рабочий стол и уронила голову на руки. Голова была тяжёлой, глаза словно превратились в свинцовые шары. Под закрытыми веками полыхало красным. Вспомнилось, что она почти не спала в позапрошлую ночь из-за кошмаров и дурных предчувствий, а в эту и вовсе не закрыла глаз. Но мысль о том, чтобы вернуться домой и лечь в ту постель, в которой они с Роном так часто занимались любовью, а потом засыпали, крепко обнимая друг друга, была отвратительна. Лучше уж жёсткий стол. Но — позже.