Лето в пионерском галстуке

Для него началось время творческих проб, ошибок и экспериментов.

Юра с Йонасом были слишком разными и понимали это. Но, может быть, именно диаметральная противоположность характеров, темпераментов и интересов привлекала их друг в друге. Спустя год после начала отношений они стали жить вместе. Сначала ещё были способны прощать недостатки друг друга и в должной мере считаться с интересами, но чем дальше тянулись эти отношения, тем сложнее становилось мириться с пренебрежением к тому, что каждый из них считал целью и даже смыслом жизни.

Йонас тратил всё своё время и силы на организацию гей-тусовок, гей-парадов и гей-олимпиад. Он хотел добиться для гомосексуалов равнозначных с гетеросексуалами прав, но Юра считал, что активизм здесь не поможет. Чтобы достичь чего-то существенного, Йонас должен заниматься не им, а политикой. Но тот будто его не слышал и продолжал говорить о своем.

Вскоре Юра устал от постоянных и бесполезных разговоров о дискриминации гомосексуалов и борьбе за однополые браки. За всё проведенное в Германии время он ни разу не столкнулся с дискриминацией в профессиональной жизни. Нет, Юра не скрывал своей ориентации и даже не думал прятать Йонаса, просто никто из коллег никогда не спрашивал его о личной жизни, а Юра не собирался афишировать её просто так.

— Геям нельзя заключать брак — это и есть дискриминация, — говорил Йонас. — Почему нам запрещено то, что разрешено гетеро? Мы стремимся к равноправию с гетеро-парами. Мы такие же граждане, как они, и нас тоже много! И ты тоже должен бороться за свои права, за тебя никто этого не сделает.

И пусть это была дискриминация, но Юре не был нужен брак.

Может быть, из-за советского воспитания, а может, из-за темперамента, Юру раздражал эпатаж гей-парадов.

Расширение гей-кварталов, которым в последнее время Йонас начал заниматься особенно активно, Юра считал не столько бесполезным, сколько вредным. Гей-кварталы он считал удобным местом для знакомств и отдыха, но ему претила сама суть:

— Вы буквально загоняете геев в рамки, создаёте резервации. Как в Америке кварталы для белых и кварталы для чёрных, только тут кварталы для геев. Нужно не расширять резервацию, а выводить людей оттуда.

Юра полностью разделял и поддерживал только проведение гей-олимпиад, потому что в них могли участвовать люди из разных стран, в том числе тех, где гомосексуальность карается смертной казнью.

— Если хочешь помогать людям, — он в сотый раз повторял Йонасу, — создай центры психологической поддержки при школах и институтах. Но единственно правильное решение для достижения твоих целей — выход в политику. Только так.

Через четыре года бесплодных попыток научиться принимать и любить друг друга такими, какие есть — вместе с интересами, которые для Юры и Йонаса воспринимались как недостатки, — эти отношения стали рушиться. Любовь, сначала яркая и волнующая, поблекла и притупилась, а вскоре неминуемо угасла. Раздражение интересами распространилось на всё остальное. Внешность Йонаса, которая при первой встрече просто покорила Юру, перестала казаться особенной. Недостатки вроде родинки на виске, которые раньше Юра упрямо игнорировал, теперь бросались в глаза и вызывали отвращение. Юру стала раздражать даже его походка, привычки, жесты, то, как Йонас одевается, и даже то, как он ест. И Юра тоже замечал в его взглядах, что нравится ему все меньше и меньше.

Но если Юра выражал пусть не всегда корректное и не всегда правильное мнение, то Йонас стал демонстративно игнорировать музыку. Он старался не бывать дома, когда Юра разучивал новое, он никогда не просил Юру сыграть ему что-нибудь и ни разу не явился в концертный зал на его выступления.

Всё чаще им обоим было удобнее молчать в обществе друг друга. Потом молчание стало привычкой, а вскоре даже звуки голосов друг друга стали раздражать. Почти каждый разговор о музыке и комьюнити заканчивался скандалом. Потом они перестали тратить силы даже на ссоры. Потом — на секс, а вскоре Юра попросил Йонаса собрать вещи и съехать. Так закончилось то, что Юра когда-то считал вечным.

На дворе было 31 июля 1998 года. Юра забыл о встрече под ивой, он два года как опоздал на неё. Он вообще много о чём забыл и много чем пожертвовал, когда сперва окунулся в отношения с головой, а потом тщетно пытался их сохранить. Он перестал общаться с русскими друзьями, не относящимся к комьюнити, он жертвовал карьерой музыканта, в которую, чтобы достичь чего-то значимого, нужно было вкладывать куда больше сил и времени. А главное — Юра испортил отношения с родителями. Они не смогли принять его ориентацию, а он после нескольких попыток объяснить и найти понимание сдался. Юра приходил к ним в гости по праздникам, но это было похоже скорее на традиционно-обязательные визиты дальних родственников, а не родного сына. Мама общалась с ним холодно, и лишь изредка в её глазах мелькала прежняя теплота, всё больше — сожаление. Отец с ним не говорил вовсе.

После расставания он словно вернулся с небес на землю и вспомнил, что, кроме Йонаса и музыки, в жизни есть еще многое. Но больше всего он думал о невыполненном обещании.

Если в девяносто первом году не было ни единого шанса найти человека, зная только его имя и фамилию, то теперь, с появлением Интернета, это стало хотя бы гипотетически возможно. Юра знал, — не верил и не предполагал, а знал, — что Володя должен был появиться в «Ласточке», и первостепенной задачей для него стало найти её. Второстепенной — приехать, пусть даже время уже вышло.

Юра забыл дорогу до «Ласточки». По правде говоря, он никогда её и не знал — пионеров всегда привозили на автобусе. Юра помнил про четыреста десятый маршрут и про то, что рядом стояла деревня Горетовка. Найти из сотен тысяч деревень одну-единственную на огромной территории бывшего Советского Союза не удалось. Юра создавал на каждом российском интернет-форуме тему во флудилке с вопросом, не знает ли кто, где эта деревня и что с ней сейчас. Получил немного ответов, да и те оказались бесполезными. Люди знали деревню с таким названием, вот только располагалась она в Московской области. Про Харьковскую Горетовку не знал никто.

Юра покупал и пристально разглядывал карты — деревни на них не было. Устав от постоянного «нет» и «не знаю», задавался вопросом, а была ли такая деревня вообще? Может быть, за столько лет он забыл её настоящее название и в уме исказил его до неузнаваемости?

Спрашивал у матери, не помнят ли её бывшие коллеги по заводу, где был лагерь — не помнили или не знали. Искал в Интернете фотографии путёвок в «Ласточку» — не нашёл. Исследовал маршрут «410», искал похожие — «41», «10», «710», «70» и другие — но те, которые существовали в действительности, не проходили возле хоть сколько-то похожих на нужные Юре мест.

После безуспешных попыток найти «Ласточку» он принялся искать людей: ПУК, Ваньку с Михой, Пчёлкина, Олежку, всех-всех-всех, кого только вспомнил, даже Анечку и Вишневского. Но, может быть, у них не было компьютеров или доступа в Интернет, может быть, они выходили в него под дурацкими никами из Интернет-кафе, но в девяносто восьмом году Юре не удалось и это. Он писал ребятам со двора, просил их узнать номер телефона восемнадцатой школы и искал через неё ПУК. Но деньги, потраченные на международные звонки, ушли впустую. Каждый раз задаваясь вопросом, что он ещё не сделал, чтобы найти, и как ещё не попробовал, Юра придумывал новые способы. А попробовав их, не верил, что и это не вышло: «Не может такого быть, чтобы не нашелся никто!» Могло.

По всему выходило, что единственным вариантом оставалась поездка на Родину. Там можно было бы поднять архивы, найти людей по телефонным справочникам, поговорить с работниками завода. И, не желая сдаваться, Юра уже планировал в ближайшее время взять отпуск и съездить в Харьков, но его планы перечеркнул телефонный звонок из дома. Первый раз за четыре года с ним говорил отец и говорил он о плохих вещах. Мать заболела, возможно, неизлечимо. О себе дали знать долгие годы работы на вредном производстве.