Страница 20 из 102
— Как думаешь, страшилка сработает? — спросил Володя, нарушив долгую, но приятную тишину.
— Мне кажется, нет, — честно признался Юрка. — Я боюсь, что они захотят провести эксперимент, на деле проверить, правда ли паста застывает на волосах как цемент.
— Волосы — это ладно, — отмахнулся Володя. — Лишь бы не нос и глаза.
Казалось, небо лежало на крышах одноэтажных домиков. Млечный путь блестел россыпью цветных звёзд. Подобно солнечным бликам на воде, спутники и самолёты сверкали вспышками белых, зелёных и красных сигнальных огней. Юрке бы подзорную трубу — и он разглядел бы галактики, кажущиеся отсюда крохотными туманными облачками. А может быть даже исполнил свою детскую мечту — увидеть астероид Б-612 и помахать рукой Маленькому принцу, ведь именно в такие тихие летние ночи так легко верилось в сказку.
Но наслаждаться близостью неба пришлось недолго. Спустя несколько минут Володя вздохнул и поднялся:
— Ну, мне пора. Завтра рано вставать на планёрку, а опаздывать нельзя.
Он положил поднявшемуся вслед за ним Юрке левую руку на плечо. Юрка ждал, что похлопает, но Володя то ли сжал, то ли погладил его и протянул правую, чтобы попрощаться.
— Спасибо за всё, — прошептал он чуть сконфуженно.
— Завтра я с отбоя сбегу, — выпалил Юрка. — Будешь ждать на каруселях?
Володя усмехнулся, укоризненно покачал головой, но журить не стал:
— Буду.
Казалось, что их рукопожатие длится целую вечность. Но только Володя его разорвал, Юрка расстроился — мало. Он никогда не задумывался о том, что, пожимая кому-то руку, он её держит. А сейчас задумался. И понял вдруг, что ему хочется подержать Володину руку подольше.
Но сонный и изнеженный тихой ночью Юрка не стал погружаться в размышления и гадать, что это такое и к чему. Ему слишком сильно хотелось спать и слишком сильно хотелось, чтобы скорее наступило завтра.
Кутаясь в тонкое одеяло, Юрка буквально провалился в сладкий сон и упал в нём не на жёсткую кровать, а на мягкий одуванчиковый пух.
Примечания:
(1) Абрам Владимирович (Муся) Пинкензон (5 декабря 1930, Бельцы, Бессарабия, Румыния — ноябрь 1942, Усть-Лабинская, Краснодарский край, СССР) — пионер-герой, расстрелянный немцами.
Сын врача Владимира Борисовича Пинкензона и его жены Фени Моисеевны. С детства учился играть на скрипке, и когда ему было пять лет, местная газета уже писала о нём как о скрипаче-вундеркинде. В 1941 году Владимир Пинкензон получил направление в военный госпиталь в Усть-Лабинскую. Летом 1942 года станицу Усть-Лабинскую заняли немецкие войска, притом настолько стремительно, что госпиталь не успели эвакуировать. Вскоре семью Пинкензонов арестовали как евреев. В числе других приговоренных к смерти, их вывели на берег Кубани. Солдаты расставляли приговорённых вдоль железной ограды перед глубоким рвом. После расстрела родителей, Муся попросил разрешения сыграть на скрипке, которую взял с собой, любимого композитора Гитлера — Вагнера. Но, получив разрешение, заиграл «Интернационал» (в то время гимн Советского Союза) и был убит.
Глава 6. Беседы о личном и неприличном
Карусели у детских корпусов стали негласным местом встречи. Юрка приходил сюда после обеда, или сбегая с тихого часа, или по вечерам перед дискотекой, а спустя некоторое время здесь появлялся и Володя. Юрке нравилось сидеть на карусели, раскачиваясь, смотреть в пустоту перед собой и думать о всяком. Нравилось, когда Володя усаживался возле него и так же молча смотрел вдаль. В том, чтобы сидеть вот так, рядом, наблюдать за ребятами и слушать их крики, было что-то одновременно и особенное, и необычное, и простое, и родное. Юрка чувствовал себя уютно, как в детстве у бабушки во дворе.
Но больше всего ему нравились последние несколько вечеров, когда после репетиций, сдав пятый отряд на поруки Лене, чтобы та возилась с ними до отбоя, Володя с Юркой придумывали страшилки для детворы. Однажды даже пропустили время отбоя, когда пришла пора идти рассказывать эти самые страшилки.
Закончилась первая неделя в лагере, о чём возвестила голосом Митьки утренняя радиопередача, будто пионеры сами об этом не знали. Юрка хорошо запомнил тот день. Они сидели на карусели, и Володя спросил, указав на его лицо:
— Откуда у тебя этот шрам?
На площадке царил покой: у всего лагеря был тихий час. Юрка с него, как обычно, сбежал, на что ответственный вожатый лишь напомнил, чтобы Юрка, только завидев кого-нибудь на тропинке, ведущей к корпусам, сигал в кусты. Дело было в том, что иногда вожатых проверяли, чтобы не оставляли детей одних. Но Володю уличать было не в чем, они с Леной подменялись, в отряде на тихих часах дежурила она, а во время дискотеки — он. Так было и сейчас.
Юрка инстинктивно дотронулся до подбородка и нащупал подушечками пальцев старый рубец под нижней губой.
— Да это как-то раз хулиганы ко мне пристали. Их было трое, между прочим, а я один! Вот и… — он запнулся. Юрка всем рассказывал этот вариант истории появления своего шрама. В ней он был храбрым малым, который ценой собственной разбитой в кровь губы отбился от задир на улице. Но почему-то Володе хотелось рассказать правду. — Знаешь, на самом деле я грохнулся с качелей, когда мне было одиннадцать. Раскачался очень высоко, хотел повыделываться перед соседскими девчонками, они гуляли тогда недалеко, отпустил руки и… В общем, красиво кувыркнулся через себя, вылетел с качелей, прочесал носом пару метров земли и врезался лицом в песочницу. Расшиб губу так сильно, что минут пятнадцать не могли остановить кровь. Бате даже швы пришлось наложить! Вот так.
Юрка было решил, что Володя посчитает его дураком и хвастуном, да посмеётся над ним, но тот лишь по-доброму улыбнулся:
— Зато у тебя есть память о коротком свободном полёте. Карлсон.
Юрка не смог сдержать улыбки: «Странный этот Володя всё-таки, слишком уж добрый и понимающий». Даже Юрка сам над собой из-за такого позлорадствовал бы, а Володя не стал.
— Карлсон у нас Саня. А я…
— Гагарин?
— Максимум Чкалов. Я ведь не так далеко улетел, — ответил Юрка и испытующе посмотрел на вожатого: — Ну? Раз я поделился с тобой своим секретом, то давай и ты делись!
Володя удивлённо изогнул бровь и кивнул:
— Ладно, спрашивай.
— Почему ты на самом деле пошёл в вожатые? Видно ведь, что не очень любишь заниматься детьми.
— Хм… — размышляя над ответом, Володя рассеянно ткнул пальцем в переносицу, поправляя очки. Вздохнул и выпалил будто заученную фразу: — Это хороший способ приобрести полезный опыт и — Юра, не спорь, — получить характеристику для партии.
Юрка фыркнул. Неделю назад, на первой линейке, он бы поверил, что идеальному Володе — всему из себя правильному комсомольцу — ничего, кроме хорошего имени, и не нужно, но теперь…
— Опять двадцать пять — характеристика! А если по правде, неужели это всё? Только хорошая репутация?
Володя замялся, снова поправил очки, хотя те были вполне на своём месте.
— Ну… не совсем. Если честно, то я всегда был очень застенчивым, мне довольно сложно сходиться с людьми, общаться, дружить. А дети… У меня мама работает воспитателем в детском садике, она и посоветовала пойти вожатым. Сказала, что, если я хочу научиться находить общий язык с людьми, лучше начинать с детей — они раскрепощают. — Он снова замолчал, и Юрка подумал, что, если Володя сейчас опять поправит очки, придётся стукнуть его по руке. — На самом деле толку больше от тебя. В смысле, ты лучше находишь с ними общий язык.
Юрка гордо расправил плечи, но тут же их опустил:
— Это наша общая заслуга, — сказал он. — Я ведь тоже не люблю возиться с мелкими, то есть не умею. Но чтобы помочь тебе, вот… Кстати, вспомнил! Вчера после ужина топал в отряд и увидел Олежку. Сидит у площади один, плачет, я подхожу, спрашиваю, что случилось. Его, оказывается, всё это время ребята дразнили из-за картавости, а теперь, когда у него почти что главная роль, подтрунивать стали, мол, он не справится. Бедняга и так стесняется, а тут ещё от ребят слышит всякое, вроде «Как же ты собираешься выступать, если так ужасно картавишь!».