Сезон дождей

Евсей Наумович выключил под кастрюлей огонь. Лизе нравилось расправляться с сарделькой, ухватив ее пальцами, и есть без ножа и вилки, в этом было какое-то чувственное, звериное наслаждение пищей. А Евсей Наумович нет, он не мог без ножа и вилки.

Отрезанный кусок выворачивался из шкурки пегим аппетитным нутром, распространяя острый дух чеснока. Евсей Наумович макнул кусок в горчицу и беспокойно оглянулся. Оставил вилку, поднялся и пошел, нет – побежал в кабинет. Листочек с номером сотового телефона адвоката лежал на краю стола.

– Фу ты. Показалось, выбросил в форточку, – произнес вслух Евсей Наумович, сел в кресло и решительно придвинул к себе телефонный аппарат.

После какого-то треска и шума в трубке зазвучал голос Зуся. Евсей Наумович извинился и спросил, может ли Григорий Ильич уделить ему несколько минут. На что адвокат любезно ответил, что самый раз. Он застрял в автомобильной пробке на Обводном канале и, кажется, надолго.

Григорий Ильич Зусь слушал своего доверителя, не прерывая. Евсей Наумович даже пару раз окликнул его, не пропала ли связь. Зусь просил не волноваться, он слушает внимательно.

– Я вижу, вы не очень горите желанием лететь, – проговорил Зусь, дождавшись долгой паузы.

– Нет, нет, – испуганно ответил Евсей Наумович, – хочу, хочу. Но эта подписка о невыезде…

– Конечно, нарушение меры пресечения влечет более серьезное наказание. Содержание под стражей. Но все в руках следователя. Ваше дело, Евсей Наумович, как бы вливается в более крупное общее дело, связанное с преступлениями в родильных домах не только в городе, но и области. Посему следствие будет тянуться довольно долго. И практически тот Мурженко не очень стеснен во времени в работе с вами. Поговорите с ним. Но учтите, никаких упреков в его адрес. Мол, почему он взял у вас подписку о невыезде, не поставив вас в известность. Тем самым совершил уголовно наказуемое деяние. Никаких намеков! Не ставьте его в неловкое положение, толку не будет. Об этом, если придется, вы сможете сказать на суде. Так что, желаю удачи!

Евсей Наумович вернулся на кухню. Сарделька совершенно холодная. И вторая, та что оставалась в кастрюле остыла. Евсей Наумович взял спички и собрался было зажечь газ, как его отвлек телефонный звонок.

– Не будьте еще раз лохом, Дубровский, – услышал Евсей Наумович голос своего адвоката. – В случае, если следователь пойдет вам навстречу и изменит меру пресечения, требуйте официального оформления. Письменного. А не на словах. Вы уже имели дело с этим Мурженко.

Широкая физиономия Николая Федоровича Мурженко расплывалась в улыбке. Да так, что пышные щеки упрятали уши со сросшимися мочками.

«Опоздал на сутки и еще лыбится», – подумал Евсей Наумович и сделал шаг в сторону, пропуская визитера в прихожую.

– Виноват, Евсей Наумович, виноват, – Мурженко поставил на пол портфель и принялся стягивать с плеч легкую демисезонную дубленку. – Вчера никак не мог, виноват. Разрешите пройти?

Евсей Наумович криво улыбнулся, стараясь скрыть мрачное настроение. Он ждал следователя вчера. Вообще-то, он хотел встретиться с ним в прокуратуре. С тем и позвонил. Но когда Мурженко узнал, о чем пойдет речь, он на мгновенье умолк и проговорил: «Довольно забавно, – вновь умолк и спросил: – А в чем дело?» И вынудил Евсея Наумовича все рассказать по телефону. Сославшись на неотложные дела и беспорядочный рабочий график, Мурженко изъявил желание заехать к Евсею Наумовичу в течение дня.

Весь день Евсей Наумович прислушивался к каждому шороху на площадке. Не пользовался телефоном, боясь упустить звонок следователя. К вечеру, измаявшись, он занялся книжным шкафом. Несколько дней назад Лиза в разговоре помянула каких-то кашкалдаков, диких уток, мясо которых она пробовала в Турции. Евсей Наумович заинтересовался и решил посмотреть у Брема, что эта за птица такая – кашкалдак. Все тома «Жизни животных» разместились в нижней секции одного из шкафов и не видели белый свет, по крайней мере, со дня переезда Дубровских в эту квартиру. Евсей Наумович вытянул из шкафа том и обомлел. Ценнейшая книга 1890 года издания снизу представляла порошковую массу. Страх охватил Евсея Наумовича, бывшего архивиста, он сразу понял – завелся хлебный точильщик, гроза бумаги. На этого подлеца сотрудники архива поднимались всем миром, объявляли карантин в хранилищах, где застукали паразита. Большую беду могли принести только пожар или наводнение. В панике Евсей Наумович и Лиза выгребли все книги, что стояли поблизости от Брема. Но, кажется, обошлось – точильщику пришлась по вкусу определенная бумага, соседние книги были в целости. Но все равно – тревога объявлена. Лиза закручивала жгутики из ваты, смачивала их скипидаром и подавала Евсею Наумовичу, а тот шпаклевал щели в полках.

Вот Евсей Наумович и решил продолжить работу, начатую тогда с Лизой. Возня с книгами успокаивала нервы. Особенно когда невзначай снимешь с полки давно забытый фолиант, присядешь в кресло и начнешь перелистывать. Именины души! Так он провозился до поздней ночи. Спать отправился с каким-то умиротворением. И вдруг звонок в дверь – Мурженко собственной персоной. В восемь утра! Евсей Наумович едва успел ополоснуть свой американский зубной протез и поставить его на место.

– Решил заглянуть к вам до работы, – круглые очки следователя подобно локаторам сверлили сутулую спину хозяина квартиры. – Встал с постели и к вам.

– Стало быть, вы с утра говели? – через плечо вопросил Евсей Наумович, решая, куда направиться – на кухню или в кабинет.

– По утрам говеется легко, организм спит, – в тон ответил Мурженко. – А чай выкушаю, если предложите. Сегодня холодно, лед ладожский идет по Неве.

– А если что покрепче чая? – Евсей Наумович выбрал кабинет.

– Я, знаете, с утра не очень, только что символично, – Мурженко подсел к журнальному столику, поставил у ног портфель.

Так же, как в тот день, когда Мурженко приходил под предлогом обследования дома, во дворе которого нашли убиенного младенца.

– Мне кажется, вы и не покидали мой кабинет, – не удержался Евсей Наумович.

– И верно, – хохотнул Мурженко. – Только тогда запах был другой.

– Скипидаром пахнет. Хлебного точильщика вывожу. Он, подлец, книги жрет.

– Ты гляди! – встрепенулся Мурженко. – Ну и ну. Такое богатство! И много потратил книг? – за стеклами очков беспокойно заморгали глаза.

– Пока немного, – удивился Евсей Наумович неожиданному сочувствию. – Извините, Николай Федорович, не ждал столь раннего визита, Я быстро.

Евсей Наумович скрылся в ванной комнате. Он только и успел распорядиться своим зубным протезом, теперь бы хорошо умыться. Неизвестно еще, сколько просидит у него этот тип. И с чем он пожаловал? Стараясь как можно быстрей привести себя в порядок, Евсей Наумович вновь нагружал себя вопросами. С момента, когда Мурженко отказался встретиться у себя, на Почтамтской, и пожелал прийти к нему домой, Евсей Наумович терялся в догадках. Выходит, Мурженко хочет перевести разговор из официальной плоскости в какую-то иную, личную. И еще! Кто бы узнал в этом любезном толстячке, в его лилейной интонации голоса, того нахрапистого и грубого следока, каким Мурженко проявлял себя на допросах в прокуратуре. Где так запугал и подавил Евсея Наумовича, что тот не чаял выбраться из кабинета. В том состоянии Евсей Наумович мог, не глядя, подписать себе даже смертный приговор, а не только предписание о невыезде. Кем же он является на самом деле, этот Мурженко? Евсей Наумович вспомнил историю, происшедшую в отделении милиции с сапожником-азербайджанцем. Тогда Мурженко обернулся совестливым и порядочным человеком. Не испугался же он затурканного судьбой сапожника! А ведь не только вернул тому документы и сапожный товар, отобранный ментами, но и подкинул денег на автобус. Так, может быть, и на Почтамтской Мурженко разыгрывал спектакль. Там ведь наверняка следят друг за другом и кругом уши. Поэтому и решил встретиться на квартире, быть чистым перед совестью своей.

Эта мысль взбодрила Евсея Наумовича. Он вернулся в кабинет с просветленным лицом.