Сезон дождей

– Стрелять будете? – игриво вопросил Рунич, стараясь сохранить достоинство в глазах сотрудниц сберкассы.

– А то! – важно ответил милиционер. – Ты гляди, ее батя тебе ноги из жопы повыдирает, попомнишь.

– А кто у нее батя?

– Кто, кто. Хер в манто. В собесе начальник. Оказавшись на улице, Рунич направился к служебному входу. Наталья редко выходила одна, обычно вместе с Зоей, как и на этот раз. Что испортило Руничу настроение.

– Я не просто так, – проговорил Рунич, косясь на Зою. – Созрело предложение.

– Какое предложение? – нагло вопросила Зоя. Рунич сухо глотнул воздух и пояснил, демонстративно отвернувшись от наглой пигалицы.

– В Доме культуры пищевиков намечается веселенький вечерок. Ребята играют джаз, мои друзья. У меня два билета.

– Вот и пойдите с Зоей, – Наталья подтолкнула подругу. – Она очень любит джаз.

– Бултых! – усмехнулся Рунич. – Какой сюрприз!

– Рунич, вы нахал, – проговорила Наталья. – Зоя хороший товарищ.

– Да, я товарищ что надо, – согласилась Зоя. – Я вас выручу в трудную минуту, несмотря на то, что я неказистая.

– Конечно, вы неказистая, – буркнул Рунич. – Но в клубе неважное освещение. Извините, я пошутил. На вечер пропускают всех. И бесплатно.

– И часто вы так шутите? – вопросила Наталья.

– Только когда теряю надежду, – уныло проговорил Рунич.

В Дом культуры пищевиков Рунич, Наталья и Зоя пришли в момент, когда со второго этажа рвался пронзительный звук трубы.

– Левкин почерк, узнаю, – определил Рунич. – Сейчас познакомлю. Обалденный чувак.

На втором этаже в просторном зале толпился народ, в основном молодежь. Такого скопища Зоя с Натальей явно не ожидали.

– Не робейте, тут все свои, все тут в кайф. – Рунич ухватил ладонь Натальи и повел девушку за собой, уверенно расталкивая толпу. Зоя последовала за ними.

Рунич и вправду здесь казался своим – здоровался, шутил, отвечал на приветствия. Так они выбрались к самому подиуму, на котором разместились шестеро музыкантов под плакатом «Табачная фабрика». Чуть в стороне от ансамбля, прикрыв в экстазе глаза, солировал на трубе сам обалденный чувак Лева Моженов. Влажные от пота щеки-мячики блестели отраженным светом потолочного фонаря. На мгновение трубач раскрыл глаза, обвел ими зал, задержался взглядом на Руниче и вновь сомкнул веки, влекомый экстазом знаменитой мелодии из кинофильма «Серенада Солнечной долины». Но вот Лева Моженов передал эстафету пианисту и, под одобрительный свист знатоков, вернулся в ансамбль. Снял с трубы мундштук, вытряхнул влагу, надел мундштук. Дождался момента и вступил в игру, придавая мелодии особую глубину своими пронзительными синкопами.

Рядом уже собралась группа других музыкантов – судя по форме, студенты-геологи. Не дожидаясь приглашения, геологи полезли со своими инструментами на подиум. Они показывали залу часы, мол, их время. Лева Моженов по-справедливости оценил ситуацию, выбрал подходящий момент, подал знак своим музыкантам и, прихватив футляр трубы, спрыгнул в зал.

Поздоровался с Руничем и оглядел Наталью, глаза его поплыли.

– Я тоже с ними, – озорно проговорила Зоя.

– Ну и ладно, – улыбнулся Моженов и пригласил компанию в кафе угоститься крюшоном, а может быть еще чем покрепче.

В кафе было малолюдно и уютно. Динамик транслировал происходящее в зале. Моженов купил в буфете несколько бутылок крюшона и выбрал столик подальше от динамика.

– Молоток ты, Левка, молоток, – одобрил Рунич, когда компания расселась.

– Ну-дак. Ты думал, я только на похоронах лабаю? Хоть там и башляют поболе, чем на танцах. – Моженов подмигнул Наталье. – Девочки, выпьем за ноту ля! – и кругами повел горлышко откупоренной бутылки над тесно сдвинутыми четырьмя бокалами.

– А я буду за ноту до! – воскликнула Зоя.

– Почему за до, девочка? – Моженов оставил пустую бутылку.

– А почему за ля? Что вы имели в виду? – Зоя подобрала бокал. – С вами тут сидят порядочные девушки.

– О, бля! – вскричал Моженов. – Уважаю! За ноту до будем пить коньяк! – и раскрыл футляр.

Достал плоскую флягу – как она помещалась в тесном футляре, непонятно. Тем же жестом фокусника Моженов извлек из футляра несколько конфет «Тузик» и горсть арахисовых орешков.

– Профессионал! – восхитился Рунич. – Наш человек!

– Рунич! – произнес Моженов, скручивая заглушку фляги. – Я тебе, пожалуй, в ухо дам.

– За что, Левушка? – игриво округлил глаза Рунич.

– Ты пошто, смерд, обидел Евсея? – Моженов поудобней расставил рюмки. – Встретились мы на Невском, тот чуть не плачет. Обидел, мол, меня Рунич, света белого не вижу.

– Как же, как же. Его обидишь! – Рунич даже приподнялся от негодования. – Севка такое загнул с амвона на факультетском семинаре. Пусть еще мне спасибо скажет, мудак!

– Что же он такое сказал? – Моженов плеснул коньяк в первую рюмку.

Рунич вернул на стул тощий зад, обтянутый блекло-синими заморскими штанами под названием джинсы. Мало кто имел тогда такие штаны, жесткие, точно дерюги.

– На тот семинар явились из райкома комсомола, из обкома. Только пленум ЦК провели по идеологии, все на ушах стоят. И этот со своими символистами-футуристами, откуда он их повытаскивал. Бенедикта Лившица, братьев Бурлюков, Крученых и еще кого-то из антисоветчиков, – Рунич приподнял острые плечи и походил на крупную птицу. – Погоди, схватят еще Севку за его пейсы, доиграется, диссидент хренов.

– Какие же они антисоветчики, символисты-футуристы. Веселые ребята. В наше время наверняка бы лабухами стали. Бенедикт Лившиц на саксе бы лабал, а Крученых на ударных. В ансамбле «Полутораглазый стрелец».

– Какой стрелец? – спросил Рунич.

– Ты и не слышал? Так назывался автобиографический роман Бенедикта Лившица. «Полутораглазый стрелец». – Моженов усмехнулся и посмотрел на Рунича. – Ну а ты что?

– Я и выступил, постарался сгладить. Может и резковато. Хорошо еще, если все так и останется, в стенах института, не выползет кое-куда. Иначе не видеть Евсею диплома, в лучшем случае.

– А в худшем? – вопросила Наталья.

Ее безучастная поза никак не предполагала какую-то заинтересованность в разговоре и вдруг.

– А в худшем, известное дело, – вздохнул Рунич. – С истфака двоих замели.

– Так в чем же вина этого Евсея вашего? – допытывалась Наталья. – Ну помянул он футуристов. Между прочим, я посещала лекции в Русском музее по искусству. Нам рассказывали и о Бурлюке, и о Врубеле, он тоже к символистам примыкал. Что особенного? – Наталья умолкла, поймав взгляд Моженова поверх своей головы.

Наталья обернулась. За ее спиной стоял молодой человек в какой-то яркой широкополой шляпе. Тонкие усы окаймляли крупный рот, доходя до подбородка. Карие чуть раскосые глаза дерзко смотрели под красиво изогнутыми черными бровями. Длинноватый нос придавал выражению лица молодого человека смешливость и независимость.

– Евсей?! – воскликнул Моженов. – Мы только сейчас тебя вспоминали. Познакомься, Сева. Девочки Зоя и.

– Наталья, – опередила Наталья и протянула руку.

– Евсей Дубровский. Сева, – представился молодой человек, мягко взглянув в глаза Натальи и, улыбнувшись, подал руку Зое. – А вы, значит, Зоя. Очень приятно. Такими вот Зои и бывают.

– Какими такими? – засмеялась Зоя.

– Такими милыми и домашними, – ответил Евсей. – Мы наверняка с вами подружимся.

– А со мной? – кокетливо спросила Наталья.

– С вами? На вас я женюсь.

После вечера в клубе Дома культуры пищевиков минуло недели две. И сегодня, в пирожковой на Невском вблизи улицы Желябова, в свой обеденный перерыв Наталья и Зоя, как обычно, обменявшись новостями, самое сокровенное придержали для душевной беседы за круглым столиком пирожковой.

Накануне прошел особый день: Евсей приглашал Наталью домой, знакомить со своими родителями.

– А что на тебе было? – Зоя вернула на стол горячий бульон. – Ты не торопись, мне все интересно.

– Что было? Голубое платье с белыми оборками. Ну, ты знаешь.