Сезон дождей

Евсей Наумович помнил те далекие уже времена. Он и сам частенько выступал на предприятиях, рассказывал о новых книгах, о своих работах. Тогда выступал он от Бюро пропаганды, от общества «Знание». Платили не густо, но когда в месяц набегало выступлений пять-шесть, можно было и за квартиру заплатить, и за телефон. Но это в прошлом, с перестройкой все исчезло, испарилось.

– А говорите, сантехником работали в больнице, – Евсей Наумович откинул створку буфета и достал початую бутылку водки.

– И в больнице работал, и на стройке, – с одобрением во взгляде Афанасий отметил появление бутылки. – Еще в автобусе билеты продавал. Дачу сторожил в Комарове, зимой, у академика. Чем только я не занимался с тех пор, как ушел из школы.

– Так вы учитель? Почему же ушли?

– Ученики меня избили. Я труд преподавал в старших классах. Чем-то им не угодил, оболтусам. Так меня отметили, что еле выжил. Думал, с ума сойду от обиды.

– Ну а их-то засудили?

– Как же… засудишь. У всех родители бандюги или фирмачи важные. И подавать не стал, ушел из школы. Да и платили копейки. Что ж вы с водкой-то замлели? Наливайте себе, я водку с пивом не мешаю, только что лакну чуток, из уважения, грех не лакнуть, если водка на столе.

Евсей Наумович вновь уловил запах плесени, тот самый запах, каким одарил его Афанасий при прошлой встрече. Запах не стойкий, он то возникал, то пропадал. Сейчас вдруг возник, непонятно по какой причине.

– Ну, лакни, лакни, побалуй себя, – Евсей Наумович плеснул в рюмку немного водки.

Самому-то Евсею Наумовичу пить не хотелось, он также не любил водку, как и пиво – бутылка, что хранилась в шкафу, стояла там чуть ли не со Дня Победы, а с тех пор прошло несколько месяцев, по тому как за окном хмурился октябрь.

– А как ваша фамилия? – осторожно спросил Афанасий.

– Зачем вам?

– Может, я читал что-нибудь?

– Сомневаюсь. Последний раз я печатался и забыл когда.

– И на что вы живете?

Евсей Наумович лукаво усмехнулся и поднял рюмку. Не станет же он рассказывать, что живет он более чем скромно, в основном сдавая квартиру сына у Таврического сада заезжему сотруднику немецкого консульства. Да писанием заметок и небольших статеек в городские газеты, заработок неверный, кляузный, унизительный. А что поделаешь? Ведь пенсии хватает на неделю-полторы.

Водка ухнула куда-то вглубь живота. Евсей Наумович передернул плечами и отправил в рот сухой бочок рыбешки, всем своим видом одобряя солоноватый вкус.

Афанасий несколькими глотками осушил стакан с пивом и захрумкал маринованным огурчиком.

– Что, Афанасий, если я надумаю купить пистолет, можно это устроить? – как бы невзначай спросил Евсей Наумович.

– А зачем вам? – удивился Афанасий.

– Мало ли. Живу один, понимаешь. Большая квартира. Всякое может быть.

– А разрешение? – не удержался Афанасий.

– Тоже дома буду хранить, вы же храните.

– Я храню ради точки последней. Чтобы не страдать, если тяжело заболею, не мучиться перед концом.

– Может быть, я тоже.

– Духа не хватит, – ревниво перебил Афанасий.

– А у тебя хватит?

– Хватит – не хватит… А деньги уплачены, стало быть – надо будет решиться.

Афанасий проговорил это серьезно, его мелкие глазенки провалились в глубину глазниц и глядели оттуда точно из норы. Евсей Наумович улыбнулся, пытаясь сдержать смех, чтобы не обидеть гостя.

– Правда, я не так уж и дорого отдал за тот пистоль, настоящая ему цена раза в три дороже, – продолжил Афанасий. – Видно, тому абреку деньги были позарез нужны. Или хотел поскорее от пистолета избавиться.

Евсей Наумович и Афанасий просидели за столом еще минут тридцать, а то и весь час. Афанасий прикладывался к стакану, доливая пиво, по мере того как стакан пустел наполовину. Евсей Наумович тянулся к водке и, едва пригубив кончиком языка, опускал рюмку. Говорил в основном Афанасий – рассказывал о своем одиноком житье.

Евсей Наумович начинал злиться, пора и честь знать, сколько можно сидеть незваному гостю. Ну, удержал его человек на скользком дебаркадере, не дал свалиться в воду, так не изнурять же за это нудным общением. Евсей Наумович поднялся с места, ухватил спинку стула и с намеком, шумно, задвинул его под стол. Однако высказать недовольство непонятливому гостю Евсей Наумович не успел – раздался звонок в дверь. Евсей Наумович облегченно вздохнул. Правда, он никого не ждал, но нередко именно звонок в дверь разряжает ситуацию.

– К вам пришли, – засуетился Афанасий. – Я пойду, Наумыч, засиделся уж. Дайте-ка приберу за собой.

– Не надо, не надо. Я сам. Идите, Афанасий. Идите, я сам. – Евсей Наумович заспешил к двери на повторный нервный звонок.

Прильнув к глазку, Евсей Наумович увидел дворничху с обольстительной грудью, что из последних сил сдерживал тугой свитер. Рядом с ней стоял мужчина, его тоже Евсей Наумович узнал – милицейский дознаватель, что приходил в прошлую пятницу выяснять, как мог оказаться трупик младенца в мусорном баке.

Однажды, в конце сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года – почти за сорок пять лет до знакомства читателя с Евсеем Наумовичем Дубровским – в пирожковой, что на Невском проспекте вблизи улицы Желябова, в обеденный перерыв привычно заглянули две подруги, сотрудницы сберкассы, размещенной на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Одну из подруг звали Наталья, вторую – Зоя. Девушки расположились за высоким круглым столиком у окна, выходящего на Невский. Перед каждой из них на тарелке лежали любимые лакомства: два изумительно вкусных жареных пирожка с мясом, один беляш – сочный, в масле, и чашка чая. Зоя заказала еще и чашку с бульоном из куриных кубиков – она жила одна и дома ее не ждал родительский обед, в отличие от Натальи, которая после работы угощалась маминой стряпней.

Наталья была старше Зои года на два – стройная блондинка с тонкими чертами несколько вытянутого лица. Высокий лоб подбивали слегка асимметрично очерченные темные брови, и эта асимметричность придавала лицу особую привлекательность. И еще тонкий носик с едва приметной аристократической горбинкой с резко вылепленными ноздрями, признак особой чувственности. Зоя внешне весьма проигрывала рядом с подругой. Ростом ниже среднего – скорее небольшого росточка, – широкоплечая, крупная голова, гладкие мышиного цвета волосы с белой строчкой пробора от затылка до лба. А очки – большие круглые – прятали близорукие глаза… Только что ямочка на подбородке – трогательная, смешная – придавала лицу Зои наивную детскость. И ямочка на левой упругой смуглой щеке. Внешность девушек контрастировала настолько, что встречный мужской взгляд видел в Наталье то, чего в ней и не было: особую девичью добродетель. Зою вообще не замечали. Однако это вызывало у Зои не зависть, а наоборот, неудержимое веселье, так как она по своей натуре была добрейшим существом, видевшим во всем промысел божий.

Наталья поверяла Зое свои тайны. Впрочем, все ее тайны, в той или иной степени, являлись и тайнами самой Зои.

Чесночно-луковый дух пирожков вкусно обволакивал нёбо. Зоя придержала у рта чашку, губами пробуя жар горячейшего бульона. Она внимательно слушала подругу, словно и не была с Натальей тогда в клубе Дома культуры пищевиков на любительском джаз-сейшене.

Играли: группа «Квадрат» из университета, диксиленд Геологического института и джаз-ансамбль Табачной фабрики под управлением Левы Моженова. Именно о нем, об этом трубаче и вещал девушкам их новый знакомый Рунич, студент пединститута. Длинный и тощий, он в течение вот уже нескольких дней появлялся в сберкассе и заглядывал поверх стеклянной служебной перегородки. Точно жираф, пялился он с высоты на сидящих за своими бюро сотрудниц сберкассы. И все ради Натальи. Рунич обычно появлялся перед самым закрытием и, пользуясь отсутствием клиентов, исходил острословием. А накануне он заявился пораньше и принялся уговаривать Наталью пойти с ним на джазовую тусовку. До тех пор, пока дежурный милиционер не выставил его на улицу, придерживая пустую кобуру, из которой свисала цепочка от муляжа пистолетной рукоятки.