Сезон дождей

Зусь пережидал. Он отвел взгляд в сторону и в то же время не упускал клиента из поля зрения. Подобное состояние клиентов не редкость в практике адвокатов.

– Извините, Григорий Ильич, какая-то фантастика, сон, ей богу, ну и что дальше?

– В этом деле поначалу были серьезные лакуны. Мурженко не имел веских оснований привлекать вас к следствию, – продолжал Зусь. – Анализ парафиновых блоков с останками младенца не доказывали генетическую общность с Савельевой. Другими словами, убиенный младенец был не ее. И обвинение в инкриминированном ей преступлении отпадало. Стало быть, вы подверглись навету с ее стороны.

Зусь прищурил глаза, сбросил в пепельницу сизый столбик пепла и, раздумчиво переждав, решительно затер остаток недокуренной сигареты.

Евсей Наумович в нетерпении тряхнул головой и в упор посмотрел на адвоката.

– Да, да, – спохватился Зусь. – Мою помощницу только за смертью посылать. Банкомат для оплаты сотовых телефонов в соседнем подъезде.

– Вы садист, Григорий Ильич, – у Евсея Наумовича несколько поднялось настроение.

– Извините, Дубровский, – засмеялся Зусь. – К сожалению, этим фактом дело не ограничилось. Мурженко оказался большим докой. Он вцепился в Савельеву как бульдог. Кстати, каким образом вы познакомились с этой дамочкой?

– Я вам рассказывал при первой нашей встрече – неохотно ответил Евсей Наумович. – Она агитировала за какого-то депутата, ходила по квартирам.

– Вспомнил, вспомнил, – перебил Зусь. Еще, вы говорили, с ней был кот, я вспомнил.

– Кот в каком-то ящике, – подтвердил Евсей Наумович.

– В лукошке. Весьма романтично. Вы вообще, Евсей Наумович, романтик по натуре, – не удержался Зусь подковырнуть своего клиента. – И у вас есть вкус. Правда, я не видел ту Савельеву, но вкус у вас определенно есть.

– Ну, Григорий Ильич, со вкусом, думаю, и у вас все в порядке, – Евсей Наумович скованно усмехнулся и, не удержавшись, добавил: – По крайней мере, наши с вами вкусы иногда совпадают.

Черные брови адвоката удивленно изогнулись. Евсей Наумович встал и сделал несколько шагов по кабинету.

– Извините, долго пришлось сидеть, дожидаясь, – не без дерзости бросил Евсей Наумович. Впрочем, он сейчас как-то не думал о форме своего поведения – весть о недоказанности преступления той самой дамочки Савельевой взбудоражила Евсея Наумовича.

– Все бы ничего, да только вот какая произошла котовасия, – с упором на последнем слове проговорил Зусь. – Дело сотрудников некоторых родильных домов по сто двадцать пятой статье, как я вам доложил, привлекло довольно много фигурантов. По фактам расследования призвали и вашу обольстительницу – Савельеву, благо та уже сидела в следственном изоляторе с подозрением на убийство младенца и избавление от трупа. Правда, несмотря на ее признательные показания, дело осложнялось несхожестью генетических анализов. Началась новая следственная раскрутка, уже на фоне общегородского дела, связанного с родильными домами. И выяснилось, что настоящего младенца Савельевой по преступному сговору подменили на другого новорожденного младенца, страдающего какой-то серьезной болезнью. Кстати, мать его, будучи в послеродовой коме, не знала о подмене, все втайне от жены провернул отец. И, видимо, она никогда об этом не узнает. После выписки из роддома семейство с младенцем Савельевой исчезло из города. По всей вероятности, они свалили за бугор, следствие на них так и не вышло. Савельева же, получив деньги, не стала особенно беспокоиться о чужом, к тому же больном дитяти. И месяца через четыре, как она утверждает, не желая усложнять, подбросила умершего после болезни младенца в мусорный бак. И по глупости – в той же простыне со штемпелем родильного дома, по которому и вышли на Савельеву дознаватели. Все бы еще ничего, но, по заключению экспертизы, больной младенец был подброшен в мусорный бак живым, а не мертвым, он там попросту задохнулся. Тем самым весьма осложнил положение гражданки Савельевой. Да и ваше тоже, Евсей Наумович.

– То есть как? – пробормотал Евсей Наумович. – Я-то при чем?

– По ходу следствия, не имея возможности опровергнуть заключение экспертизы, Савельева призналась, что угробила младенца. При этом она утверждает, что отец младенца, а вернее, мужчина, не без участия которого младенец появился на свет, отказался помогать ей лечить дитя. А в дальнейшем отказался похоронить по-людски. Иными словами, Савельева пытается переквалифицировать сто третью статью – умышленное убийство – на статью о принуждении к убийству. А на вас, Евсей Наумович, повесить статью семнадцатую – о подстрекательстве к убийству. Тоже, я вам скажу, – не сахар, лет пять отхватить можно.

– Но позвольте! – ошарашенно вскрикнул Евсей Наумович. – Даже, даже. Ведь тот-то младенец – жив. И где-то с семейством живет. За бугром, как вы выразились. Убили же совсем другого новорожденного.

– На этом я и собираюсь строить свою защиту, – кивнул адвокат. – Но принуждение к убийству, отказ в помощи, все это остается, Евсей Наумович. И мне надо доказывать на суде обратное. Тем более вы и сами в какой-то степени в этом признались.

Евсей Наумович, набычившись, смотрел на своего адвоката – не ослышался ли он? В чем признался?!

– Да, да. Признались, любезный Евсей Наумович. Не в прямую, а косвенно. Почему вы дали подписку о невыезде?

– Не понял, – выдохнул Евсей Наумович.

– Вы дали Мурженко подписку о невыезде?

– Я?!

– Вы, вы. Евсей Наумович Дубровский! Дали подписку о невыезде. Тем самым вы, честно говоря, пошли на поводу следствия. Психологически. А могли бы и не дать. Мурженко, как говорится, взял вас на понт. У Мурженко не было никаких оснований применять к вам «меру пресечения» в виде подписки о невыезде.

– Никому ничего я не давал, – глухо произнес Евсей Наумович. – Я подписывал какие-то бумаги, верно. Хотел поскорее удрать с Почтамтской. Но подписку о невыезде.

– Вот, среди тех бумаг, что вы подписывали, и был пустой бланк подписки о невыезде. Мурженко его вам подмахнул, сославшись на какие-то формальности. Сказал, мол, чепуха, подпишите, а я, мол, потом сам заполню. Так бывает. Не хочу, мол, задерживать такого милого человека, как вы, Евсей Наумович, – ставьте подпись и бегите. А вы и рады были убежать из его кабинета, рожу его постылую не видеть. Да и раздражать следователя недоверием, восстанавливать против себя. Вот и подписали все чохом, не вникая в суть. Иное дело – зачем ему понадобился этот ход?!

– Ну и что? – пытался рассудить Евсей Наумович. – Я и так никуда не собираюсь уезжать.

– Так-то оно так. Но формально, Евсей Наумович, вы теперь привязаны к Мурженко. И уже не только психологически зависите от него. А что он там задумал – одному дъяволу известно.

В эти часы Евсей Наумович Дубровский, казалось, лишился физической плоти и целиком состоял из зрения и слуха. Пройдя Литейный на вялых бесчувственных ногах, он свернул на улицу Пестеля, добрался до Садовой, постоял в нерешительности на углу Михайловского сада и, вдоль канавки, вдоль Спаса-на-крови, миновав Мойку, дошел до Миллионной. Добравшись до безлюдной Зимней канавки, он, мерзлым каменным тротуаром вышел на Дворцовую набережную, выждал паузу между вылетающими на горбатый мосток автомобилями и перебежал к Неве.

Сваленные вдоль гранитных перил многотонные бетонные кругляши своими слоновьими телами изуродовали всю набережную. С какой целью их здесь понаставили, непонятно. Вообще с этим трехсотлетним юбилеем города весь центр перевернули вверх дном, повсюду копают, засыпают, ломают и строят. Грядет величайшее торжество, ожидается приезд глав чуть ли не всех государств мира.

Мятая банка из-под пива венчала ближайший бетонный кругляш, по периметру которого чья-то блудливая рука нарисовала мелом змееподобный пенис, пояснив рисунок для несмышленых – коротким трехбуквенным словцом с восклицательным знаком на конце. Евсей Наумович убрал с глаз пивную банку, уперся локтями о балюстраду и положил подбородок в раскрытые ковшиком ладони.