Сезон дождей

Всякий раз при общении с сыном Евсей испытывал к нему особое доверие и душевную близость. Так было с первых сознательных шагов малыша. Андрон платил отцу тем же. И когда он познакомил отца со своей будущей женой, чувство взаимного доверия обернулось взаимным смирением. Галина, с ее лубочным лицом провинциальной красавицы, явно была не во вкусе Евсея. Но известно, что человек может принять многое, но не укор в плохом вкусе, а Евсею было дорого доверие сына. Да и бесполезное это занятие – Евсей понимал, какой властью в таком возрасте обладает женщина над увлеченным ею мужчиной. Однако благоразумие не уберегло Евсея – с первой же встречи он почувствовал к себе неприязнь: Галя обладала интуицией, которая безошибочно хранила ее интересы.

Евсей прижимал к уху телефонную трубку. Андрон слегка заикался, и этот дефект теснее сближал его с отцом. Евсей узнал, что Наталья ночует у своей матери. Татьяна Саввишна после смерти мужа боится оставаться одна ночью. Да и самой Наталье спокойней, она тоже опасается – в городе чер-те что творится.

– Грабежи, перестрелки. Десятки каких-то банд. Так что, папа, запрись на все замки. И, кстати, включи охранную сигнализацию. На всякий случай. Так сейчас многие делают. А бабушке Тане звонить не надо, уже поздно. Спокойной ночи, папа! Спасибо, папа, я передам Галочке, передам!

Что передаст? Ах, хитрец. Оберегает спокойствие в семье. Ну и правильно. Евсей придержал трубку на весу, вслушиваясь в пунктирный сигнал отбоя.

Он пробудился от запаха. В сонном забытьи Евсей вдыхал ток знакомых духов. А память собирала образ жены Натальи из красочных сколков.

Евсей приоткрыл глаза. Зеркала трельяжа отражали фигуру Натальи. Она сидела у двери спальни на низком банкете, обхватив руками колени.

– Нам надо поговорить, Евсей, – голос Натальи разрушил раздвоенность. – Я ждала месяц и не хочу ждать дольше.

Евсей перевалился на спину, уперся локтями о матрац, приподнялся и сел.

– Так срочно? – Евсей поморщился, ему не понравился собственный робкий тон. – Может быть, я встану, приведу себя в порядок?

– Не имеет значения, – решительно произнесла Наталья и добавила, усмехнувшись: – Кстати, ты отлично выглядишь, командировка тебе на пользу.

Ирония Натальи всегда выводила Евсея из себя, в такие минуты он ощущал какое-то бессилье.

– Стараюсь, – буркнул Евсей. – И все же я встану.

Он резко откинул одеяло, опустил ноги на пол, нащупал тапки и поднялся.

– И животик отъел, – не удержалась Наталья. – Здесь бы тебе это не удалось.

– Просто никто меня там не доставал, – огрызнулся Евсей.

Ничем не объяснимое раздражение, что вдруг охватывало его в общении с женой, вновь мутило разум. И ничего он не мог с собой поделать – наваждение да и только.

– Извини, я узнал о кончине Сергея Алексеевича только вчера. Из газеты двухнедельной давности, – проговорил Евсей через плечо и вышел в ванную.

Хорошо, что вчера перед сном побрился, подумал Евсей. Еще он подумал, что напрасно расположился на ночь в спальне, а не у себя в кабинете. Наталья поймет это как капитуляцию после многолетней тихой забастовки, ставшей для них образом быта. Удивительно, думал Евсей, ополаскивая лицо и грудь холодной водой, удивительно, как за все годы она ни разу не поинтересовалась, почему я перешел спать в кабинет. Ни разу!.. А когда однажды он затронул эту тему, Наталья рассвирепела. Евсей до сих пор помнил ее запавшие в гневе щеки и какие-то изломленные брови. Словно ее неотступно преследует тень давней тайны. Другой на месте Евсея давно бы разорвал этот брак или хотя бы расставил все по своим местам. А Евсей всего лишь покинул спальню с какой-то равнодушной гордостью.

– Возьми. – Дверь ванной комнаты приоткрылась, пропуская руку Натальи с чистым полотенцем.

Он обтерся жестким накрахмаленным полотенцем. Не так все и плохо, если еще работает прачечная, подумал Евсей. Прилив крови к груди взбодрил Евсея. И настроение улучшилось. С тем он и вышел на кухню.

– Садись к столу, – Наталья выложила пельмени из дуршлага в широкую миску. – Нам стали подвозить мясопродукты по себестоимости – мясокомбинат заигрывает с банком, чтобы зарплату не задерживали. Иные учреждения месяцами денег не получают. А нам вчера даже колбасу подкинули, сотрудники чуть ли не передушили друг друга. Пришлось расписать колбасу по отделам. Мне не досталось. Зато продали три пачки пельменей. Одну я отвезла маме, вторую – ребятам. Так что ты вовремя приехал. Тебе с маслом или с уксусом?

– С уксусом.

– Такие пельмени пойдут только с уксусом, – согласилась Наталья.

– От чего умер Сергей Алексеевич?

– Годы и сердце. Перед смертью он пришел в сознание, оглядел всех и проговорил внятно: «А где Сейка?» Его последние слова.

– Сколько ему было?

– Восемьдесят пять.

– Хочу сходить на его могилу. Где его похоронили?

– На «9 января». В воскресенье и пойдем. Да и к твоим заглянем, там через дорогу. Ешь, остынет. Их только горячими и можно есть.

Пельмени – жесткие и серые – соскальзывали с вилки и плюхались обратно в тарелку, словно маленькие лягушки.

– Ты сказала: есть серьезный разговор, – произнес Евсей. – Есть или нет?

– Есть, – кивнула Наталья. – Ребята собрались сваливать за бугор, как сейчас говорят.

Евсей ткнул вилкой убежавшую пельменину, но та увернулась.

– Андрон звонил твоему дяде Семе в Америку. Кстати, сколько ему лет?

– Кому? – Евсей продолжал ловить пельменину, что с легкостью хоккейной шайбы скользила по дну тарелки.

– Дяде Семе, брату твоего папы.

– Он ровесник мамы. С одиннадцатого года.

– Значит ему сейчас семьдесят девять.

Евсей бросил вилку и откинулся на спинку стула. Новость пронзила его. Он еще не осознал ее важность – просто сердце кольнул факт, прозвучавший из уст Натальи.

– И что сказал дядя Сема?

– Что они могут на него рассчитывать. Но лишь когда приедут, – Наталья отодвинула тарелку. – Сказал, что и в Америке поговаривают о скорой массовой эмиграции из СССР. После разрушения Берлинской стены, говорят, скоро поднимут шлагбаум для евреев.

– Меня евреи не интересуют, – буркнул Евсей. – Меня интересует мой сын Андрон.

– Чай будешь?

Евсей посмотрел на жену затуманенным взглядом.

– Ну, а что фарфоровая кукла?

– Она и есть главная закоперщица.

Наталья принялась собирать на стол к чаю: печенье «В полет» и черную, как деготь, влажную каменную халву, два стакана в узорчатых подстаканниках. Евсею нравилось пить чай из тонкого стакана в подстаканнике. Он давно приметил, что Наталья потакает его привязанностям лишь тогда, когда предстоит разговор с расчетом на уступку Евсея по какому-либо вопросу. Во всех прочих жизненных обстоятельствах на стол выставлялась глубокая синяя кружка. Евсей относился к этим символам со снисходительной иронией, более того, он даже их приветствовал – появлялась возможность предвосхитить степень важности предстоящего разговора. На что сегодня рассчитывает Наталья? На то, что Евсей воспротивится желанию сына и его жены? Или, наоборот, поддержит их, подпишет необходимые для эмиграции документы, в которых требуют согласие родителей.

– А твое отношение к этому? – Евсей вскинул глаза на жену.

Он видел ее профиль. Видел идущую через висок к затылку поседевшую прядь, маленькое ухо с точкой рубинового камешка, меленькие морщинки, веером идущие от уголка глаза, припухлость между бровью и верхним веком. А ахматовская горбинка на переносице стала суше и острее.

– Мое отношение? – произнесла Наталья. – Какое у меня отношение, Сейка, посмотри вокруг.

– Ну так и поезжай с ними! – прервал Евсей из какого-то своего внезапного окаянства.

– И поеду! – Наталья словно дождалась этой реакции мужа.

– Езжайте! – окаянство продолжало душить Евсея. – Езжайте к еб… й матери!

– А ты?

– Я – остаюсь!

Подобно камню, что сорвался и летит под гору, круша все на пути, Евсей резко поднялся на ноги, опрокинув стул. И, натыкаясь по пути на неожиданные углы, что подставляли стол, буфет, дверные косяки, скрылся в кабинете.