Сезон дождей

Евсей усмехнулся. Вспомнил, как недавно пробирался в сад старика Вазгена. Да, это был цирковой номер. Калитка в заборе сада, вопреки ожиданию, оказалась на замке. Пришлось искать лаз, что для пятидесятишестилетнего мужчины в безлунную крымскую ночь занятие не простое. Но распаляемый страстью, он преодолел препятствие. Разыскал и беседку, покрытую густым ползучим виноградом. Куда вскоре и явилась Диана, родственница Вазгена, последнего из старейших мастеров-виноделов Массандры, героя будущего очерка для журнала «Растениеводство». Едва дослушав лепет Дианы о том, что замок на калитке и для нее полная неожиданность, Евсей прильнул с ласками к жаркой, белокожей и волоокой армянке бальзаковского возраста. В ноздри вместе с запахом ночной свежей травы ударил запах лука, жаренного на подсолнечном масле. Евсей привалил Диану к единственной в беседке скамье, подвешенной цепями к потолку. Скамья раскачивалась, зля и умножая пыл Евсея. Диана не сопротивлялась, приговаривая горячим шепотом: «Будь человеком… Только осторожно… Умоляю, будь человеком…» А скамья все отклонялась, точно живая, будь она неладна. И они завалились прямо в высокую холодную траву, что покрывала землю беседки. А потом, умиротворенные, вновь вернулись на скамью. Плавно покачивались под тихий скрип цепей, пили вино и закусывали чебуреками, что принесла Диана.

Евсей слушал историю о том, как Диана в прошлом году бежала из Баку от разъяренных мусульман. Он прекрасно помнил из своего бакинского детства и ту армянскую церковь, в центре города. «Они сбросили колокол и подожгли церковь, – рассказывала Диана. – Потом привели старика армянина, разбили ему голову палкой, облили керосином и подожгли. Звери, да! Недаром их всегда так и называли – звери. А все этот Горбачев виноват, клянусь мамой. Я не знаю, что бы ему сделала. Как ты относишься к Горбачеву?»

Евсей тогда пожал плечами. А Диана добавила, что Евсей большой эгоист, думает только о себе. Но все равно он ей очень нравится как мужчина. С тех пор как Диана убежала из Баку к своему дяде Вазгену, ей не хотелось иметь мужчину, наверно, от испуга.

Но теперь она приходит в себя. Конечно, Евсей скоро уедет к себе в Ленинград, потому что семья – это святое. Сама она никогда не была замужем, а если выйдет, то только за армянина.

Евсей потом несколько раз встречался с Дианой у нее дома, когда старик Вазген уходил на работу в винные погреба Массандры. Диана работала разъездным агентом по продаже авиабилетов в нескольких санаториях побережья и имела свободное расписание.

Низкий долгий гудок тяжело ввалился в уши Евсея. Через паузу гудок повторился двумя короткими басовыми вскриками.

Евсей открыл глаза и заслонился ладонью от солнца. Белый пароход величаво подходил к морскому вокзалу. За время пребывания Евсея в Крыму такая картина возникла впервые. Поговаривали, что рейсы отменили по причине политической нестабильности. Евсей зачарованно наблюдал, как пароход исчезает за зданием вокзала. Возможно, это каботажник из Турции. Или из какой-нибудь другой страны. По Ялте в эти дни бродили иностранные туристы, наших граждан было маловато – тревожное время.

Еще Евсей подумал, что в случае каких-либо проблем с билетом на самолет придется обратиться к Диане – она, кстати, сама ему предлагала: «по знакомству», без положенного сбора за услуги.

Самолет из Симферополя прибыл точно по расписанию в 22.40. Одинокие людские фигуры маячили на галереях и балконах, слонялись среди фанерных клеток, разбитых с непонятной целью по всему центральному залу ожидания. И весь аэровокзал – шумный и ярмарочный в недавнем прошлом – тишиной напоминал печальные покои крематория. В слабо освещенном багажном отделении, у транспортера, собралось человек пятнадцать, не больше. Прождав с полчаса, Евсей, наконец, получил свой чемодан.

Белесый сумрак наступающих белых ночей в это время суток вот-вот должен превратиться в короткую темноту ночи. Площадь перед вокзалом была пустынна, а единственный сиротский автомобильчик лишь подчеркивал пустоту. Вскоре подъехал автобус-кивалка, трехосная обшарпанная колымага, ревущая и вонючая. Кроме Евсея, в салоне оказалось еще человека три, нахохленно глядевших в заляпанное окно. Кондуктор – хмурая бабенка в оранжевых байковых шароварах и мужском пиджаке на одну пуговицу, приблизилась к Евсею и молча уставилась немигающими шалыми глазами, обведенными черным карандашом. Обилетив пассажиров, сунула выручку в сальный карман пиджака и ушла продолжать треп с водителем.

Автобус плелся медленно, хрипло огрызаясь на каждое переключение передачи, не тормозя на промежуточных остановках. «Даже пса шелудивого нет на остановках, – мрачно думал Евсей. – Хорошо аэропорт в Ленинграде близко от города». Еще он подумал о том, как ввалится домой. В полночь. И на справедливый гнев Натальи за месячное молчание поднесет ей вышитую бисером косметичку с заграничной косметикой. Евсей купил ее на Ялтинском рынке у беженца то ли из Краснодара, то ли из Узбекистана. До сих пор Евсей помнил затравленные глаза турка-месхетинца.

Лифт в доме как не работал, так и не работает, словно Евсей и не уезжал на месяц. Его раздвижные двери были приоткрыты в оскале, точно зубы зверька. Пришлось тащиться с чемоданом по сырой, темной лестнице со сколотыми ступеньками. На площадке второго этажа, расстелив на полу картонку, мерно храпел во сне мужчина в каком-то тряпье. Перешагивая через спящего, Евсей задел его носком туфли. Храп прервался, но тотчас возобновился с удвоенной силой. «Страна в преисподней», – подумал Евсей, доставая ключи.

– Наше наказание за их преступления, – пробормотал он вслух.

Едва Евсей переступил порог прихожей, как понял, что в квартире никого нет – стояла тишина пустоты. Лишь с акустической четкостью постукивала секундная стрелка настенных часов – семь минут первого. Евсей оставил чемодан, привычно отключил охранную сигнализацию. Стянул с плеч куртку, повесил на крючок и пошел по квартире, пружиня поступь, словно боясь кого-то вспугнуть.

Он вошел в спальню. Старый трельяж своими зеркалами утроил стоящую в дверях фигуру хозяина квартиры. Евсей видел смуглое лицо, покрытое новым крымским загаром, седеющую, артистично всклоченную шевелюру; полноватые губы, капризно приоткрывшись, показывали широкие белые зубы. И еще небритость.

С тайным удовольствием усмехнувшись своему отражению, Евсей огляделся. На голубой шелковой кроватной накидке разлегся плюшевый медвежонок, давний подарок Евсея жене. Пышно взбитую подушку венчала взъерошенная собачонка с милой мордашкой – Евсей ее раньше не видел.

В гостиной беспокойство Евсея усилилось. Сумрак просторной комнаты укутывал добротную меблировку. Увидел импозантные стулья с высокой резной спинкой. Их купила Наталья взамен тех, что вынесла на помойку невестка Галя. Директор мебельного магазина – родной дядя Гали – произвел уценку и продал стулья за половину стоимости. Стулья очень подходили к старому буфету, привезенному в Ленинград из Херсона еще дедом Муней. Массивный буфет с цветными витражными стеклами не поддавался времени. Буфет по-прежнему служил убежищем для стада фарфоровых слонов и целого выводка декоративной живности, свидетелей жизненных перипетий многих поколений Дубровских. Как и пышный абажур над круглым массивным столом. Галя покушалась и на абажур, но Евсей, уступив стулья, абажур отстоял, изрядно подпортив отношения с невесткой.

Он поднял с тумбы телефонный аппарат и перенес почему-то на стол. Прохладные, тяжелые кисти абажура коснулись лба, мешая видеть диск телефона. Евсей отвел кисти в сторону, расставил ноги и, упершись локтями о стол, склонился над аппаратом.

Собственно говоря, с какой стати он должен стесняться этой девчонки, своей невестки?! Даже хорошо, если она подойдет к телефону – сразу поставлю ее на место. Она смешна со своим дурацким апломбом, эта девица из Волгограда.

Евсей начал нервно накручивать диск.

Однако телефонную трубку поднял Андрон.

– Папа?! – воскликнул он. – Приехал? Молодец! Ну, как ты?