Купленная. Игра вслепую

— Боюсь, они мне не помогут. Разве что только смирительная рубашка. При ближайшей встрече с отцом она мне определенно понадобится. Не удивлюсь, если он станет главным инициатором, кто захочет надеть ее на меня собственноручно. Даже не представляю, как отреагирую и что буду делать, когда увижу вас вместе в субботу… Это очень плохая идея или очень дурацкая шутка…

Тут и я была с ним согласна на все сто, но, увы… мой воздух уже закачивался. Я и без того держалась на честном слово на последнем издыхании, едва не теряя сознания от нехватки "кислорода".

— Тогда думай над тем, как избежать срыва. В общем… готовься к субботе…

Все. Больше не могу… Это мой предел…

Моя рука буквально падает на бедра, не выдержав охватившей ее до самого плеча слабости и усилившейся дрожи, буквально исколовших немощную плоть насквозь ледяными иглами невыносимой пытки. Я даже не сразу нашла большим пальцем "кнопку" отбоя, вернее, не сразу смогла на нее нажать, почти ни черта уже не чувствуя. Перед глазами все плыло и переминалось искаженными картинками пугающего сюрреализма, но мне было на это все откровенно начхать. Да пусть оно хоть полностью и по-настоящему провалится сквозь землю. Пусть эту гребанную квартиру разнесет ко всем ебеним чертям на мелкие куски и меня вместе с нею. Какой теперь во всем этом смысл, когда уже ничего больше не хочешь, кроме одного навязчивого желания — поскорее сдохнуть. Когда твою душу уже давным-давно выпотрошили, оставив от нее лишь одну пустую оболочку, непригодную вообще ни для чего — ни для чувств, ни для врожденных инстинктов по выживанию.

Все, на что меня хватило — это сползти с кровати на пол, выронив из трясущейся руки телефон, и забиться в беззвучных рыданиях. Может еще обхватить себя ладонями за плечи, скорее интуитивно, нежели осознанно, в импульсном порыве спрятаться и хоть как-то защититься от того кошмара, что надвигался на меня неизбежным фатумом. Вернее, продолжал планомерно захватывать, накрывая с головой бешеным смерчем, несущим лишь одни разрушения с неминуемой гибелью для всего живого. Похоже, он уже давно меня прикончил, а то что осталось, едва ли можно теперь назвать живым. Скорее, бьющимся в предсмертных конвульсиях на последнем издыхании.

Да и не хочу я больше бороться. Не за что… не за кого… Просто дайте мне спокойно умереть. У меня все равно уже ничего не осталось. Отбирать у меня больше нечего. Мою жизнь у меня уже давно отобрали. Осталась только смерть, на которую едва ли кто-то рискнет покуситься…

СУКИН СЫН. ГРЕБАНЫЙ СУЧИЙ ПОТРОХ.

Хотелось не то, что орать во всю глотку, пока не начну харкать кровью и не сорву к сраным чертям голос, а буквально разнести все, что окружало меня на тот момент, поскольку выдержать этот сумасшедший приступ в таком состоянии и при таких условиях просто нереально. Либо он тебя сейчас банально прикончит, либо ты по рано или поздно переступишь эту летальную черту. Но возврата обратно при любом раскладе уже не будет. И, что самое забавное, не ты определил данный выбор. За тебя все уже давно решили, поставив прямо перед свершившимся фактом. Даже не поставили, а ткнули носом, как какого-то беспомощного котенка, нагадившего на коврике.

А это изъедающая серной кислотой все нервы и кости треклятая беспомощность… Ори не ори, легче все равно не станет.

Да, Кирюшенька, тебя только что отымел во все дыхательные твой собственный папашка, а на десерт — пропустил через строй громадных мавров со слонячими х*ищами. Теперь получай долгожданный приход со всеми вытекающими. А зализывать после такого ранки придется еще очень долго. Лучше бы ты тогда в отеле свою руку не об зеркало разбил, а об его холеную рожу. По крайней мере, имел бы сейчас хоть какое-то мнимое чувство морального удовлетворения. А что в итоге имеешь теперь? Выносящее на раз мозг поражение невъе*енных размеров?

Поражение? Разве ты с кем-то до этого сражался? Да тебя просто развели, как самого обычного сцыкливого сосунка без какого-либо напряга, указав на твое место пальцем — молча и без лишних телодвижений.

Я и раньше не пылал какими-то особо исключительными сыновьими чувствами с Стрельникову-старшему. С возрастом они все больше напоминали чисто деловые отношения между родственниками, которых связывали всего лишь что-то там обязыающие кровные узы. Ни духовные, ни семейные, ни даже дружеские или приятельские. Особенно, когда я слинял из родительского гнездышка и зажил стопроцентной самостоятельной жизнью. Единственная, кто и по сей день старательно поддерживал со мной неразрывные отношения на постоянной основе — моя мать. Но тут, как говорится, любые по этому поводу комментарии просто излишни.

Разве что как раз до сего дня я и представить себе не мог каких на самом деле границ-пределов достигла разверзнувшаяся между мной и отцом пропасть. Я и думать никогда не думал, что стану всерьез желать ему смерти. И не какой-то там случайной, проходной, вроде кирпича на голову. Нет. Это было бы слишком банально и по-детски. Я представлял себе, как делаю это сам, хотя бы той же авторучкой из его кабинета, всаживая ее до упора либо в его глотку, с толстой, как у борова шкурой, либо в глаз. В глаз, наверное, надежнее. Если и выживет, то останется уже калекой на всю оставшуюся жизнь.

Скажите, чудовищно? На вряд ли. Переживи вы то же, что я и этим днем, фантазировали бы сейчас, наверное, похлеще моего. А ведь меня еще и ломало ко всему прочему. Точнее, перемалывало изнутри гранитными жерновами при каждом шаге, вздохе и любой попытке взять себя в руки, чтобы хоть немного успокоиться. Только вот ни черта не выходило.

Каким-то чудом даже сдержался, чтобы не расхерячить о стенку левую руку. Обошелся на этот раз ударами ладонью, а не кулаком. Естественно, никакого облегчения от этого не получив. Когда адреналин кипит под кожей в буквальном смысле этого слова, выедая абсолютно все на своем пути, включая глаза и остатки здравого рассудка в голове, никакой физической боли ты все равно не почувствуешь. Она попросту меркнет на фоне реального Армагеддона, сносящего под чистую всех и вся и достигшего чудовищных масштабов в совершенно не готовой для таких потрясений душонке. Нет ничего страшнее внутреннего ада, тем более, когда не видишь ни единого шанса на выход, ни спасительного света в конце черного-пречерного тоннеля. Даже когда знаешь в глаза истинного виновника своих мучений.

Находись он в эти минуты в административном здании компании в своем президентском кабинете, я бы точно не удержался и отправился штурмовать его тщательно охраняемую территорию прямо сейчас. И не приведи господь, до чего бы там вообще дошел. В таком состоянии только в смирительной рубашке сидеть, а лучше лежать привязанным к железной койке и под убойной дозой успокоительного.

Как я еще умудрялся разговаривать со Стрекозой относительно спокойным голосом? Даже пытался шутить.

Только не могу я принять того факта, что в эти дни до самой субботы нам не нужно ни встречаться, ни созваниваться. Я же реально начинаю звереть, едва осознаю, что все эти ограничения — не просто так. Это не вынужденные меры, которые необходимо перетерпеть всего пару дней. Это идеально просчитанный план со стороны, жестко контролирующий каждый наш шаг, вздох и даже мысли. Да и как мне, скажите все это терпеть, когда меня каждую гребаную минуту тянет к телефону, а то и более изъедающим желанием — уйти отсюда ко всем херам собачьим и рвануть прямиком на квартиру к Стрекозе. И, нет, не остаться там, боже упаси, а чтобы забрать ее оттуда со всеми вещами к себе. Причем плевать, что там по этому поводу запоет мой папенька. Пусть только попробует дернуться в нашу сторону…

Телефонный звонок на время выдернул меня в реальность, долбанув по слуху и нервам совсем уж нежданным для меня сюрпризом, учитывая, сколько мне вообще приходится за полный рабочий день перезваниваться или принимать от кого-то звонки. Похоже, меня за последние минуты уж очень крепко приложили, даже умудрился потеряться в пространстве и времени, и в себе, по ходу, тоже.