Ноктюрн

Когда Белаар вновь пришел в себя, уже была ночь. Обугленная ладонь болела так, словно бы ее одновременно глодали сотни мелких насекомых. Он с трудом доковылял до плотной пелены водопада и подставил руку под прохладные струи, и после того, как боль слегка унялась, вновь упал на камни в надежде больше не просыпаться.

Он уже промок до нитки, а новый день все никак не желал наступать. Утолив жажду, он вновь забился в дальний угол своего убежища. И вновь узкую полоску воды осветили безжалостные ослепляющие лучи. Он сидел, обхватив колени руками, трясясь от отчаяния и горя, ощущая себя трусом, предателем и последним мерзавцем на свете, оставшимся без всякого покровительства, потерявшим самое дорогое, что было у него в этом мире. Он бросался на камни, блуждал по темным сырым проходам, царапал ногтями холодную землю, обращаясь мольбами к самому дьяволу, лишь бы унять царившую в его душе боль, в итоге забываясь в своей ничтожности, покинутый всеми богами, презираемый своими собратьями за безволие и бегство.

На третью ночь голод пересилил его мучения. Рука ныла невыносимо. В очередной раз размотав бесполезную повязку, он понял, что дела его плохи. Обрубок среднего пальца начал нарывать, и к бесконечным незримым укусам добавилась резкая пульсирующая боль. Когда-то он знал несколько целебных заклятий, но ни одно из них не могло теперь ему помочь. Поглощенные проклятьем, древесные эльфы вместе с былой красотой и долголетием также навсегда лишились возможности использовать светлую лечебную магию.

Он шатаясь добрался до озера. Со стороны болот редкими рядами росли скрюченные ольховые деревья с почерневшей корой. На другом же берегу высились гордые стройные клены, склоняли над водой свои длинные ветви печальные изумрудные ивы, и в подлеске ильмовой рощи, он был уверен, росла нужная ему лечебная трава. Но он не мог пересечь границ Темного Леса: страх солнечных лучей заточил темных эльфов под Черной Горой, но даже по ночам ни один из них отныне не мог покинуть обозначенных магией света границ. Узкая полоска берега, вымерший лес, непроходимые топи да черные холмы — вот все, что осталось неудачливым представителям правившей когда-то на континенте расы. Не сумев поймать ни одной рыбы в холодных водах озера, Белаар был вынужден довольствоваться личинками в найденном неподалеку пне, после чего перед самым рассветом он вновь поспешил укрыться в пещере за водопадом.

Жажда жизни время от времени побеждала наплывавшее на него удушливыми волнами отчаяние, позволяя ему сделать очередной неглубокий вдох перед каждым новым погружением в беспросветную пучину его страданий. Всю следующую ночь он заставил себя просидеть у озера, пока не наловил достаточно рыбы, чтобы переждать очередной день и пополнить запас сил. День был туманным, моросил мелкий дождь, но и тогда он не решился выйти из пещеры. Проникающие даже сквозь плотную завесу туч лучи дневного светила по-прежнему если не представляли смертельную угрозу, то уж точно являлись нестерпимой пыткой для заколдованной кожи темного эльфа. С каждым днем с рукой дело обстояло все хуже и хуже. Рассматривая перешедшую на указательный палец зеленоватую гниль, Белаар судорожно пытался сообразить, что можно сделать, чтобы спасти оставшиеся два пальца, ведь без них он бы уже не смог держать лук — оружие, с которым лучше всего умел обращаться. Найдя в глубинах своего укрытия кость, которая осталась от трапезы какого-то мелкого хищника, он сломал ее пополам и попытался счистить заразу заостренным концом. Через час изнурительной борьбы с собственной плотью ему удалось, как ему показалось, очистить раны от гноя. Приложив к изрезанной ладони влажный мох, он попытался было поспать, но из-за острой боли вновь весь день проползал по стенам пещеры, сыпля проклятьями всем богам, создавшим этот несправедливый жестокий мир, что принес ему столько страданий, как физических, так и моральных, и сердечной боли утрат.

Через три дня ситуация ухудшилась. Рука гноилась, его кидало в жар и в холод. То ему казалось, что он сгорает изнутри, то он пытался зарыться во влажную рыхлую землю, чтобы хоть немного согреться. Мысли путались у него в голове, и сквозь облако забвения он смотрел на исчезающие в прозрачных водах лучи заходящего солнца. Конец мучениям был так близок.

Когда он с трудом разлепил веки в очередной раз, стояла глубокая ночь. Он дополз до выхода из своей норы и бессильно разлегся в высокой колючей траве, уставившись на мелькающую перед ним стену воды. Лицо его то искажала гримаса невыносимой боли, то вновь полнейшее спокойствие и смирение замирали в его прозрачных голубых глазах. Огромное черное небо раскинулось над миром, и вскоре тысячи звезд украсили его, предвещая безоблачную ночь и ясный теплый день.

Тяжело вздохнув, он перевернулся на живот, кое-как дополз до озера и сухими растрескавшимися губами припал к холодной глади воды, после чего сел на берегу, облокотившись спиной о замшелый валун. Размотав повязку, он с омерзением уставился на покрывшуюся уродливыми фиолетовыми нарывами кисть руки — знамение его трусости, малодушия и безверия. Поняв, что без решительных мер никак не обойтись, он нащупал под водой подходящий камень — плоский и крупный, со сточенными заостренными краями. С силой сжав зубы, он подумал о предстоящем варварстве, после вспомнил всю боль, которую он уже пережил, вспомнил оставшиеся от Леоноры хлопья пепла, вспомнил разорванное на части тело своей матери и сам не заметил, как рука с зажатым в ней каменным лезвием снова и снова с силой опускалась в намеченное им место у самого основания ладони. Он чувствовал, как ломаются мелкие кости, как остатки мышц и сухожилий отделяются от запястья, но даже ни разу не вскрикнул.

Опустив окровавленную культю в воду, он лежал лицом в землю, ожидая, когда силы навеки покинут его, зацепляясь слухом за прощальное пение полуночных птиц, нашедших приют в шумящих под дуновениями легкого ветерка ветвях. Вода струилась, унося его жизнь по узкой речушке в сторону обширных пшеничных полей, что темными волнами колосились далеко на горизонте. Послышался осторожный шорох за деревьями, и из светлого леса вышел олень. Огромный, красивый, с блестящей в свете луны шерстью и тяжелыми ветвистыми рогами, он важно прошелся по берегу, словно осматривая свои владения, и наконец склонился над водой в нескольких метрах от того места, где лежал, погружаясь в свой последний сон, темный эльф в разорванной окровавленной рубахе. Через час от его тела остался бы лишь черный след на золотистом песке. Олень ткнул мордой в висок Белаару. Эльф открыл глаза и увидел два смотрящих на него любопытных огонька. Он протянул руку и потрогал влажную морду, прошелся рукой по шершавым рогам.

— Я молил о помощи богов, а пришел ты, — обреченно прошептал эльф, после чего, наморщившись, прикрыл глаза и прочитал единственное доступное ему заклятие.

Олень, почувствовав угрозу, дернулся было в чащу, но проступивший под ним на земле кровавый след держал животное, как капкан. Зверь принялся неистово мотать головой, бить о землю копытами, через минуту в изнеможении опустился на колени и скорбно заревел свою прощальную песнь, после бессильно распластался на мокром песке и замер бездыханный.

Белаар открыл глаза и, привстав, склонился над убитым зверем. Из обрубка на его руке все еще сочилась кровь, но он почувствовал, как силы начали к нему возвращаться. Он, сдерживая слезы сожаления, благодарно провел ладонью по мягкой спине мертвого оленя и, отвернувшись от озера, направил свои окрепшие стопы на запад, в сторону моря, с четким намерением начать новую жизнь — вдали от тайн, войн, интриг и бессмысленных переживаний.