Страница 36 из 46
— Так я не к собаке обращаюсь, а к тебе. Что там?
— Пока ничего. Через час, надеюсь, напишут, что операция закончена.
— Тебе помощь нужна?
— Лучшая помощь — не приходить сегодня ко мне, — огрызнулась я.
— Я и не собиралась приходить. Я прекрасно понимаю, что твой ребенок будет спать и шуметь нельзя, — явно обиделась мать.
— Мам, я реально нервничаю. Мне нужно пережить этот день как-то… Я потом позвоню. И настойку я не допила.
— Рада это слышать. Если ты еще и пить в одиночестве начнешь… Тогда уж не знаю…
— Я с собакой. Не одна. Дам ей понюхать, если что… Мам, я пойду. Я с утра не жрамши.
Какое счастье было выскочить из этих крохотных стен. Пусть они и покрашены в салатовый, но этот цвет меня больше не успокаивал. Я проверила телефон — никто не звонил.
— А ты скорая…
— Господи, Игорь! Ну что ты тут делаешь?!
Он подкараулил меня за углом.
— Не хочу, чтобы ты шла одна.
— День на дворе! И я всегда хожу здесь в позднотищу одна, и тебя столько лет это не трогало…
— А может это начать меня трогать прямо вот с этого момента? Хватит жить в прошлом. Посмотри ты в будущее. В выходные уже зима. Сказка… Поехали в Финку? Я уже предлагал…
— Только что ты предложил мне уволить под Новый год людей с работы… Устроить им страшную сказку. Разве нет?
— Ты снова к словам придираешься! Малин, ну серьезно, ну чего ты бесишься?
Он держал меня под локоть, точно конвоир. Еще и вел себя соответствующе — силой тащил и толкал в новую жизнь с ним, хотя я не говорила ему, что мне некомфортно в моей старой. Какой старой — нынешней!
— Игорь, почему у тебя все просто? Пришел, увидел, победил. Ты не Юлий Цезарь. Забыл?
— И ты, Брут… — рассмеялся Знаменев мне в лицо.
Да, я шла к нему в полоборота, даже под ноги не смотрела — мне нужно было поймать весь спектр эмоций на его довольной роже.
— Я тебя не убиваю, а вот ты меня — да. У меня работа, у меня запись до НГ, а ты влез без очереди…
— По блату, — перебил Игорь.
— По наглости. Большой. Игорь, у меня собака на операции, а ты устроил свою собственную «Молнию» или «Искру», как там они все называются эти операции по прорыву блокады? Ты должен знать. Ты у нас все знаешь!
— Малин, хватит. Блицкриг это… Ну чего ты завелась? Я думал, ты порадуешься. Я не искал ничего на продажу, но когда она само в руки упало, я понял, что это знак. И ты прими, как знак. Ну ты до пенсии, как мать, на дядю пахать хочешь?
— А ты мне не на дядю разве предлагаешь? Ты у нас еще мальчик, что ли?
— На себя. Выйди за меня и все будет твое…
— А если я не хочу? За тебя… Не хочу рожать тебе ребенка. Не хочу иметь с тобой ничего общего. Даже салона…
— То есть… — он меня остановил, не дал дальше идти. — Только постель общая тебя устраивает?
— Общая? Нет, у меня свой диван… Это ты в мою постель приходишь, а не я в твою. Я в твоей уже много лет не была и не собираюсь, знаешь ли, в ней появляться… Новый матрас предполагает новую пассию. Разве не логично?
— В молодости ты была посговорчивее, — усмехнулся он своей старой улыбкой.
— Я тогда дурой была. Верила, что у нас все равно может быть серьезно. Увы, веры больше нет. Сам сказал, что она как мед: если вдруг появляется, то тут же исчезает.
— Я такого не говорил. Малина, ты столько чуши нагородила сейчас, что мне кажется, что ты не повзрослела. Тебе просто нужно с этим переспать…
— С этим? — я ткнула его указательным пальцем в грудь.
— Малина, ты меня поняла. Жизнь меняется…
— Твоя, возможно. Моя — неизменна. Скажи, ну почему ты решил, что мне все это надо?
— Потому что ты меня любишь.
Я даже рот открыла — от неожиданности, и заглотила ледяной влажный ноябрьский воздух.
— Да?
— Да, — передразнил меня Игорь. — И я всегда это знал, поэтому и возвращался.
— Ну у тебя и самомнение раздутое…
— А у тебя трусость. Ты просто боишься вылезти из своего болота, но я тебя за уши вытяну…
И он действительно схватился за оба моих уха и притянул к себе поцеловать, но губы навстречу ему я не открыла, и Игорь сдался, отпустил. Я тут же обхватила себя руками, точно в охранительном жесте, хотя и понимала, что «чур меня» нужно было говорить пятнадцать лет назад… А теперь поздно чураться.
— Ну поломайся. Поломайся… Ты же маленькая Малинка.
— А ты большой… Дурак!
Я пошла. Он двинулся следом. Я ускорила шаг, но раньше, чем он меня догнал, обернулась и велела ему уходить. Криком. Как маленькая, закричала: (25da8)
— Проваливай отсюда!
Господи, хотелось реветь! В голос. На улице. И плевать, что скажут люди. Но бежать нельзя. Небольшой, но минус. На лужах тонкий лед, но скользкий.
Игорь ничего мне не сказал, и я больше не обернулась. Не остановилась, чтобы проверить сообщение, когда звякнул телефон. Это про Грету, точно. Не важно — что бы там ни было, десять минут погоды не сделают. А еще, даже одно, короткое слово со Знаменевым приведет к стихийному бедствию.
29. "Под фанеру"
Пока мой мир не рухнул. В телефоне появилось сообщение о том, что… Операция прошла успешно, Грета отходит от наркоза, забирать после пяти и до семи вечера. Отлично!
Я заварила себе чай со специями и уселась на кухне поближе к окну. Можно не смотреть во двор: внедорожник как стоял на приколе, так и стоит — по приколу. Его владелец не звонит. Может, его и нет в машине. Собирался же купить себе нормальный кофе. У меня дома ничего нормального нет. Собака старая и больная, я тоже старая и больная, по его мнению. Ну так, какая есть… Было время, был я молод… И я была молода и глупа, а сейчас пусть и не поумнела до умной, но все-таки понимаю, чего делать нельзя ни в коем случае.
Нельзя плясать под дудку Игоря. Ну или под его бубенчики — Новый год скоро, на иностранный манер все у нас теперь. А раньше все было по-китайски, по-турецки, по-уродски, через одно место — ничего не изменили эти американизмы на городских вывесках и на языке в нашей душе.
В душе действительно ничего не поменялось — болит. Игорь снова потоптался там говнодавами. Подошвы метровыми стопудовыми гвоздями прибиты — было такое, носил и гордился. Сейчас тоже, небось, гордится — облагодетельствовал. Только дудки, ничего мне от тебя не надо.
Никогда и не было надо. Другие со спонсоров имели спонсорство, а я головную боль, как не спалиться на дорогих подарках. Да не дороги они мне больше — барахло, которое я тащу на горбу из года в год вместе с Игорем.
Всегда видел, что ты меня любила… Мило! Так что ж тебе моей любви-то не хватало?! Или наоборот переизбыток был, и ты боялся, что от более плотного общения одно место слипнется, а другое отвалится? Отвались оно у тебя, стольким бабам, уверена, спокойнее бы жилось… И мужикам. Хотя бы моим. Зачем я их всех выставляла? Ну не денег же мне было на них жалко. Нет… Я просто знала, что придет он, Игорь. Это был ритуал такой: пожалеть приезжал…
И сейчас пожалел… Только на этот раз себя и машину — бензинчик нынче дорогой, так что ездить не выгодно да и в лом в пробках стоять, пусть она теперь у меня дома сидит и ждет, как настоящий Малыш… Может, еще и пироги с одной свечкой печь научится. Поминальной. Чтобы похоронить отношения, которые давно умерли…
Я приподнялась на стуле и выглянула в окно. Через жалюзи — не прикопаешься. Стоит. Машина. А он? Стоит на своем. Сказал, что заберет собаку из клиники, значит, заберет. И не позвонит узнать, когда — будет просто караулить меня у подъезда. Ему без разницы, что творится у меня в душе.
Ждет звонка от меня? Поднимайся, чай стынет… Не дождется! Он приехал ради себя, не ради меня с Гретой, и вот ради Греты, чтобы у ее хозяйки осталось хоть немного целых нервов, нужно просидеть до пяти часов дома. Безвылазно. Не лазить даже любопытным носом между пластмассовых пластин. Верное же название: жалюзи — от ревности. Подглядывать за Игорем… Да никогда я этого не делала, не пыталась вытащить у него из кармана телефон, чтобы проверить список баб, никогда не спрашивала, когда я теперь стою у него в расписании. Ну, кроме дней со стрижкой, потому что необходимо было взять домой инструменты. Это он о себе заботился, не обо мне…