Их любовник

А Катька, дурище трусливое, покраснела и попыталась сползти под стол.

— О, какие мальчики! — не отпуская волос Бонни, пропела я. — Прелесть! Только слишком много одежды.

Получилось еще стервознее, чем мне хотелось, но не беда. Подумаешь, вымещу часть злости не на Бонни, а на Олежеке. А нечего было крутить Катькой, знал же — для нее все серьезно. Совесть не шевельнулась небось, когда бросил ее ради какой-то там мадам со связями. А теперь — кусай локти, сучонок.

14. Сицилия-Россия, 3:4

Москва, конец октября

Роза

— Не вопрос, прекрасные дамы! — просиял блондинчик, подтолкнул Олежека, мол, работай, дебил, пока не уволили обоих, и начал томно стаскивать блескучую рубашку.

Олежек, которому не хотелось быть уволенным, натужно улыбнулся и тоже принялся томно извиваться. Без огонька, прямо скажем, и даже не глядя ни на одну из нас. Видимо, чтобы не оскорбить випов неподобающим взглядом.

В отличие от него блондинчик отрабатывал на все сто, причем жертвой своего обаяния избрал Анжелку. Уж не знаю, то ли принял ее за заказчика банкета (Анжелка выглядела намного эффектнее меня), то ли верно оценил свои шансы против Бонни, искоса поглядывающего на них с Олежеком.

Смотреть дольше пяти секунд на самодеятельность колхоза имени дольче виты я не смогла. Нежно погладила Бонни по затылку и вопросила тоном лорда Сноба:

— И это — лучший клуб Москвы? Бонни, покажи мальчикам, как это делает настоящий профи, — и резко сжала в горсти его волосы.

Его прерывистый вздох произвел на меня куда большее впечатление, чем местный стриптиз. Раз этак в тысячу большее.

— Si, Mado

— Si, mio dolce, — кивнула я и щелкнула пальцами: — Тамерлан!

Девчонки тут же расхватали свои коктейли и отошли от стола, чтобы лучше видеть представление. А мулат тут же бросился освобождать стол, заодно припряг к этому делу обоих мальчиков. Блондинчик воспринял все нормально — работа и есть работа, к тому же бесплатный мастер-класс от самого Бонни Джеральда. А Олежек то бледнел и отводил глаза, то с вызовом поглядывал на Катьку, то снова прятал взгляд.

— Тишка, отпусти его, — не выдержала пунцовая Катька.

— Рыжую безногую каракатицу-то? — усмехнулась я, краем глаза наблюдая, как Бонни объясняет Тамерлану что-то насчет музыки. — Легко, все равно от него толку ноль.

Олежек чуть не опрокинул сервировочный столик и глянул на меня, как на террористку с десятью кило пластида в сумочке. Мне стало любопытно: решится попросить его оставить и не лишать работы в «Касабланке» или не решится? Отношения у нас непростые, дружбы во время учебы не сложилось. Возможно, потому что поначалу Олежка меня не замечал, а после смерти родителей резко «влюбился» и так же резко остыл. Я тогда не поняла, в чем прикол, мне Тошка потом признался, что провел воспитательную беседу. Мол, не лезь к Тишке, ее наследство и квартира — не про твою честь. А для лучшего понимания политической ситуации поставил рыжику фингал.

Тошка, Тошка… сегодня мне тебя очень не хватает! Ты бы легко и непринужденно превратил неудобную ситуацию в шутку, и все бы остались довольны.

Просить Олежек не решился, но его выручила Анжелка.

— Тю-у, — протянула она. — Толк будет, правда же, Олежек?

— Анжела! Зачем?.. — Катька, похоже, не врубилась в ситуацию, дурище благородное. — Так нельзя!

— Да ладно, весело же, — попробовала воззвать к Катькиному чувству прекрасного Лара.

— Нет, пусть уходит! — уперлась Катька.

Олежек совсем позеленел. Видимо, за подобные конфликты их тут не просто увольняют, а еще и штрафуют на стоимость почки.

— А, ну раз ты хочешь, чтобы его поперли с работы… — Анжелка пожала плечами. — Нехай прут.

— Не хочу, — Катька совсем растерялась.

— А раз не хочешь — то пользуйся. Для тебя ж заказали.

Бедная Катька еле сдерживалась, чтобы не подорваться и не сбежать. Останавливало ее, похоже, лишь то, что Олежек как раз стоял между ней и дверью.

— Кать, ну что ты, в самом деле, — вмешалась я. — Закрой уж свой гештальт, используй рыжика по назначению.

— По назначению?! — Катька снова запунцовела.

Боже, она что, с ним даже не трахалась?! Вот это я понимаю, девушка тяжелого поведения сотый левел!

— Ага, качество проверено, — подмигнула ей Анжелка. — Эй, рыжик, дальше сам. Не упусти шанс.

Честно говоря, я думала, что Катька не выдержит слома шаблона и сбежит. Но она вдруг махом опрокинула свой почти полный бокал и велела:

— Сюда, рыжик, — причем уверенно так, и похлопала по бедру: место.

— Й-ес! — завопили на три голоса Анжелка, Лара и Наташка.

Даже Бонни, с интересом наблюдавший сцену, одобрительно хмыкнул. А блондинчик подтолкнул Олежека, чтобы тот не тормозил. Хорошо так подтолкнул, так что Олежек чуть не сбил Катьку с ног, черт знает как извернулся — и грохнулся на колени.

Катька глянула на него, как на ядовитую змею, а потом на меня: и что мне теперь с этим делать?!

— А все, что тебе хочется, — подмигнула ей я.

— Если что, мы на вас не смотрим вот ни капельки! — смутила ее еще больше Наташка.

Катька попыталась отодвинуться от привалившего счастья, жаль, уже было некуда. Бедняжка. В смысле, бедняжка ее шаблон! Рвется, рвется, все никак не дорвется.

— Бонни, dolce mio! — позвала я на помощь тяжелую артиллерию.

Уже если Катька после стриптиза в исполнении Бонни не трахнет рыжика — значит, она вообще безнадежна. По мне, даже статуя Свободы, и та оживет и воспламенится.

Просить себя дважды Бонни не заставил. И вроде бы ничего не сделал, только кривовато улыбнулся, чуть изменил позу — и этого хватило, чтобы температура в ложе поднялась градусов на пять, а про Олежека забыли все, даже Катька.

Внезапно стала слышна музыка — что-то безумно романтичное и надрывное из «Скорпионс».

Бонни не смотрел ни на кого из нас. Он просто шел к столу, теряя по пути мокасины, надетые на босу ногу. Четыре шага, легкий прыжок на стол, пауза на два такта — ровно чтобы сердце успело замереть и забиться вдвое быстрее, едва он шевельнулся. Отстраненно, неловко и угловато, словно ни разу в жизни не танцевал и не раздевался. Словно заставляя себя стоять на месте… нет, не на столе, а на горящих углях. И в глазах его внезапно заплескалось одиночество и боль.

Чертов гений. Как он двигался! Ничего, совершенно ничего от привычного эро-шоу. Можно сказать, в его пластике сейчас совсем не было эротики — если бы от его ломких, не попадающих в ритм музыки движений не кипела кровь и не хотелось до потери дыхания коснуться, хотя бы просто коснуться его…

Когда он, наконец, сбросил рубашку, синхронно выдохнули не только девочки, но мальчики-профи. Возможно, от восхищения. Не знаю. Мне было на них начхать. Я видела только Бонни, слышала только его дыхание, ощущала биение его сердца… и его желание. Чертов больной ублюдок наконец-то бросил на меня единственный короткий взгляд: обжигающий сомнением, потребностью довериться — и осознанием собственной наготы и беззащитности.

Черт, как, как он это делает?! Он всего лишь чуть потоптался на столе и снял рубашку, а я уже сто раз успела пожалеть, что вынудила его, выставила на всеобщее обозрение, что отказалась его понять, что не люблю его достаточно сильно… чертово наваждение!

В горле пересохло, я глотнула шампанского — и едва не поперхнулась. Он сглотнул вместе со мной, приоткрыл рот, едва-едва, почти невинно, и тут же коснулся губ пальцами, неуверенно улыбнулся, рвано вздохнул… и словно вспыхнул.

Я уже видела это. Много раз. И все равно не привыкла. К этому нельзя привыкнуть. Не может человек вдруг стать текучим светом, тьмой и пламенем одновременно, беззащитным мальчишкой и демоном-искусителем. Человек не может. А Бонни Джеральд — может. Сейчас. Здесь. Для меня.

Он танцевал для меня. Он менял кожу для меня. Он отдавался мне на этом чертовом столе, и я чувствовала каждое его движение, каждый вдох, каждый удар его сердца. Чувствовала его сожаление и его боль от осколков рухнувшего мира. И страстно, без малейшей возможности отвести взгляд, хотела обнять и согреть.