Лучи рассвета

– Покайтесь! Мы жалкие рабы бога нашего Маракана! Просите прощения за свои грехи! Просите и уверуйте, чума отступит, бандиты покинут наш славный город! Посыпайте главу пеплом! Ибо Конец времени уже скоро, и только люди с чистой совестью и верной душой смогут избежать ужасной смерти в синем пламени! Кайтесь и молитесь Маракану! Нашему вселюбящему и справедливому отцу! Не верьте в ложные слова наших городничих и жрецов! Они власть, они всегда будут пробовать подчинить ваши разумы себе,– говорил проповедник на куче деревянных ящиков, проявляя свое ораторское мастерство,– не верьте в ложные слова! Сначала небеса обнимет пламя, а потом из земли начнут выходить орды мертвых, выискивая души неверных. Они будут искать их везде, никто не сможет укрыться от гнева Маракана…

– А ну заткнулся!– раздался одинокий грубый голос из толпы,– ты Мариус Дэгман, обвиняешься в ереси, подталкиванию народа на бунт и принесении в жертву жандарма третьего жандармского корпуса, а значит, оставил женщину и троих детей без кормильца. Наказание за такое преступление казнить на месте путём избиения! Это будет наказание всем тем, кто поддерживает культ лживого Маракана, взять их всех,– через мгновение послышались крики жандармов, прорывающихся через толпу. Следом раздались крики простых людей и звуки ломающихся костей. Толпа принялась колотить жандармов, а некоторые спешили покинуть улицу, дабы не было лишних проблем и вопросов. Узкую улочку в считанные минуты заполнили шум и паника. Началась бойня. Стражи принялись хватать собравшихся, а те в свою очередь отбиваться и переходить в атаку.

Андриэль взглянула на Зигфрида. Как только началась заварушка, они поспешили покинуть улицу. Им пришлось пройти в противоположную сторону и пролезть между двух кирпичных домов. Им было необходимо добраться до таверны, но не ценной собственной жизни. Они шли по узким улочкам Совинграда, а позади слышались крики людей. Им пришлось идти быстрым шагом, по городскому лабиринту, в поисках таверны.

– Это слишком жестоко,– проговорила девушка, идущая за Зигфридом и сильнее натягивая капюшон на голову.

– Это фанатики. Считать их за людей и проявлять к ним милосердие, словно пытаться сдвинуть стену. Они убеждены в своей правоте абсолютно, а так нельзя. Свои интересы важны, но иногда необходимо задуматься. Правильно ли ты думаешь, или, а не ошибся ли я? А самое главное ставить свои интересы за высшую основу всего глупость и крайняя степень эгоизма. Мы люди и должны друг с другом взаимодействовать, а не лезть на гору успеха по телам таких же как ты сам. Вместе мы сила, а по одному слабы.

– Но это же люди!

– И что? Считать того, кто оставил женщину и троих детей без кормильца за человека? Я считаю это глупо. Убийство это убийство. Его ничего не оправдывает.

– А война? Ты же считаешь солдат за людей, а они убивают врагов. Солдатам дают награды за то, сколько кормильцев он убьёт. Они получают славу за многочисленные убийства кормильцев. Им дают награды за открытый грабёж под предлогом "на военные нужды". Ты, их тоже считаешь за людей?

– Война – это другое дело. Солдаты убивают кормильцев, чтоб его жена и дети жили без голода, в доме, а самое главное, чтобы они были хотя бы просто живы. Были внуки, было продолжение рода. Налево.

– Что?

– Налево. Нам туда,– он показал ей на прибитую к углу обшарпанного, деревянного дома табличку с направлениями,– так вот, они убивают за свободу. Чтоб он жил спокойно в старости, рассказывая детям как он защищал их от захватчиков, убивал тех самых кормильцев ради того чтобы остаться кормильцем их, своих детей. Война и мирное время это совершенно разные вещи, но убийство все равно останется убийством.

– Как глупо и сложно устроен на мир,– ответила девушка, поправляя волосы за ухо.

– Это баланс. Мир устроен так, что на каждый верх найдётся низ, за несправедливость справедливость, на каждое живое существо есть своя смерть. Баланс-основа мира. Он есть везде и будет ещё очень долго. Конец времён настанет только тогда, когда эта основа прекратится. За улыбку иногда необходимо платить грустью, за любовь одиночеством. Задумайся. Ты была заложницей разбойников долгое время, а потом стала дочерью одного из самых известных рыцарей. Иногда это, кажется, очень глупо и сложно, но может быть, мы просто не умеем смотреть под нужным углом.

– Пожалуй… ты прав…

– На этот раз да, но такое бывает не всегда. Не стоит думать, что я абсолютно прав. Я могу ошибаться, противоречить сам себе или просто ляпнуть, не подумав. Я говорю что думаю, а решать тебе.

– Знаю, но я тебе верю. Любящее сердце верит до последнего, пока его не обманут или предадут.

– Согласен.

– А тебе я верю всегда,– неожиданно сказала девушка,– и люблю тебя.

– Да,– в шутку спросил Зигфрид.

– Да,– уверенно ответила девушка,– со всеми твоими проблемами и переживаниями и недостатками. Нельзя любить только солнечную сторону человека. Если любишь, прими всего, полностью, а тот кто хочет что-то исправить или переделать в своем партнёре ищет власти и самореализации.

– Спасибо. Я очень это ценю. Иногда могу не показывать или вести себя дурно, но знай, я все равно тебя люблю и хочу наш собственный дом и семью.

– Знаю. Отношения это уступки и прощения, а самое главное это терпение и понимание.

– Заходи, – Зигфрид открывая дверь таверны,– прошу.– Он сделал приглашающий жест.

Девушка не заметила, как они подошли к таверне. Таверна была большим прямоугольным зданием в два этажа. Внешне она была обшита досками и обработана маслом, имела несколько квадратных окон и вывеску «Старый чердак». Таверна стояла в ряду с остальными домами и мало чем отличалась от них. Если бы не вывеска, то Андриэль, скорее всего, приняла бы ее за обычный маленький дом и прошла мимо.

–Спасибо,– ответила девушка и зашла внутрь.

В скудно освещённой таверне пахло спиртом, потом и жареным мясом. Из пятнадцати столов заполнено только семь и то, сидело максимум по два человека. Камин в таверне, уже почерневший от многоразового использования, дарил тепло двум пожилым людям. Такая атмосфера не внушала особого доверия, за то здесь было тихо и приятно. Мебель была старая, но несмотря на это она была в отличном состоянии. Это радовало. По состоянию стульев и столов легко можно было определить благополучие места. Андриэль и Зигфрид об этом знали не понаслышке. За свои скитания им удалось побывать в множестве таверн, трактиров и постоялых дворов. Когда они вошли люди затихли и перевели на них свои взгляды. Только престарелый трактирщик осмелился сказать им.

– Фанатикам и людям из синдиката Ченото'Мак вход воспрещён, – он достал из-под стойки самострел,– так кто вы? И советую говорить честно. Я все равно узнаю правду,– говорил он, целясь в гостей.

– Мы обычные авантюристы-приключенцы,– ответил Зигфрид,– мы пришли в город по делам и хотели бы передохнуть. Убери оружие, мы здесь не для того чтобы проливать кровь.

– Ну, тогда милости прошу,– трактирщик убрал самострел, а вместо него достал две рюмки и налил в них водки сделанной у него в подвале. Она имела дурной вкус, но как от нее било в голову мог позавидовать самый качественный спирт,– не желаете?

– Нет. Благодарю. Мы бы хотели поесть и выпить чего-нибудь согревающего, но не алкоголя.

– Я услышал. Сейчас осталось только овсяная каша со шкварками, а согревающее могу предложить чай или глинтвейн.

– Нас это устраивает,– ответила Андриэль,– нам два чая и две каши.

– Заказ скоро будет,– ответил трактирщик, вытирая руки об грязный фартук, и поспешил доставать деревянные миски.

Андриэль и Зигфрид сели за стол, что находился в самом тёмном углу таверны. Они не хотели привлекать внимание. Там их нельзя было разглядеть или подслушать разговор. Время от времени они переговаривались. В основном они говорили о дальнейших планах и том, как бы сейчас лучше было покинуть долину. Вскоре трактирщик принес заказ, получил свои драгоценные вешкеки и поспешно удалился к новым клиентам. У него не было привычки приставать к своим посетителям, особенно если они решили сесть подальше от всех и имели при себе оружие.