Страница 6 из 7
Хорошо жилось в Ярославле Власу. С княжьего двора в Рубленом городе, где сначала поселили владимирских мастеров в малой избушке, переселилась Власова семья в свой собственный двор на посаде, в приходе Воскресения Господня. Обжились. Избу срубили просторную, а с нею через сени – холодную клеть с чистой горницей и кладовыми, поставили амбар и хлев для разной живности. Завели лошадку-помощницу, коровушку, поросят, кур.
Когда достроили каменные храмы, Влас пошёл в артель древоделов, нравилось ему это дело, и работы для них всегда было много.
Церковь их прихода, Воскресенская, была очень красивая, деревянная, островерхая. Стояла недалеко от Рубленого города, от Фроловского моста, по которому через мокрый ров – Медведицу – переходили. В этом храме отца, мать и брата отпели, и с Аннушкой Влас в ней венчался.
Перед свадьбой сделал Влас вклад в свой храм, украсил его: над окнами резные деревянные доски укрепил, на которых вились цветы и травы и улыбались добрые львы, как на Дмитриевском соборе. По дереву резать легче, чем по камню, а всё – красиво! Жалко, недолго та красота стояла: пожар не пощадил. Тогда, через три года после вокняжения в Ярославле молодого князя Всеволода Константиновича, в середине лета загорелся град и чуть не весь погорел, сгорело семнадцать церквей! Влас с Анной тогда только дитя малое – первенца своего да мало что из пожитков схватить успели и у реки спаслись. И тому рады.
Жёнушка Аннушка да детки – самое дорогое для Власа. Была Анна дочерью кузнеца из соседнего прихода, от церкви Кузьмы и Демьяна. Та церковь на посаде ближе к Волге стоит. Не только отец Анны, но и соседи его кузнечным делом занимались, прокопчённые кузницы весь берег там усеяли, весь день молоты звенят. Кузнецы – люди сильные, смелые, самостоятельные, никого не боятся – ни князя, ни лешего. Это их все побаиваются: говорят, знают кузнецы чародейства всякие, самого чёрта сковать могут, а доброму человеку счастье выковать. Кузнецова дочь Анна для Власа и вправду счастьем стала.
Как в первый раз увидел Влас Анну – так и глаз отвести не мог. Шла она по улице – стройная, гордая, ни на кого вокруг не глядела. Рубаха алым шёлком вышита, повязка на голове и пояс тоже яркие, шёлковые, косы русые до колен. Как смог ей в глаза взглянуть – и сам не понимает, но как увидел глаза её серые – так и голову потерял! Одно желание осталось – видеть её! А Анна на него вроде и внимания не обращала, свои дела делала. То от колодца идёт, бадьи водой полны, а ей как и не тяжело-улыбается, плывёт, как лебёдушка. То бежит – отцу в кузню обед несёт, то с малыми братишками на травке играет, смеётся, песенки им поёт. В общем, послал Влас сватов к кузнецу, и пришло это счастье – Аннушка – в его дом.
После большого пожара Влас с Анной на погорелом месте снова двор поставили, хозяйством обзавелись, ещё детки народились – жить бы поживать! А тут такая беда…
Этой зимой на двор князя Всеволода гонцы один за другим прибегали. Нехорошо, тревожно. Князь то и дело бояр призывал. Ни веселья, ни праздников не стало. В конце зимы князь с дружиною пошёл к Угличу, город и семью свою на ближнего боярина оставил. Только думали город укреплять – прискакал из Ростова конный человек, кричал всполошно: «Спасайтесь! Сила идёт небывалая, люди неведомые, страшные, самого ада порожденье! Уж нет ни Рязани, ни Москвы, ни Владимира, ни Суздаля – ни городов, ни людей в городах! Никого в живых не оставляют! Ныне Ростов жгут, сюда идут – бегите, спасайтесь!».
Велел Влас Анне детей и пожитки собирать, сам к Успенской церкви побежал – что боярин, что княгиня прикажут, на что успенский поп благословит? Но были у храма только крик бестолковый, плач, суматоха. Встретил соседа Ивана, решили вместе спасаться, бежать из города. Запрягли своих лошадок, побросали в сани самое необходимое – ножи, топоры, съестные припасы, посадили детей да жён, закутанных во все тёплые одёжки, Влас ещё две овчины сверху бросил – и побежали прочь. По Медведице спустились на Волгу и по льду, покрытому снежком, повернули налево. У самого устья Медведицы на высоком волжском берегу мелькнул крест церкви Бориса и Глеба.
– Святые Борис и Глеб, сродники нашего князя Всеволода, помогите! Спасите город и людей, и князя, и княгиню с детками, и нас, рабов Божиих!
Мчатся сани дальше, снежная пыль за полозьями вьётся. За старым Петровским монастырём берега Волги безлюдные, если и живёт кто – в стороне от реки. Куда деться? Решили ехать от города как можно дальше и затаиться в таком месте, где никого нет, переждать.
Лошадки резво бегут, страх людей подгоняет. Почти без отдыха день ехали, к вечеру стали место для ночлега искать. Увидели – слева глубокий и узкий овраг, летом по нему речка в Волгу бежит. Решили здесь на ночь схорониться. Помогли лошадям затащить сани по оврагу на высокий берег, огляделись. Никого вокруг нет, дороги нет. А тут снег пошёл, ветер задул, метель-позёмка следы замела. Может, здесь и остаться, переждать беду? Решили так и сделать.
В первую ночь в санях чуть не замёрзли: боялись огонь развести, себя выдать. Дрожали и Бориса-Глеба о спасении молили. Утром огонёк запалили, чуть согрелись, поели что Бог послал и начали жить-приспосабливаться.
Девчонок по очереди в дозор посылали – сверху на Волгу смотреть, примечать, не покажутся ли страшные чужие люди. А все остальные логово-землянку устроили (пригодились овчины!), очаг в ней запалили, парнишки пошли силки на зайцев и птиц ставить – можно жить! Только бы чужаки не пришли…
А их не пришлось долго ждать, через несколько дней прибежала с берега девчонка, дрожит не от холода, а от страха: идут! Загасили очаг, Влас с Иваном всем велели тихо сидеть, из засыпанного снегом логова не показываться, а сами в дозор к краю берега поползли.
Да, страшная картина! С правой стороны, от города, будто чёрная река течёт-всадники потоком движутся, вот уж под берегом поток. Крики гортанные раздаются – вроде как приказы. Вот группа отделилась от общего потока и потёк чёрный ручеёк в широкий овраг, что на другом берегу в Волгу спускается, ещё одна группа – в соседний, а все прочие приостановились. Замерло от страха сердце: людей злодеи ищут! Отряды-разведчики скоро вернулись: нет там селений. Оборотились лица – страшные лица, тёмные, безбородые, нездешние – к берегу, где наши беглецы ни живы ни мёртвы в снег закопались, но, видно, показался душегубам берег крут или ещё что – рванули и поскакали мимо. Полдня, почитай, шёл мимо этот страшный чёрный поток. Всю Волгу навозом конским изгадили.
Тяжко пришлось беглецам. Боялись страшных пришельцев, но никто больше не появлялся. А вот холод да голод чуть не убили. Ночами грелись вокруг дымящего очага, тесно прижавшись друг к другу, а днями дрова и еду добывали. О хлебе забыли, лепёшки из толчёной сосновой коры пекли. Лошадок кормить было нечем, держать негде – забили их и съели. Но сами – выжили.
Пришла весна, прошёл лёд на Волге, зажурчал ручеёк в том овраге, которым когда-то на высокий берег поднимались, земля оттаяла, зазеленела. Выкопали землянки большие, хорошие, но жить ли тут дальше или в город вернуться? Есть ли он ещё, тот город? Лесной тропой прибрели три монаха. Рассказали, что зовут тех врагов татарами, что пришли они из самого пекла адского, не иначе, побили на Русской земле людей без счёта, что дружина ярославская в бою полегла, и князь Всеволод тоже в том бою погиб. Такое рассказывали, что слушать страшно было. Вроде как и жить больше незачем… Вот тогда и решил Влас сам сходить, посмотреть, что там в городе деется.
Вот уже близко город, лесная тропинка в проезжую дорогу превратилась, знал Влас – была эта дорога к Петровскому монастырю, но нет теперь на дороге ни людей, ни повозок, зарастает она травой. А вот вроде бы и в посад Влас входит, помнится, ворота тут были деревянные – обугленные столбы стоят. И дальше – ни домов, ни улиц – только пожарища, бурьяном зарастающие. И ни единой живой души…
Не сдержал Влас слёз, когда увидел обгоревшую свою приходскую церковь, рядом – свою усадьбу разорённую. Всё порушено… И только в Рубленом городе стояли и ярко сияли стены Успенского собора. Скорей – к нему! Там, возле собора, увидел Влас живых людей, своих, русских, бросился к ним. Были это простые мужики и один старый монах среди них. И они Власу были рады. Сели рядком, поговорили. От их рассказа заплакал Влас, не стесняясь, ещё горше.