Первенцы

– А правда, что вы, господин… – протянула она, мягко прикоснувшись к его сапогу. – Там, на войне… Болтают разное…

– Кто болтает и где их найти?

Вопросы как-то сразу иссякли. Лянка, очевидно, прежде не общалась с мужчинами, вернувшимися из похода, и не могла знать, что вернейший способ отвратить такого от себя – этим вот кошачьим тоном спросить что-нибудь о войне. Гашек предусмотрительно открыл ворота и встал возле них столбом, провожая выезжающего Марко своим дурацким взглядом. Ударив Ворона пятками, Ройда покинул внешние стены замка и пустил коня галопом.

В полях он провел почти целый день. Господских земель вокруг Кирты было не так много, как у соседей, Ольшанских, но на них кипела жизнь. По возвращении Марко без промедления занялся восстановлением хозяйства, которое совершенно запустил Гельмут. Оплачивая труд батраков деньгами, привезенными из Хаггеды, он обеспечил посевы и мог надеяться на неплохой урожай. Наемные крестьяне были благодарны ему за работу: хотя Ольшанские были самыми крупными землевладельцами в округе, они уже давно ничего не обрабатывали. Осмотрев поля и доехав почти до самой границы своего владения, Марко остановился, слез с коня и ненадолго отпустил его попастись. Ему нужно было подумать.

Последний сон, болезненно бледный Гельмут, произносящий странные слова, поведение конюшонка и подозрительная озабоченность Свиды не давали покоя. Догадок было много, но ни одна из них не предоставляла ответы на все вопросы. Марко вытащил из-за пазухи помятое письмо – причину его возвращения домой. Там говорилось о смерти Гельмута и о том, что ему наследует младший брат, поскольку законных детей он не оставил. Марко помнил это письмо во всех подробностях. В особенности точно – указание на причину смерти: «Господина хватил удар». Каждый раз, думая об этой фразе, он все сильнее сомневался в ее правдивости. Что-то здесь было неладно. Ворон ворчливо пыхтел позади, отгоняя назойливых мух. Марко наконец решился.

Вернувшись в Кирту, он подождал до темноты и снова пошел на конюшню. Конь Гельмута вскинул голову, увидев его, но не издал ни звука. Для Марко это было удачей, потому что он пришел не за Вороном, а привлекать к себе внимание в его планы не входило. Калитка у ворот замка не скрипнула, когда он ее открывал – ночь явно была на его стороне.

Поля и рощи завораживали бескрайним мрачным спокойствием. Где-то надрывно выла собака, пока ее, вероятно, не пнул под ребра хозяин. Марко перешагнул глубокую лужу, бледно и как-то грязно отражающую лунный свет. Он вдруг вспомнил одного своего случайного спутника, с которым сидел в повозке, направляющейся к полевой лечебнице. Парню было не больше пятнадцати, без обеих ног по колено – Марко предполагал, что это из-за хаггедской боевой колесницы. По просьбе раненого ему дали собственный шлем и какую-то тряпицу – очистить от пятен и пыли. Мальчишка тер, почти не останавливаясь, в течение всего пути – а добирались они вечер, ночь и целое утро. Перед тем, как провалиться в сон, Марко видел, что в блестящей поверхности новенького шлема отражается свет, а раненый чему-то улыбается. «Он умер, – напомнил себе Ройда, – не доехал до лечебницы». Луна, будто услышав его мысли, поблекла, но даже в темноте он разглядел в роще могильный холм.

Они положили Гельмута справа от отца. Холм еще не порос травой: беспокойный дух не давал ей взойти. Марко собирался попросить прощения, прежде чем опустить лопату, но так этого и не сделал. Брат был еще здесь, и он понял бы все без слов. Марко начал копать.

Почти сразу лопата уткнулась во что-то твердое. Он стал работать аккуратнее, медленнее, постепенно подбираясь к завернутому в ткань телу. Увидев очертания головы, Марко страшно выругался: саван был насквозь пропитан кровью. Бросив лопату, он смахнул остатки земли руками и разорвал ткань, чтобы открыть то, что осталось от отвратительно мертвого лица Гельмута и его размозженного черепа. «Открой глаза, – подумал Марко. – Проснись, брат, и объясни мне, какого хрена все вокруг лгут».

Он не знал, сколько просидел так, прислонившись спиной к отцовской могиле. Тишина стояла невыносимая, даже насекомых не было слышно. До восхода оставалось недолго.

– Твой парнишка пытался мне сказать, – вслух произнес Марко, обращаясь к брату. – Ходил за мной с вечно испуганным лицом и раздражал. А Свида, подлец, думал, я не узнаю. «Удар хватил», пишет. Сколько раз тебя хватил удар, а, Гельмут? Кто разбил тебе голову этим ударом?

К рассвету Марко Ройда, прославленный Крушитель Черепов, заново похоронил убитого брата и вернулся домой. Первым он вызвал к себе конюшонка Гашека и разговаривал с ним почти час; мальчик вышел из комнаты бледнее обычного и до самого вечера где-то пропадал. Потом настал черед Свиды.

Управляющий вполз бесшумно, на цыпочках. Страдающая одновременно бессонницей и нездоровым любопытством прачка видела, как господин, с ног до головы в пыли, бросил лопату во внутреннем дворе. А о том, что увидела прачка, как всегда, был немедленно уведомлен Свида. И в свое время его прогнали из торговой академии отнюдь не за то, что он плохо соображал.

– Кто? – без предисловий спросил Марко, слишком хорошо зная, что слуга его поймет. – Кто это сделал, Свида?

Управляющий сглотнул и опустился на колени. Марко с трудом сдержал желание ударить его кулаком сверху, прямо в круглую лысину, чтобы не раздражала своим жирным, противным блеском.

– Не могу знать, господин, – просипел Свида, который имел обыкновение знать все, и это взбесило Ройду еще больше. – Люди в капюшонах… Принесли тело посреди ночи, велели закопать и сказать, будто господин Гельмут умер сам… Язык мне грозили вырезать, если кому сболтну… Лица в ткань замотаны, голоса не узнал…

– Сколько их было?

– Трое, господин. Мы с Гашеком его и похоронили…

– Как они разговаривали?

– Да вот как мы с вами, господин. Без хаггедского говора, точно. Элем от них несло, господин. Элем и конским потом.

«От любого батрака в округе поздним вечером несет элем и потом», – подумал Марко. Свида не дал ему ничего.

– Готовься к памятной. Хотя бы это мы для Гельмута сделаем.

Управляющий поднимался на ноги с огромным трудом, но Марко даже не попытался ему помочь. Точно так же он устранился и от приготовлений к трапезе в честь брата: в предшествующие ей дни он почти не выходил из его кабинета. Гельмут не вел дневников и оставил слишком разрозненные записи расходов, чтобы из них можно было хоть что-то понять. Марко оторвался от безрезультатных поисков только в день памятной: Кирта принимала гостей.

Госпожи Ольшанские, мать и дочь, въехали во двор верхом на брюхатой кобыле с таким серьезным видом, что Марко даже усмехнулся про себя. Вскоре прибыла Нишка из Тильбе с малолетним сыном Отто – поскольку это владение граничило с Ройдами на севере, с главой их семейства Марко и Гельмут были знакомы с детства, но его несколько месяцев назад разбил паралич. После них через открытые ворота так долго никто не проезжал, что Свида занервничал, вспоминая, всем ли разослал письма.

– Достаточно, – приказал Марко, – закрывай ворота. Пора начинать.

Большой зал Кирты был хорошо прибран и освещен: смотрелось если не торжественно, то хотя бы вполне прилично. Столы и скамьи, расположенные вдоль стен и явно рассчитанные на несколько большее количество человек, были уставлены скромной пищей и кувшинами с вином. В центре зала стояла небольшая жаровня, куда уложили старую рубаху Гельмута. Все присутствующие собрались вокруг нее, оставив для Марко главное место. Свида протянул ему полный деревянный кубок вина. Нишка Тильбе мягко положила руки на плечи своего сына, чтобы он не вертелся. В зале стало тихо, как в ночном поле, и пришло время говорить.

– Я помню тебя, Гельмут из Кирты, – сказал Марко, поднимая кубок над головой. Показалось, что кто-то тихонько всхлипнул.

Он сделал первый глоток.

– Неприкосновенна земля кургана твоего, – продолжил Марко, надеясь, что голос не дрогнет. Ветта Ольшанская почему-то отвела взгляд. Голос не дрогнул. Отпив во второй раз, Марко выплюнул вино в жаровню. – Да примет она дух твой, как приняла тело твое, ибо живые отвергли тебя.