Миряне

Какая свинская под ногами дорога, брезгливо подумал Шёрнер, рассматривая на скаку краем глаза плохо уложенный булыжник. И вдруг что-то неприятное коснулось его сознания. Какая-то незначительная деталь смутила бравый и победоносный настрой. Ответвления с главной улицы в проулки забаррикадированы! Ловушка!

— Стой! — заорал командир немецких наёмников, — все назад!

Однако тут же сзади конной колонны, которая уже влетела в Житомир, раздались множественные пушечные выстрелы. Затем послышались крики умирающих и тревожное конское ржание. В дополнение ко всему бронированная карета, которая постоянно маячила впереди, остановилась и откуда-то сверху, скорее всего из люка в крыше полетели бомбы.

— За мной вперёд на прорыв! — заорал не своим голосом Шёрнер, ведь спасение было только там, куда убегала эта гадкая бронированная наживка.

— Буф-ф! — грохнуло под ногами полковника немецких панцирников.

Вдруг мимо уха что-то просвистело, и мозг разорвался от обжигающей боли. Последнее что мелькнуло перед глазами Шёрнера — это череда ярких картинок, любящее лицо родной матери, строгие глаза отца, улыбка красивой дочки булочника из далекой юности, а дальше только одна темнота.

— Гони! Гони! — орали мы вместе с коренастиком на Агафона.

Всё было почти предрешено, оставалось выскочить самим живыми и невредимыми из своей же ловушки. Стрельцы очень вовремя со всех пяти тачанок дали залп по отступающей коннице врага, которому ничего не оставалось делать, как продолжить свою смертельную атаку. Несколько бомб сбили порыв панцирников, но не потушили его совсем. Мы, раскачиваясь из стороны в сторону, влетели на пустырь, где этой ночью купеческое ополчение построило загон, и покатили в направлении двух столбов, между которых пока ещё не было жердей. Однако перепуганные кони немецких наёмников выдали такой галоп, что некоторые всадники нас практически нагнали. И когда мы оказались за оградой, трое сатуровских солдат дали залп по стрельцам, которые должны были перекрыть проход в загоне. К сожалению двое наших окровавленных соратников со стоном рухнули на землю.

— Тормози! — заорал уже пришедший в себя коренастик.

Не сговариваясь, мы выскочили из «Громозеки», и бросились задвигать спасительную перегородку из толстых дубовых досок. В это время несколько подбежавших на помощь стрельцов успели сбить из мушкетов передовых панцирников. Но мушкет в ближнем бою — это в лучшем случае всего один выстрел, а дальше дело за саблями и алебардами. Но и такой небольшой заминки среди врагов нам с Ханарром хватило, чтобы заблокировать выход из ловушки. Единственное, что смогли сделать немецкие наёмники — это произвести ещё несколько бесполезных выстрелов наудачу.

Но вдруг что-то больно кольнуло меня в живот. Я схватился за поврежденное место, под рукой одежда мигом пропиталась горячей и липкой кровью. И пока коренастик за шиворот затащил раненых стрельцов в броневик, я сам еле доковыляв до «Громозеки», уселся прямо на пол и поколдовал над своим повреждением. Кровь бежать перестала, но внутри чувствовалась какая-то инородная металлическая гадость. Из-за этого всё в глазах стало двоиться.

— Ничего, — бормотал Агафон, крутя баранку броневика, — сейчас Пилигримыч всех вылечит. И тебя вылечит, — подмигнул он мне, — и мужиков вылечит. И Хану голову поправит.

— Всего-то несколько шишек, — хмыкнул коренастик, — мне бы пива пару кружек для полного выздоровления.

А в это время на пустыре полыхнул огонь. Даже страшно представить, что испытали немецкие наемники, зажарившись, живём в западне. Но таков суровый закон войны, либо убьют тебя, либо убьёшь ты.