Страница 5 из 8
А вот в апреле, перед сплавом каравана, в Усть-Утку приходили тысячи людей. Для обслуживания только одной барки требовалось порядка 50–60 судовых рабочих. Барок отправлялось иногда до 90 штук. Умножаем на 50 – получаем 4500. Если привлекать только своих, заводских мастеровых, тогда пришлось бы заводы останавливать и всё их население отправлять на сплав. Демидовские приказчики придумали другое. Они знали, что в деревнях соседних губерний – Уфимской, Вятской, Пермской, Казанской – крестьяне из-за неурожая или других каких-то бед не имеют денег, чтобы заплатить подушную подать (налог). Как и сейчас, так и в прошлые времена, это нарушение закона каралось довольно жестоко. Поэтому уральские приказчики приезжали в деревни, договаривались с местной властью, которая и направляла в Усть-Утку мужицкие артели.
Местом сбора всех бурлаков, нанятых на «железные караваны», была Вятка. Артели должны были придти туда к 1 марта. Приказчики проверяли наличие каждого бурлака, делали отметку в документах, а уже 9 марта артели отправлялись к месту назначения – на пристани. Если у них были средства добираться конным транспортом (на подводах), то путь занимал около полутора недель, если все расстояние от Вятки до Перми, а затем до Усть-Утки они шли пешком, на это уходило 25 дней, если же смешанным «видом», то 15.
В караванной конторе приказчики отбирали у крестьян паспорта, выдавали денежный аванс размером в рубль, который бурлаками пропивался в кабаке.
В назначенный день подростки явились в школу. За плечами у каждого – одинаковые берестяные короба с крышкой, а в них – обычный набор подорожников: пирожки с картошкой, луком и морковкой, черёмухой. В таких заплечниках пирожки не портились и не черствели в течение недели.
…Как и обещал, Мосцепанов сам поехал с подростками в Усть-Утку. Выехали рано утром в заводском экипаже. Дорога на Усть-Утку к концу апреля была порядочно разбита. Да и не мудрено: по ней всю зиму телегами и подводами свозилась в усть-уткинские склады продукция всех демидовских заводов. Так что теперь каждый апрельский ухаб отзывался болью в теле. Да и лес, обступавший дорогу с обеих сторон, не радовал: снег к середине весны ещё не растаял, но утратил белизну, посерел-почернел, стал ноздреватым, давно слетел с ветвей. Лиственные деревья показывали неприкрытые серые ветки, а ели – посеревшие хвойные лапы.
…Через несколько часов добрались до Усть-Утки, которая была полным контрастом серому унынию лесной дороги. Речная пристань походила на человеческий муравейник. Ни один из подростков за все свои 15 лет не видел такого скопления людей. Они были везде: у реки, на берегу, на улицах – вся территория пристани и близлежащей деревни была занята тысячами людей. Экипаж с трудом продвигался по улице, запруженной бурлаками.
– Прямо Вавилон нашей эры, – восторженно воскликнул Илья и поймал на себе удивленно-длинный взгляд Мосцепанова.
Евлампий Максимович, выпускник Петербургского кадетского корпуса, прошедший с русскими войсками пол-Европы до Парижа, никак не ожидал встретить в уральской глубинке таких самородков как Швецов или Сохнин. Подписывая с представителями демидовской конторы договор на службу в Выйской заводской школе, он предполагал, что это обычное учебное заведение, готовившее служителей для заводских нужд. Но никак не ожидал увидеть в её стенах прекрасную библиотеку, преподавателей, говоривших на иностранных языках, одаренных учеников. Вот и сейчас, услышав комментарий Швецова, снова подумал, что самородками полнится земля русская.
Наконец, кучер подвёз их к зданию караванной конторы. Первый этаж, как водится, был каменный, второй – деревянный, с мезонином и балконом. Вместе с Мосцепановым подростки вошли в большую комнату с огромным деревянным столом в центре. На нём лежали расстеленные карты, папки с документами. Помещение было прокурено, люди, стоявшие у стола, говорили все разом – громко и раздраженно. Звучали отдельные слова и фразы: «навигация», «лёд», «сроки»… Ни один из подростков до этого дня никогда не был свидетелем таких бурных производственных споров и не видел такого количества приказчиков – большей частью бородатых, крепких разновозрастных мужиков.
Подростки оробели. Коренастый человек лет сорока, с резкими чертами лица, густыми черными бровями над узкими яркими глазами обернулся, услышав их приветствие, резким движением бросил карандаш на разложенную перед ним карту и пошел навстречу приехавшим:
– Думаю, вы ко мне! – уверенно сказал он и протянул руку Мосцепанову. – Я Николай Петрович, начальник каравана. Вы, как полагаю, из Выи? Я уже получил письмо из заводской конторы. Да и Фотий Ильич, – кивнул караванный в сторону человека, выделявшегося среди бородатых приказчиков не только высоким ростом, но и гладко выбритым лицом, европейским покроем одежды, – сегодня приехал, меня предупредил.
Директор изложил цель приезда подростков.
– Поступим так, – выслушав речь Мосцепанова, сказал караванный. – Пусть один плывёт на казёнке, со мной. Второй – с Прохором Завалишиным, а третий – с Исаем Рыбаковым. Это лучшие уткинские сплавщики, с ними вашим отрокам будет надежнее.
– А можно нам вместе на одной барке плыть? – не выдержав, спросил импульсивный Ванька.
Николай Петрович, как будто не слыша мальчика, сказал, вроде ни к кому не обращаясь:
– Кто из вас старший? Пойдем со мной.
Илья двинулся за мужчиной к лестнице, ведущей на второй этаж. Проходя мимо Фотия Ильича, хотел было поздороваться с родственником, но вовремя заметил, что тот занят серьёзным разговором с полицейским исправником. До мальчика донеслось всего лишь несколько фраз:
– Вы полагаете, что дополнительную охрану к баркам с малахитом ставить не нужно?
– А зачем? Своровать легче медную штЫку, чем ящик с камнем в несколько пудов. А так – в общем караване, пойдут, не привлекая внимания…[12]
В комнате второго этажа Илья увидел богато накрытый стол, бутылки с наливками, вином и водкой и остатками такой еды, о существовании которой он и не знал, разбросанные игральные карты. Теперь Илья понял, почему директор решил сам сопровождать их в Усть-Утку, а не отправил с ними старшего надзирателя. Это ж убедительный повод, чтобы приятно провести время и пообщаться с нужными людьми.
Из открытой балконной двери веяло прохладой и весенней свежестью. Караванный вышел на широкий балкон, поманил Илью рукой:
– Иди сюда, здесь видно всё, как на ладони.
От волнения подросток забыл прищурить глаза. С балкона открывалась панорама, которой Илье видеть не доводилось: справа, на горушке, стояла белая церковь, недалеко от неё – двухэтажный дом на берегу реки, недалеко от плотины. Огромный плотинный шлюз был гигантом по сравнению с теми, какие доводилось видеть подростку до сих пор в заводских поселках на плотинах, обслуживающих фабрики. Около берега стояло несколько готовых к отплытию барок. Илья догадывался, что шлюз откроют при начале паводка, и через него все барки каравана будут выходить в русло Чусовой.
Первоначально показавшееся хаотичным движение людской массы отсюда, с балкона, выглядело строго продуманным. Со складов на телегах к баркам подвозили штыковую медь, болванки чугуна и железа, затем их брали на свои крепкие плечи и спины бурлаки, несли по сходням на барки. Суда, что были уже загружены, стояли у причалов, ожидая начала навигации. Для других, закрепленных на берегу в деревянных стапелях, на кострах варилась смола, которой заливали щели между досками дна и бортов, заделанные паклей. Готовые барки под дружное «Эх, дубинушка» сталкивались по склизням, смазанным салом (или дегтем), в воду.
– Пойдете туда, – показал Николай Петрович на суда, выстроившиеся у шлюза. Это барки Прохора Завалишина, Исая Рыбакова и моя. Скажете, кто вы и зачем. Там и будете договариваться о ночлеге. Чтобы в любой момент, как начнется паводок, быть на месте. Всё понял? Ну, иди, я и так на вас слишком много времени потратил.
12
11 апреля 1843 года с Усть-Уткинской пристани была отправлена первая партия Меднорудянского малахита для Исаакиевского собора – 110 ящиков, в которых находилось более 711 пудов. Накануне управляющие нижнетагильскими заводами Д.В.Белов и Ф.И.Швецов сообщали в Петербург о том, что началась сортировка и упаковка малахита в ящики 6-пудового веса (пуд=16 кг), которые «перехватываются верёвками таким образом, чтобы обязательно была петля». Объясняя, что «если разобьётся коломенка, то могли бы удобнее и скорее добыть его со дна… Мы предполагаем на пристани погрузить малахит по равной части на 3 казёнки, в том предположении, что если суждено ему быть в воде, то пускай только части его. В Лаишеве же отгрузим его на одну коломенку».