Страница 3 из 10
Лесник пригнулся, взял ружье наизготовку и зашагал c большей осторожностью. Я тоже стал ставить ноги аккуратно, не куда попало. Вот и ельник. Воздух пронизан запахом смолы и грибов, земля, словно мягким ковром, покрыта опавшей хвоей. Где-то чирикает зарянка, перекликаются клесты, тонко запела синица. В гостях у сказки, не иначе!..
Не успели мы пройти по подлеску и десяти шагов, как два рябчика шумно взмыли вверх. Черкасов среагировал мгновенно. Прозвучал выстрел, и обе крапчатые птицы, кувыркаясь в воздухе, упали на землю. Я отыскал их и положил в сумку. Еще пару птиц охотник подстрелил метрах в пятидесяти от кромки ельника.
Последних двух рябчиков он позволил добыть мне. Подкравшись к стайке, кормившейся чем-то на земле и издававшей звуки, похожие на «фють-фюить», я вскинул ружье и когда птицы вспорхнули к верхушкам елей, выстрелил без промаха.
Глава 2
Возвращаясь к кордону той же дорогой, лесник не забыл показать мне место обитания вальдшнепов. Это был участок лиственного леса с полянами и просеками, поросший кустами малины, черники и боярышника.
– Вальдшнепу дождевого червя подавай, – пояснял по дороге фронтовик, – медом не корми! Не раз видел: стоит и тихонько длинным клювом по земле стучит, показывает, что дождь начался. Червяки слышат стук, подбираются поближе к поверхности, а он их хвать!.. Не откажется и от комариков, жучков разных…
Черкасов продолжал рассказывать о повадках птиц, как вдруг со стороны смешанного подлеска послышался выстрел, затем какая-то возня и громкий вскрик. Он застыл на месте, схватив меня за локоть.
– Похоже, тот самый секач… Данила, ты пошустрей будешь. Дуй туда!
Я сорвал с плеча двустволку и рванулся изо всех сил к подлеску. Лесник, тяжело дыша, поспешал за мной следом. Через считанные секунды я выскочил на частично открытое место и увидел, как крупный секач с огромными клыками мчится на человека в темно-синем чекмене, пытающегося встать с колен, чтобы подобрать выпавшее ружье. Было видно, что клык кабана повредил ему ногу ниже колена. Его длинновязый спутник, одетый в серую шинель с двумя георгиевскими крестами, с криками замахал руками, чтобы отвлечь на себя внимание зверя. Разъяренное животное отклонилось от первоначальной цели и повернуло к нему. Последовал выстрел из двустволки – мимо! А кабан был уже рядом. Человек в шинели в самый последний момент успел отскочить с его пути. Он пустил пулю из другого ствола, однако она лишь слегка задела звериный хребет, улетев в чащу. Свирепый секач круто развернулся и, задрав хвост, снова понесся на раненого. Тот спустил курок, но выстрела не последовало – осечка! Тогда он выхватил нож.
В этот момент я и вступил в дело. Вскинув ружье, навел ствол под левую лопатку зверя и выстрелил из двух стволов сразу. Секач сменил направление бега, протрусил метров тридцать и замертво свалился у края подлеска.
Человек в шинели подбежал ко мне и крепко пожал руку. Из-под козырька фуражки на меня доброжелательно смотрели небольшие зеленовато-карие глаза.
– Ох, и вовремя же ты появился, дружище, – прозвучал густой бас. – Этот чертов кабан едва не отправил нас на тот свет!
Мы подошли к раненному охотнику. Он был среднего роста, светловолосый, усатый, с голубыми глазами на загорелом продолговатом лице. На вид ему было столько же, сколько и его спутнику, лет тридцать пять.
– Я бы и без тебя, парень, справился, – сказал он, вставая на ноги и морщась от боли. – Уж нож достал, чтобы пронзить кабану сердце… Будем знакомы, подъесаул Благородов.
– Данила Нечаев, – пожал я протянутую руку, скрыв ухмылку: «Ага, заливай! Вепрь отделал бы тебя как Бог черепаху!» – Племянник лесника, приехал из Петродара помочь по хозяйству.
– А я подхорунжий Самохвалов, – улыбнулся длинновязый, скручивая из узкой газетной полосы козью ножку.
Тут и Черкасов подоспел. Поздоровавшись с казаками, он похвалил меня, оторвал от своей рубахи большой клок и перетянул им раненную ногу подъесаула.
– Хорошо, что кость не задета. Примочку бы наложить, что б, тово, заражение не пошло. Есть у меня скляночка на кордоне, поспешим.
– Самохвалов, приведи лошадей! – приказал офицер, указывая рукой на ближний березняк.
Казачьи кони были крупными и длинноногими, один вороной масти, другой – серой в яблоках. Последний красавец принадлежал подхорунжему. Погрузив тяжеленного зверя на него и поддержав раненного подъесаула при посадке в седло, мы тронулись к кордону. Ружье офицера и свое собственное Самохвалов повесил себе за спину.
– Как сказал ты, Устин, про кабана этого, так и решил, что пойду на него, – говорил подъесаул, правя конем и дымя пенковой трубкой. – Подхорунжий Самохвалов первым вызвался составить мне компанию. Оставляем лошадей в березняке, шагаем с ружьями в руках по прогалине к подлеску, и вдруг секач! Выскакивает и прет прямо на нас. Я вскидываю ружье, стреляю, но мажу, а кабан сбивает меня и клыком бьет прямо в ногу. – Он прикусил нижнюю губу и поморщился. – Саднит рана, при каждом шаге лошади боль так и вспыхивает, так и разливается…
На кордоне Устин, как и обещал, наложил на раненную ногу офицера примочку из целебных трав и перевязал чистой светлой тряпицей. Поставил затем чайник на примус, достал хлеб, очистил головку лука, порезал сало. Пока он готовил завтрак, Благородов расстегнул верхние крючки чекменя и достал из нагрудного кармана мундира толстую тетрадь в кожаном переплете, из которой торчали газетные вырезки, и стал что-то писать в ней карандашом.
«Хм-м… Похоже, дневник ведет подъесаул, – сидя напротив него, подумал я. – Эх, ознакомиться бы с его записями!»
Самохвалов смолил цигарку, рассказывая случаи из охоты. Балагуром он был знатным, не умолкал ни на минуту. Когда вода в чайнике вскипела, мы сели к столу. Говорили о погоде, ценах на хлеб, о политике. Благородов, коснувшись казачьего рейда, заметил:
– У нас превосходный командир. Смел, дерзок, гроза! Под Царицыным лично водил кавалерию в атаку!.. Население городов встречало казаков колокольным звоном, хлебом-солью, громом оркестров. Наш корпус не только вызвал смятение в тылу Красной Армии, но и освободил от ига комиссаров хлебную житницу Совдепии! В Тамбовской губернии теперь править будут не хитрые жиды-комиссары и комбедовская голытьба, а умные и просвещенные православные люди… Купец возьмется за выгодную торговлю, священник – за проповеди, крестьянин – за соху…
Ну, да, плети подъесаул! Тамбов и Козлов уже отбиты Красной Армией. Тамбовский мужик уразумел, что к чему, его не проведешь пустыми посулами пришлых казаков!
– Чем занимался с отцом до переворота, Данила? – спросил он между делом.
– Мы с ним какую-никакую торговлишку вели в Петродаре, – озвучил я заготовленную легенду. – На Старобазарной площади одна лавочка, на Новобазарной другая. А, в общем, выходило неплохо.
– Ну, вот, краснопузые и вам встали поперек горла…
К концу завтрака Черкасов подморгнул мне и стал показывать, что чувствует себя неважно. Он потянул руку к спине, принялся морщиться, отдуваться, чем и привлек внимание подъесаула.
– Спиной мучаешься?
– Осколок с войны под лопаткой остался. Двинулся, зараза!.. Пусть рябчиков и кабанчика к вам в расположение племяш отвезет, господин офицер. Да и вы в седло не лезьте, в телегу садитесь. Ноге вашей покой нужен.
– Совет хорош, ваше благородие, – сказал подхорунжий. – Лесник дело говорит.
– Ну, что ж, прокатимся в телеге.
Подкрепившись, все вышли наружу. Черкасов бросил в телегу рябчиков, попросил меня разрубить кабана и пошел в конюшню. Пока он, держась за спину, запрягал в нее пегую лошадь, я с помощью острого топора быстро справился с заданием. Большую часть кабаньей туши с головой погрузил в телегу, остаток спустил в погреб, там же, за кадушкой с квашеной капустой, я оставил и наган. Не дай Бог казачки в селе обыщут! Объясняйся потом, где взял, зачем, то да се.
Подъесаул прикрепил к задку поводья вороного, а сам c ружьем забрался в телегу и снял с поврежденной ноги сапог. Подхорунжий похлопал по шее своего красавца и, прыгнув в седло, затянул: