Страница 7 из 9
Почему?
Не знаю – потому что вот так вот. Может, в прошлой жизни я сам был пауком. А может, и нет. Кому какое дело? За окном воет ветер, а паукам в моем доме тепло. Кому они мешают? Будь я мухой, может, и задумался бы, но раз я не муха, то не о чем говорить.
…и славные пауки попрятались от ветра.
Близкие мертвые друзья
Однажды в своей жизни он понял, что близких мертвых друзей у него больше, чем живых. Впервые об этом подумав, он решил проверить, так ли это, и за полдня, словно страницы телефонного справочника, перевернул в голове тысячи людей.
Оказалось – так, и непонятно было, что ему теперь чувствовать. Сперва он загрустил. Потом грусть медленно перешла в бесчувствие, и он почувствовал себя лучше, это как не чувствовать ветра, что дует в ветреный день.
Твоя душа далеко,
Там нет ветра.
Что вы собираетесь делать с 390 фотографиями рождественских елок?
Не знаю. Но это казалось необходимым в январе 1964 года, и два человека со мной согласились. Один пожелал остаться неизвестным, значит, так тому и быть.
Наверное, мы еще не пришли в себя после убийства президента Кеннеди. Возможно, это как-то соотносилось с фотографиями рождественских елок.
Рождество 1963 года было ужасным – весь декабрь, неделю за неделей, словно тоннель скорби, горели по всей Америке фонари спущенных флагов.
Я жил тогда один в очень странной квартире – хозяева уехали в Мексику, оставив меня присматривать за птицами. Каждый день я их кормил, менял воду и по мере надобности пылесосил вольер.
Рождественский ужин я съел в одиночестве. Сжевал пару хот-догов, бобы и выпил бутылку рома с кока-колой. Получилось Рождество отшельника, и убийство президента Кеннеди стало птицей, которую мне каждый день полагалось кормить.
Я пишу об этом Рождестве только для того, чтобы как-то вставить в психологические рамки 390 фотографий рождественских елок. Без серьезной причины человек в такое не полезет.
Поздно вечером я возвращался с Ноб-Хилла из гостей. Перед этим мы сидели за столом и чашку за чашкой пили кофе, пока наши нервы не стали как у львов.
Я ушел от них примерно в полночь и шагал теперь домой по темной и тихой улице, пока вдруг не заметил у пожарного крана брошенную рождественскую елку.
С ободранными регалиями она лежала тоскливо, будто мертвый солдат после проигранной битвы. А неделю назад была героем.
Потом я заметил другую рождественскую елку, полупридавленную машиной. Кто-то оставил ее посреди улицы, и машина случайно на нее наехала. Слишком далеко от восхищенного обожания детей. Ветки запутались в бампере.
В это время года жители Сан-Франциско выкидывают рождественские елки – оставляют их на улицах, пустырях, везде, где только можно от них отделаться. Дорога от Рождества.
Печальные и заброшенные рождественские елки всерьез засели у меня в голове. Они отдали все, что могли, этому убийственному Рождеству, за это их вышвырнули из домов, и они валяются теперь посреди улиц, словно бомжи.
Шагая сквозь начало нового года домой, я видел их не один десяток. Иногда люди просто выталкивали рождественские елки за дверь. Друг рассказал, как шел 26 декабря домой и вдруг мимо его уха просвистела елка, а рядом хлопнула дверь. Могло и убить.
Другие выкидывали рождественские елки тайно и умело. В тот вечер я почти видел, как человек выставляет елку, но не вполне. Эти люди незаметны, как Скарлет Пимпернель. Я почти слышал, как они выбрасывают елку.
Я свернул за угол – посреди улицы лежала рождественская елка, рядом никого. Есть же умельцы делать благородно все, за что ни возьмутся.
Вернувшись домой, я снял трубку и позвонил другу – он фотограф и неплохо улавливает странные энергии двадцатого века. Был без малого час ночи. Друга я разбудил, голос его убегал из сонного плена.
– Кто это? – спросил он.
– Елки, – ответил я.
– Что?
– Рождественские елки.
– Это ты, Ричард? – спросил он.
– Ага.
– А что с ними?
– Рождество – это мишура, – сказал я. – На улицах сотни рождественских елок, давай их сфотографируем. Выкинутые елки покажут все отчаяние и заброшенность Рождества.
– Что ж, можно и так, – согласился он. – Начну завтра в обед.
– Снимай их как погибших солдат, – сказал я. – Не трогай, и не надо, чтобы позировали. Как упали, так и снимай.
На следующий день весь обеденный перерыв мой друг фотографировал рождественские елки. Он тогда работал в «Мейсиз», оттуда и начал, потом поднялся на Ноб-Хилл, свернул в Чайна-таун, и там тоже снимал рождественские елки.
1, 2, 3, 4, 5, 9, 11, 14, 21, 28, 37, 52, 66.
Я позвонил ему вечером:
– Как идут дела?
– Прекрасно, – ответил он.
На следующий день в обеденный перерыв он наснимал еще больше рождественских елок.
72, 85, 117, 128, 137.
В этот вечер я позвонил ему опять:
– Как идут дела?
– Лучше некуда, – ответил он. – Уже почти сто пятьдесят.
– Продолжай в том же духе. Сам я был занят: искал машину, чтобы в субботу и воскресенье поездить и еще поснимать рождественские елки.
Я считал, мы должны сделать хорошую выборку того, что может предложить Сан-Франциско в смысле брошенных рождественских елок.
Человек, на следующий день возивший нас, пожелал остаться неизвестным. Он боится потерять место или столкнуться с финансовым и социальным давлением, если вдруг выяснится, что в тот день он работал вместе с нами.
В то утро, фотографируя брошенные рождественские елки, мы объездили весь Сан-Франциско. Свой проект мы претворяли в жизнь, как троица революционеров.
142, 159, 168, 175, 183.
Проезжая по улицам, мы замечали рождественскую елку – скажем, перед симпатичным домом на Пасифик-Хайтс или у итальянской бакалеи на Норт-Бич. Мы резко останавливались, выскакивали из машины, мчались к елке и быстро фотографировали ее под разными углами.
Простые люди Сан-Франциско, наверное, думали, что мы не в своем уме, психи. Мы были классической помехой дорожному движению.
199, 215, 227, 233, 245.
На Потреро-Хилл мы встретили поэта Лоуренса Ферлингетти – он выгуливал там собаку. Ферлингетти заметил нас в ту минуту, когда, выскочив из машины, мы спешно фотографировали упавшую на тротуар рождественскую елку.
277, 278, 279, 280, 281.
Проходя мимо, он спросил:
– Снимаете рождественские елки?
– Примерно, – ответили мы и параноически подумали: «Откуда он знает?» Мы надеялись сохранить все это в строжайшем секрете. Мы не сомневались, что делаем хорошее дело, но пока оно не закончено, нужна хорошая доза осторожности.
И вот день прошел, и число снимков рождественских елок переползло за отметку 300.
– Может, хватит? – спросил Боб.
– Еще немного, – сказал я.
317, 332, 345, 356, 370.
– А теперь? – спросил Боб.
Мы опять проехали через весь Сан-Франциско, остановились на Телеграф-Хилл и теперь спускались но сломанной лестнице к пустырю за проволочным забором, куда кто-то выкинул рождественскую елку. В ней была жертвенность святого Себастьяна – стрелы и все такое.
– Еще немного, – сказал я.
386, 387, 388, 389, 390.
– Теперь уж точно хватит, – сказал Боб.
– Пожалуй, – согласился я.
Мы были счастливы. Стояла первая неделя 1964 года. Странное время Америки.
Тихий океан
Дожидаясь сегодня на платформе Синдзюку поезда линии Яманотэ, я думал о Тихом океане.
Не знаю почему, но я думал о том, как Тихий океан всасывает и пожирает самого себя, океан съедает себя, становится все меньше и меньше, он уже почти как Род-Айленд, но съедается дальше, становится меньше и меньше, неутолимый аппетит, меньше и меньше, тяжелее и тяжелее, вся тяжесть Тихого океана во все меньшем и меньшем объеме, и вот Тихий океан собран в капле весом триллионы тонн. Тут пришел поезд и, должен вам сказать, – вовремя.