Страница 3 из 5
По улице идёшь – у всех сено на стайках. А она чем хуже? Или меньше других в жизни трудилась? Тридцать восемь лет стажа! Ещё до войны окончила лесотехнический техникум. Всю войну работала в леспромхозе в Томской области: холод, голод, волки, медведи. В начале пятидесятых, когда началась целина, приехала сюда на степной простор, под горячее солнце. Узнали, что у неё есть образование, предложили стать заведующей складом стройматериалов. Так и проработала там двадцать пять лет.
В первый целинный год вышла замуж за Александра Ивановича, работавшего механиком отделения. Ей было тридцать, ему тридцать пять, родили и воспитали дочь – всё как у людей. Сначала жили в бараке, а через год переехали в хорошую тёплую квартиру в новом доме на два хозяина. Завели кур, в шестидесятом году купили корову и поросёнка. Никогда не были нахлебниками у государства: сами кормились и других кормили; дождавшись зимы, посылали посылки с мясом родственникам, летом сдавали лишнее молоко совхозу. И совхозу выгодно, и им. Кому надо было разрушать эту жизнь?
– Слушай, старик, – сказала вдруг Катерина Ивановна, – не хочешь ли позвонить Серёже Алексееву?
– Серёже Алексееву? Конечно, хочу! Я давно его не видел. Буду рад поговорить с ним.
– Ты ж не просто так поговори. Попроси сена. Скажи, что совсем нечем кормить скотину. Он же твой бывший подопечный, может войдёт в положение.
Действительно, Серёжа, или Сергей Анатольевич Алексеев был бригадиром второй бригады и был похож на матерщинника и пьяницу Козулина, готового распродать за бутылку всю свою бригаду, как ректор института на старьевщика. Высокий, светловолосый, одетый всегда в чистое, аккуратно поглаженное, он внушал даже Катерине Ивановне какую-то робость – лишний раз не подойдёшь и не заговоришь.
В начале июля, она увидела Сергея Анатольевича у конторы. Он стоял, открыв дверцу своего «уазика», и о чём-то говорил с главным агрономом. Разговор, как ей показалось, был неприятным для обоих.
Но она всё же подошла, и целиком сосредоточенная на преодолении своей робости, забыв даже поздороваться, как невежа, не знакомая с элементарными правилами приличия, прервала их разговор и сказала голосом, ей самой показавшимся развязным:
– Сергей Анатольевич, когда будешь готовить сено, имей меня в виду.
– Хорошо, хорошо, – ответил Сергей Анатольевич и, отвернувшись, продолжил разговор с агрономом.
Тётя Катя не поняла, что значит «хорошо» и решилась ещё раз обратить на себя внимание:
– Если площадь надо выписать или комбайн, я выпишу. Вы только скажите – когда.
– Площадь у меня есть, а комбайнов пока нет.
Катерина Ивановна отошла, так и не поняв, отказал Алексеев или пообещал.
С тех пор прошло целое лето, а Сергей Анатольевич и не сказал ничего, и сена не привёз.
Но сегодня она всё же решалась побеспокоить его, потому что другого выхода нет. Сама она говорить не будет, пусть говорит муж. Когда в начале семидесятых годов он был заведующим мастерской, Алексеев, с первой попытки не поступивший в сельхозинститут, работал под его началом токарем, а после поступления подрабатывал в мастерской на каникулах.
Александр Иванович проникся к нему совершенной симпатией и оказывал всяческую протекцию, давая наивыгоднейшие работы. Однажды он сказал:
– Серёжа умнейший человек, и от работы не бегает. А помочь некому. Давай, займём ему рублей сто, чтобы приличный костюм купил на занятия ходить.
А она разве против?
Катерина Ивановна набрала номер. Гудок вызова показался резким и неожиданным. Она испугалась и нажала рычаг. Пришлось звонить ещё раз.
– Слушаю! – ответил Алексеев, и она мгновенно передала трубку мужу.
– Сергей, привет тебе, дорогой! Ты узнал меня? – спросил старик, улыбаясь каждой морщинкой.
– Узнал, Александр Иванович.
– Ну и слух у тебя, милый человек! Как у тебя дела?
– Спасибо. А у вас?
– А я всё вспоминаю, как ты у меня работал: если бы остался, был бы классным токарем.
– Вы что-то хотели, Александр Иванович?
– Да нет, захотелось с тобой поговорить.
– Про сено, про сено спроси! – зашипела она.
– А? Что надо?
– Про сено спросить!
– Ах, да! Совсем забыл! Сергей, тут такое дело… Не поможешь мне с сеном?
– Сена нет?
– Да. А с завтрашнего дня пастух перестанет пасти. Нам нечем кормить.
– Совсем ничего нет – ни сена, ни соломы? А в поле?
– Да нигде ни соломинки. Ты мне, Сергей, привези хоть одну арбу.
– А как я привезу, Александр Иванович? У меня все люди на уборке. Мы сейчас сеном не занимаемся. А что ты летом думал?
– А? Прости, Сергей, я не расслышал…
– Я говорю: что ты летом думал?
– Послушай… Я не в курсе. Ладно, нельзя так нельзя. Я ведь просто поговорить с тобой хотел.
– Ладно, поговорим как-нибудь в другой раз. Сейчас по телевизору такая интересная передача…
– Подожди, старик. Скажи, что я ведь подходила к нему летом, – громко, уже не таясь сказала Катерина Ивановна.
Алексеев услышал и сказал:
– Помню! Александр Иванович, дай ей трубку! Тётя Катя, вы подошли, сказали, чтобы я имел вас в виду. А потом пропали. Откуда я знаю, может вам без меня накосили. В этом году каждый мог себе сено заготовить. Вам надо было хоть немного самим шевелиться.
– Конечно надо было, – промямлила Катерина Ивановна.
– Не знаю, как вам помочь. Сено у меня есть, но то, что люди накосили, я трогать не могу, а что в совхоз заготовлено, то всё на учёте. Я не собираюсь его транжирить, как Козулин.
– Нет, нет, Сергей Анатольевич. Я понимаю. Ты прости уж меня, – это она сказала так жалко, что Алексеев опешил и сказал:
– Ничего, ничего! Спокойной ночи.
Она положила трубку. Слёзы душили её, и давно не было так горько. «Самим надо было шевелиться», – не ожидала она таких поучений. Ах, как обидно! Ну сказал бы: нету, не получилось, а то: «шевелиться надо было», как будто она в совхозе самая большая лентяйка! Не удержалась и расплакалась.
Но долго горевать ей было нельзя: подобное лечится подобным, а клин вышибается клином. Катерине Ивановне достаточно было посмотреть на свою разорённую квартиру, чтобы горечь и обида от разговора с Алексеевым отошли на второй план.
В минувшее воскресенье ей отремонтировали отопление. Всё лето она ходила за сварщиком Колей Дубовым. Он обещал, но всё не приходил: то сенокос, то фермы к зиме готовил – причины не прийти всегда находились. Наконец, месяц назад, когда кончили копать картошку, он пришёл пьяный, еле держась на ногах. Сказал, огненно, как Змей-Горыныч, обдавая её перегаром:
– Готовься, бабка, завтра приду. Сходи в мастерскую, пусть тебе наточат восемнадцать резьб. И убери всё от труб и батарей.
Приехала дочь Ирина из Райцентра. Вытащили с ней всё барахло в летнюю кухню. Что не вытаскивалось, свалили посреди комнаты, накрыли тряпками и клеёнками.
После обеда взяла бутылку, закуску, пошла в мастерскую. Токарь Василий Галимзянович сказал: приходи в пять, всё будет готово. Пришла в пять часов – ещё не начинал. А когда начал, приехал бригадир Козулин. Оказалось, Василий Галимзянович должен был выточить на комбайн какой-то вал, но не выточил. Получилось, что она мешает уборке. Козулин разбушевался: «Оборзели совсем, только на сторону работаете, только за бутылки. И уборка вам уже ни по чём!» – как правдешный возмущался, будто не он пропивал совхозное сено. Не на неё кричал – на Василия Галимзяновича, а всё равно неприятно. Она чувствовала себя оплеванной, униженной. Токарь отложил трубу, стал точить вал. Ей сказал:
– Иди домой, я занесу.
Принёс вечером часов в девять. Был пьян и ещё слупил с неё на бутылку. Ну это ладно… Вот только Дубов назавтра не пришёл. И она ещё месяц за ним ходила. Всё это время жили как на вокзале: вещи в летней кухне, стены голые; диваны, шкаф, комод – посреди комнаты. А до сварки не побелишь, не покрасишь. Совсем отчаялась. Не топя печи, стали замерзать со стариком: осень выдалась холодной, ветреной, дождливой, да и снег однажды лежал целый день, не тая.