Страница 4 из 12
Открытие было в самом разгаре, когда я пересек Юниверсити Плейс и оказался на площади. Я шел сквозь притихшую толпу, пока на Четвертой улице путь мне не преградил полицейский кордон. Полк американских улан выстроился в каре вокруг Дворца Смерти. На высокой трибуне, обращенной к парку Вашингтона, стоял губернатор Нью-Йорка, за ним – одной большой группой – мэр Нью-Йорка и Бруклина, генеральный инспектор полиции, главнокомандующий войск США полковник Ливингстон, военный помощник президента Соединенных Штатов генерал Блаунт, управляющий островом Говернорс генерал-майор Гамильтон, командующий гарнизоном Нью-Йорка и Бруклина адмирал флота Норт-ривер Блаффби, начальник медицинского управления армии генерал Лэнсфорд, сотрудники национального социального госпиталя, нью-йоркские сенаторы Уайс и Франклин и инспектор общественных работ. Трибуну окружал эскадрон гусар национальной гвардии.
Губернатор отвечал на краткую речь Лэнсфорда. Я слышал его слова:
– Законы, запрещающие суицид и предусматривающие наказание за любую попытку саморазрушения, отменены. Правительство признало право человека на прекращение жизни, которая может стать нестерпимой из-за физических страданий или душевных мук. Мы верим, что общество только выиграет, избавившись от таких людей. С момента принятия этого закона количество самоубийств в Соединенных Штатах не возросло. Ныне правительство постановило открыть Дворцы Смерти во всех городах страны, больших и малых, равно и в сельской местности. Теперь посмотрим, как создания, чьи мрачные ряды день за днем покидают жертвы собственного отчаянья, примут предложенную им руку помощи.
Он помедлил и повернулся к белому зданию. Стояла полная тишина.
– Всякого, кто устал от печалей жизни, здесь ждет безболезненная смерть. Если гибель желанна человеку, он найдет ее за этой дверью. – Затем, резко развернувшись к военному помощнику президента, губернатор сказал: – Объявляю Дворец Смерти открытым. – И, вновь обращаясь к огромной толпе, отчетливо провозгласил: – Жители Нью-Йорка и Соединенных Штатов Америки, как представитель правительства я объявляю Дворец Смерти открытым!
Торжественную тишину прервал резкий выкрик – по команде эскадрон гусар последовал за экипажем губернатора, уланы, растянувшись цепью по Пятой авеню, ждали командующего гарнизоном, конная полиция выстроилась за ними. Я оставил толпу, глазеющую на беломраморный Дворец Смерти, пересек Пятую авеню и зашагал по западной стороне оживленной улицы к Бликер-стрит. Повернув направо, я остановился у грязной лавочки с вывеской:
Я заглянул внутрь и увидел Хауберка, возившегося с чем-то в дальнем уголке маленькой залы. Он поднял глаза и, заметив меня, закричал низким, душевным голосом:
– Входите, мистер Кастейн!
Констанция, его дочь, поднялась мне навстречу, едва я переступил порог, и протянула свою изящную руку, но я видел румянец досады на ее щеках и знал, что она ждала другого Кастейна, моего кузена Луиса. Я улыбнулся ее смущению и похвалил вышивку – знамя, которое она копировала с цветного нагрудника. Старый Хауберк латал помятые поножи каких-то древних доспехов, и тинь, тинь, тинь его молоточка мелодичным звоном разносилось по необычной лавке. Вдруг он отложил инструмент и с секунду возился с гаечным ключом. Мягкий лязг брони отдавался во мне дрожью наслаждения. Я любил музыку, рождавшуюся, когда сталь била о сталь, приглушенные удары деревянного молотка по набедренникам и звон кольчуги. Это была единственная причина, по которой я навещал Хауберка. Он никогда не интересовал меня сам по себе, как и Констанция, исключая тот факт, что они с Луисом любили друг друга. Их связь занимала меня, порой настолько, что я не мог уснуть. Но в глубине души я был уверен: все пройдет должным образом, надо только позаботиться об их будущем так же, как я собирался устроить будущее моего доброго доктора, Джона Арчера. Впрочем, в тот день я ни за что не стал бы утруждать себя визитом к Хауберкам, если бы, напомню, звон молотка не имел надо мной странной власти. Я часами мог сидеть у них и слушать, слушать… Вид одинокого солнечного луча, упавшего на инкрустированную сталь, потрясал меня. Взгляд останавливался, зрачки расширялись от удовольствия, столь сильного, что нервы едва не рвались от напряжения, пока старый оружейник не менял позы, закрывая собой золотое пятно. Тогда, все еще полный тайного трепета, я откидывался назад и вновь слушал, как тряпка – шурх, шурх – стирает ржавчину с заклепок.
Констанция вышивала с пяльцами на коленях, останавливаясь снова и снова, чтобы получше рассмотреть узор на цветном нагруднике из музея Метрополитен.
– Для кого это? – спросил я.
Хауберк объяснил, что помимо ухода за прекрасными доспехами музея – его непосредственной работы – он следит за состоянием нескольких коллекций, принадлежащих богатым любителям. Это – пропавший наголенник знаменитого доспеха, который его клиент нашел в маленькой лавочке в Париже на набережной Орсэ. Он, Хауберк, заключил договор и починил его. Теперь латы собраны полностью. Он отложил молоточек и рассказал мне историю доспеха, менявшего хозяев с 1450 года и наконец приобретенного Томасом Стейнбриджем. Когда его превосходная коллекция была продана, клиент Хауберка купил доспех, и с той поры они искали пропавший наголенник, пока, почти случайно, не обнаружили его в Париже.
– Вы продолжали поиски так настойчиво, не имея ни малейшей уверенности, что этот наголенник еще существует? – с жаром спросил я.
– Конечно, – спокойно отвечал Хауберк.
Только теперь он заинтересовал меня как личность.
– Это принесло вам деньги? – настаивал я.
– Нет, – сказал Хауберк, смеясь, – мне было достаточно удовольствия от самого поиска.
– Вы не стремитесь разбогатеть? – спросил я, улыбаясь.
– Единственное, к чему я стремлюсь, – стать лучшим оружейником в мире, – ответил он вполне серьезно.
Констанция спросила, видел ли я открытие Дворца Смерти. Сама она заметила конницу, поднимавшуюся по Бродвею утром, и мечтала посетить торжество, но ее отец хотел, чтобы она закончила знамя, и ей пришлось остаться дома.
– Вы видели там вашего кузена, мистер Кастейн? – спросила она с едва заметным трепетом нежных ресниц.
– Нет, – беззаботно ответил я. – Полк Луиса сейчас на маневрах в округе Уэстчестер.
Я поднялся, взял шляпу и трость.
– Вы собираетесь подняться наверх и снова навестить этого безумца? – засмеялся старый Хауберк. Если бы он знал, как ненавижу я это слово, то никогда не стал бы использовать его в моем присутствии. Оно пробуждает во мне определенные чувства, о которых я не хочу говорить. Как бы то ни было, я ответил ему тихо:
– Думаю заскочить к мистеру Уайльду на пару секунд.
– Несчастный, – сказала Констанция, качая головой. – Должно быть, трудно жить в одиночестве, год за годом, бедному, искалеченному, почти помешанному. Вы очень добры, мистер Кастейн, что навещаете его так часто.
– Я считаю, он отвратителен, – заметил Хауберк, принимаясь вновь стучать молоточком.
Я слушал золотой звон по пластинкам наголенника, а когда он закончил, ответил:
– Нет. Он не отвратителен и ни в коем случае не безумен. Его разум – дивный дворец, откуда он извлекает сокровища, которые нам придется искать годами.
Хауберк засмеялся.
Я продолжал, немного нетерпеливо:
– Он знает историю как никто другой. Любая мелочь, даже совершенный пустяк, не ускользнет от его взора, его память абсолютна и настолько точна в деталях, что если бы ньюйоркцы знали о существовании подобного человека, то едва ли смогли бы воздать ему должную хвалу.
– Чушь, – пробормотал Хауберк, шаря по полу в поисках упавшей заклепки.
– Неужели? – спросил я, пытаясь справиться с охватившими меня чувствами. – Неужели чушь, когда он говорит, что бедренные щитки и набедренник эмалированных доспехов, известных всему миру как «Гербовые латы Принца», можно найти среди ржавого театрального реквизита, разбитых печей и мусора, которым погнушался бы старьевщик, на чердаке на Пелл-стрит?