Война 2

На западе поднимались низкие стены Китраны. До них — пара километров. Пока город молчалив. Интересно, что предпримет моя оппозиция? Ведь под городом — не войска, а свои, зомбированные сектанты. Выйдут… или?..

— Язва-голод, мор и глад!

Одна часть поля упиралась в городские стены, другая — в таможенные прибрежные пакгаузы, за которыми фосфорически мерцали воды Оргумина. Порт здесь был вынесен за городские стены. В толпе лазутчики Бришера легко проникнут к пакгаузам… Но они ждут моего сигнала… А Бришер с тремя колоннами солдат недалеко, напряженно всматривается сейчас в очертания стен… Ждет сигнала от пакгаузов… Перед вылазкой я внимательно осмотрел морской горизонт. Ни следа кораблей Адоры. Только рыбацкие шаланды распустили косые паруса, идя на утренний лов. Со стороны каменоломни можно было хорошо рассмотреть и заброшенный порт Китраны. Корабли, выброшенные на песок, или до половины погрузившиеся в воду у пирсов — все как возле Варлойна, где мирно гнил военный мой флот… Нет, здесь не может быть ловушки. И я ее не чувствую. Ага, а вот три новеньких корабля… Флаги спущены, но ясно — это гости с другого континента. Именно на них привезли для быстрой коронации принца Варвеста. Ну, а на трех кораблях войск будет, ну… человек триста максимум.

Насыпной курган с поганым Храмом стоял на юго-востоке, пространство вокруг него было старательно расчищено. Я увидел на верхушке приземистые очертания Храма, сложенного из камней разрушенных церквей Ашара. Плоская крыша, сложен кое-как, очевидно… Да, строители не особо заморачивались… Курган навскидку — метров пятьдесят в высоту, пологие, выложенные камнем склоны. К Кургану вьется от ворот Китраны Путь Страданий, выложенная камнем широкая дорога, утыканная по периметру кольями, уставленная железными клетками, где, очевидно, живые и мертвые пленники… Между кольями и клетками есть еще свободное пространство — и там на коленях, в колодках, прикованных к кольям цепями, стоят люди… Много людей, наверное, если посчитать, то от Кургана до ворот Китраны прозрец выстроил около трех сотен пленников…

— Язва-голод!

Некоторые сектанты принесли с собой барабаны, и выстукивали на них ту самую мерзкую мелодию, что я услышал с Амарой, когда мы ехали к Прядке. Ощущение было — словно я вынырнул в аду. Но ничего, ничего, главное продержаться…

Двести замаскированных бойцов двигались к Кургану. Пятьдесят горцев Шантрама, сто людей баклера во главе с самим Заманом, несущие запас смолы для дымного костра, и пятьдесят монахов епископа Литона… во главе с самим Литоном. Я не сумел его отговорить от рискованной затеи. Что ж, ладно… В бою от него мало проку, но он отличный лидер, и его люди способны на многое… Рядом со мной — Шутейник, накинул на голову капюшон, чтобы не узнали в нем хогга, ведь вера дэйрдринов — только для людей, Заман и Дария с Горчаком. Оба подростка смертельно бледны, вижу, что их изрядно потряхивает. Только бы не сорвались…

Я нес за плечами котомку, где сидел грозный и тяжеленный демон-кот. Ему положили сушеного мяса, и он старательно хрустел им, потом, кажется, уснул, поскольку я услышал тихое и мерное посапывание. Эту животину, мне кажется, ничто не могло встревожить, он, как и большинство кошек, был на своей волне.

— Язва-голод, мор и глад! — яро выкрикнул подле меня какой-то старикашка. Я сдержался и не стукнул его по плешивому темени, однако сдержался с трудом.

К общему вою про мор и глад присоединяли свои пронзительные выкрики чайки.

Мы пробились почти к подножию Кургана, оставалось наверное метров тридцать, однако у подножия толпа была густой и плотной неимоверно. Я остановился у края Пути Страданий, глядя на черные от засохшей крови колья, между которыми прикованные за колодки люди и низкие ржавые клетки… В таких находиться можно лишь лежа или стоя на четвереньках. В ближайшей ко мне что-то зашевелилось, блеснул безумно человеческий глаз…

— Прозрец! Прозрец! Прозрец! — вдруг накатило со стороны городских ворот.

Дэйрдрины немедленно зашлись в экстазе.

— Во славу нежити и тьмы! — заорал старикашка, подхватив многоголосый вопль своим дребезжащим фальцетом.

— Во славу нежити и тьмы! — грянула толпа.

Мое сердце екнуло. Все-таки купились! Выехали из города! Хотя постой, погоди, неизвестно еще, кто именно выехал. Может быть, там только прозрец и есть…

Кот заволновался в мешке, и я потянулся через плечо, нашел дырку, сунул туда руку и почесал успокоительно мохнатые настороженные ухи. Потерпи, котик, потерпи, еще не время. Но уже скоро, скоро.

Ужасно орали чайки.

Шея у кота была напряженная, сквозь мохнатую шкуру ощущались тугие жилы и мускулы. Этот псевдоленивец, любитель дрыхнуть по двадцать часов в сутки, был как взведенная пружина, готовая стремительно распрямиться.

В клетке завозились, между ржавых толстых прутьев выпятилась часть лица — вислый нос, подбородок с косматой короткой бородой, а оба глаза безумно зыркали на меня по обе стороны двух прутьев. Лицо показалось мне совершенно нечеловеческим, созданным из сырой глины, еще немного усилий, и оно продавится в узкую щель склизкой страшной массой, лопнут, вытекут глаза…

— Я вижу тебя! — визгливо сообщил рот, собранный в куриную гузку. Губы выпятились еще больше, распахнулись; между обломанных, выбитых частично зубов протолкнулся кончик языка, затрепетал, как у змеи, убрался. — Я тебя вижу-у-у… — Человек захихикал совершенно безумно, визгливо, лающе.

Шутейник пробормотал изумленно:

— Голос знакомый… Но где я его слышал? Когда?

Заман сопел над самым ухом взволнованно.

— Вижу! Знаю! Вижу! Знаю! Знаю-знаю! Ха-ха-ха-а-а!

Я стоял не шевелясь, голос и правда был знаком. Вопли дэйрдринов напоминали биение прибоя. К счастью, в общем шуме сектанты не могли заострить внимание на криках сумасшедшего.

— Вижу-вижу! — вновь сообщило глиняное лицо. Глаза его безумно мерцали.

— Мастер Волк!

Лицо зашлось в бесноватом хохоте.

— Сейчас прозрец подъедет и я скажу ему! Скажу! Скажу, кто его встречает! Скажу все, и меня выпустят, наградят, выпустят и наградят!!! Во славу! Во славу нежити и тьмы!

Дедок перестал вдруг вопить, прислушался, начал приглядываться к клетке.

Рассвет наступал, светлело окружающее пространство, пропадали тени. Я пригляделся к лицу в клетке и наконец узнал: Занзак Турмалли, виночерпий в надцатом поколении! Коренастый бородач с плешью во всю макушку, что зычно командовал лакеями… Тот, под чьим руководством были подложены под бальный зал пороховые заряды! Да, верно, он и сам их поджег. Вот куда он удрал после страшного преступления, но что не поделил с прозрецом? Почему его засадили в клетку? Что случилось с его семьей? Нет, теперь уже не узнаю… А вот он меня, кажется, узнал. И ждет прозреца, чтобы сообщить об открытии. Тут-то меня и сграбастают.

Я переглянулся с Шутейником. Тот уже все понял, мгновенно ухватил задачу.

— Я сделаю, — сказал одними губами, и двинулся к клетке, нашаривая под балахоном рукоять кинжала.

— И тебя знаю, мерзкий карла! — бесновалось лицо. — И ты здесь! И о тебе скажу! Скажу, скажу, скажу! Не помилую! И тогда вас изорвут, изрубят, истопчут ваши кровавые ошметья! Ха-ха-ха!

Дедок подле меня, кажется, начал что-то подозревать. Фанатический блеск в его глазах не угас, но теперь взгляд, направленный на меня, кажется, обрел осмысленность.

— Язва-голод! — вскричал старикашка. — Да ты… — Он захрипел, ибо Заман, надвинувшись, заключил его в медвежьи объятия. Я услышал хруст ломаемой шеи. Одновременно Шутейник придвинулся к клетке, упал на колени. Тускло сверкнул кинжал… Сквозь вопли толпы я услышал сдавленный хрип. Шутейник ударил кинжалом еще дважды, для верности, навсегда освободив Занзака Турмалли от бренности бытия.

Все события остались незамеченными в толпе. Но случились они до крайности вовремя, ибо торжественная кавалькада во главе с прозрецом уже приближалась.

Я увидел прозреца. На низкой лошаденке, в малиновой рясе с накинутым капюшоном, он ехал впереди под охраной двух плечистых дэйрдринов в черных робах. Прозрец был явно ошеломлен — ведь покорное ему стадо явилось помимо его приказа, по какой-то странной ошибке. Но — играл, играл как по нотам, по моему подстрочнику: вздевал руку, приветствуя заходящуюся от оргазмического восторга толпу сектантов. По мере его приближения орда выла все сильней.