Наблюдатель

— Значит, их было несколько?

— Больше сотни. Но после того как приборы были установлены, источники из соображений безопасности уничтожили. Все, кроме этого. «Барьерники» все же надеялись, что однажды угроза от сборщиков исчезнет, и тогда приборы нужно будет отключить. Олерон Аввим стал последним, кто знал эту тайну. Но он, к сожалению, не имел преемника. Да и сборщики не дремали, периодически то появляясь в Ковене, вселяясь в кого-нибудь из приближенных сильных мира сего, то занимая тело какого-нибудь не слишком высокого, но имеющего нужные связи чиновника или мага. Они как пауки на протяжении многих лет плели каждый свой узелок на очередном участке паутины. Потом перебирались на другое место, не теряя связи со старым, и все начинали заново, считая, что именно в этом и заключается их работа. Таким образом они отслеживали и контролировали все страны, включая не только Альянс, но и немаленькие северные территории. Они контролировали Ковен. Гильдии. Умело подбирали ключики к человеческим душам, получая через верных людей все, что им было нужно. Хого — в Сиуле, твой «друг» Орли в Архаде… Угадай, от кого в свое время магистр Ной получил подсказку относительно монеты? И кто время от времени отбирал по всей стране талантливых артефакторов, чтобы передать им старые знания в надежде, что кто-то сумеет ими воспользоваться? Отступники ведь не рождались сами по себе. За ними всегда стояли те, кому это нужно. Да что говорить… через Ковен сборщикам подчинялся даже Орден. Ну а если им удавалось найти такое место, как это, то приборы уничтожали. Как ту самую башню, в которой ты только начинал свой путь в качестве изоморфа.

— Как они туда проникли? Ты же говорил, что не можешь увидеть это место, — нахмурился я.

Шэд кивнул.

— И они не могли. Но такое серьезное вмешательство в структуру мира не могло не оставить следов. Приборы буквально раздирают барьер, создавая пустое пространство между слоями и отдаляя их от изнанки. Превращая это место в дополнительный слой, куда без специального приглашения собирателям нет ходу.

— Видимо, кто-то их однажды сюда все-таки пригласил, раз они смогли тут обустроиться, — хмуро бросил я, мельком оглядев тела на стеллажах. — Неужели отступники? Их, наверное, создавали в том числе и для этого? Правда, мне тогда не очень понятно, почему конкретно вот эту штуку до сих пор не уничтожили.

— Вокруг нее нет времени и нет привычного для нас пространства, — пояснил Шэд. — Здесь удобно проводить вселение, хранить тела. Здесь ничто и никогда не испортится и не постареет. Брось на пол яблоко, и оно даже через тысячу лет останется таким же свежим, как сейчас. К тому же шекковые леса полностью скрыли это место от любопытных. Благодаря деревьям, колебания магического фона над убежищем незначительные. Правда, даже того воздействия, которое они не смогли погасить, хватило, чтобы исходящее от прибора излучение начало негативно влиять на окружающий мир. Имей это в виду, когда будешь искать остальные — рядом с такими местами тебя могут встретить аномалии, связанные с тем, что в мир живых неумолимо просачивается энергия изнанки.

Я замер.

— Если «барьерники» знали об этом, зачем же они устанавливали приборы в городах?

— Аномалии происходят не везде, — успокоил меня Шэд. — Однако «барьерники», как ты понимаешь, действовали в спешке и с определенного момента уже не считались ни с жертвами, ни с разрушениями. Лишившуюся тела душу почти невозможно прочитать, если она того не желает. Поэтому изоморфы предпочитали умирать. А умирая, еще и старались уничтожить вокруг себя как можно больше книг и артефактов. Здесь же в свое время произошла целая серия взрывов. И в форте, и в старых лагерях, и в самом лесу. Ну а поскольку взрывы имели магическую природу, то, по-видимому, сумели повредить установленную вокруг обелиска защиту. После этого он стал виден простым смертным, а исходящее от него излучение оказалось настолько сильным, что со временем это привело к необратимым изменениям у живых и у мертвых. Однако, как я уже сказал, такое встречается не везде. И там, где защита цела, ты ничего подобного не увидишь. Даже с учетом того, что с годами она ослабла и наружу начало просачиваться то, чего тут быть не должно.

— А те хреновины на деревьях? — внезапно вспомнил я. — Ну которые обернуты в фэйталовую оболочку?

— Поглотители, предназначенные для рассеивания этого излучения. Дополнительная, так сказать, страховка. Если бы не она, проблема с видоизменением растений и животных в здешних лесах стояла бы еще острее. Насчет состава не спрашивай — сам на досуге разберешься. Скажу только, что фэйтал там с особыми примесями, меняющими структуру металла таким образом, чтобы он смог не отталкивать, а поглощать определенный вид излучения.

— Значит, вот что убивает нурров и вот почему некко в этих краях такие здоровые…

— Теперь, когда прибор отключен, со временем все придет в норму. И некко, и нурры. И, наверное, даже деревья.

— Хочешь сказать, Унгеру Третьему придется искать новый источник дохода?

— Это случится нескоро. Запаса шекка хватит еще на пару столетий. И только когда все эти деревья вырубят или выдоят до последней капли, Архад будет вынужден искать альтернативу.

Я только отмахнулся.

— Это уже не мои проблемы. Да и вряд ли я проведу здесь всю оставшуюся жизнь. Ты мне другое скажи. Ведь если сборщики больше не смогли выходить на изнанку и исполнять свои прямые обязанности… то как они это для себя оправдывали?

— Для этой работы они привлекали отступников и Орден. С этой же целью карателей старались развивать, вооружать и усиливать по мере возможностей.

— Эх. А я-то думал, что главгада надо искать в Ковене… — раздосадованно признался я. — Даже на Данти грешным делом подумал. Слишком уж удобная у него должность. Да и влияние в Альянсе — ого-го.

Контролер отрицательно качнул головой.

— Сборщики предпочитали не занимать ключевые посты. Всегда только рядом. В тени. За ширмой. Они считали это принципиально важным. Ну и более безопасным, разумеется.

— А почему они потемнели? И почему не обратили на это внимания? Разве превращение чистой души в мертвую не показатель того, что наблюдатель свернул куда-то не туда?

Шэд с силой крутанул длинными пальцами второй шар.

— Это происходило постепенно. На протяжении столетий, поэтому поначалу изменения были незаметными. Каждая маленькая уступка собственному тщеславию — как темное пятнышко на репутации, которая неоправданно долго кажется тебе безупречной. Когда ты чем-то увлечен, то часто не обращаешь внимания на такие мелочи. Потом все-таки обнаруживаешь дефект, но убеждаешь себя, что это ненадолго. Что его еще можно исправить. А со временем привыкаешь. Потом тебе начинает казаться, что вот эта конкретная часть и светлой-то никогда не была. К тому же тебя уже не так сильно мучают угрызения совести. Для каждого твоего поступка появляется основание: не было выхода, они первые начали или же сами во всем виноваты… И вот однажды тебе становится все равно, светлая у тебя душа или темная. Темная в какой-то мере даже удобнее. Она позволяет придумывать все новые и новые оправдания, которые затем перерождаются в уверенность. Дарит ложное успокоение, что так и надо. Порой даже подсовывает мученические мысли на тему, что все это — жертва во имя мира и всего рода людского. И вот твои грехи тяжелеют. С каждым годом их становится все больше. Ну а когда ты преступаешь последнюю черту, возгордясь и вознеся себя выше того, что тебя когда-то создало, остатки света исчезают полностью, и только тогда душа по-настоящему умирает.

Я кивнул в сторону шаров.

— Ты поэтому их не убил?

— У них еще остался шанс на возвращение к свету. И я попробую им его дать. Ты утолил свое любопытство? — внезапно спросил собиратель. — Тогда, надеюсь, не откажешься и мне кое-что пояснить?

Я пожал плечами.

— Спрашивай.

Шэд помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом оставил второй шар в покое и опустил руки.