Страница 2 из 4
III
Черный кассетный стереомагнитофон неизвестной породы раскидывал по всему объёму будки, заполненному амбре Алековой туалетной воды, искаженный звук уже набившего мне оскомину саундтрека из “Криминального чтива”. Буквально за полгода Алек заездил кассету, которую купил сразу, как посмотрел фильм на видео. Все это производило впечатление странной реальности, высушенной до состояния мумии мощной трамвайной печкой, стоящей на четырех силикатных кирпичах напротив продавленного дивана. Еще в будке присутствовал облезлый стул, на подоконнике три полных бутылки портвейна, а на натянутой под потолком проволоке висела выцветшая от дыма и жара занавеска, которая разделяла будку надвое, отделяя диван от окна и печки. Когда собирались четверо, то мы раздвигали занавеску, и пока одна парочка попивала портвейн, сделав музыку громче, другая проверяла на прочность диван. Через некоторое время парочки менялись местами.
– Кха, кха, – откашлялся Алек. – Я от этой, б…ять, печки, скоро легкие свои выплюну, – прохрипел он. – У меня уже иногда кровь идёт. Светка, чё это за хрень?
– Откуда я знаю? Может тубик?
Алек сморщился, как от кислого.
– Ну чё ты гонишь, Свет, – он разозлился. – В натуре, я же сижу в этой маленькой каморке, в которой день и ночь х…ярит эта злое…учая печурка. Вот где моя проблема.
– У тебя проблемы, Алек?
– Ну…, у меня нет проблем, но есть одышка. Светик, помолчи уже. Если бы у меня был тубик, то ты давно бы уже харкала кровью.
– Алек, все я знаю, поэтому и прихожу к тебе, хотя ты до сих пор с ума сходишь по своей Ольге.
– Ты ничего не понимаешь. Это просто юношеская любовь, вот и все.
Светка затянулась сигаретой и протянула мне стакан.
– Плесни, Юра.
Я наполовину налил в граненый стакан вина. Светка кивнула в ответ.
У нее была совершенно незапоминающаяся внешность. Невысокого роста, с уже начинающей расползаться фигурой и еле заметной пока, на самом дне глаз, тоской. Мне приходилось видеть ее только в полумраке этой будки. Светка приезжала на ночь, откуда-то с окраины, когда Алек дежурил, и иногда привозила с собой Вику – тормознутую подругу для меня. Светка и ее подруги были простыми девчонками с восемью классами образования, которых лихолетье начала 90-х заставило бросить учебу и пойти работать в выросшие повсюду как грибы после дождя ларьки и рынки. Вместо сидения за партой в ПТУ или техникуме они вынуждены вкалывать по двенадцать часов в сутки, чтобы не сдохнуть с голода со своими, еще вчера работающими на всевозможных заводах и фабриках, родителями. Для этих девчонок взрослая жизнь уже началась, аквариум, где они жили первые пятнадцать лет, бесцеремонно слили в говенный пруд. Обнаружив себя в диком водоеме под названием “жизнь” со скудной кормовой базой и всевозможными хищниками различного калибра, кто-то растерялся и сразу был съеден, а кто-то посильнее пытается бороться. В соответствии с законом естественного отбора в арсенале их рефлексов остались только базовые, необходимые для выживания. В них уже умерла та щенячья радость, какая просыпается в нас студентах первых курсов институтов после выпитой бутылки портвейна, а сексом они занимаются просто, без лишних прелюдий и особого интереса, с чувством, как мне кажется, легкого женского снисхождения и прагматизма. Я совершенно не знал и не знаю о чем с ними разговаривать, иногда мне кажется, что их интересы ограничиваются только лузганьем семечек да обсуждением своих подруг и знакомых парней. Правда, они и не требуют, чтобы их развлекали. Мне нравятся такие честные отношения, когда девчонки приезжают к симпатичным им парням покурить, выпить вина, послушать музыку, а за это немного их отблагодарить. Они никогда не думают о предохранении, об этом заботимся мы. Не знаю, может в их обесцвеченных перекисью головах бродят мысли о замужестве? Скорее всего, именно такие мысли и заставляют их, несмотря на усталость, плохую погоду, накрасившись, ехать на всю ночь к черту на рога с пересадками в гремящих на ухабах вонючих автобусах. Могучий инстинкт выживания движет миллионами таких девчонок, понуждая подолгу искать на бесчисленных вещевых рынках и рыночках одежду себе по деньгам и по вкусу, примерять понравившуюся, порой раздеваясь почти догола, прикрываясь каким-нибудь плащом или куском тряпки, стоя в углу тесного пятиметрового торгового загончика, убористо завешанного от пола до потолка всевозможными, сомнительного качества и расцветки, турецкими кофточками, блузками, юбками, лосинами и кожаными куртками. Этот же инстинкт заставляет их натягивать якобы итальянские сапоги, стоя на куске раскисшего, сложенного в несколько раз картона, брошенного в лужу, глядясь в небольшой кусок зеркала, рассматривать на себе красного цвета, плохо пошитое, нижнее белье за занавеской, отделяющей от многолюдной улицы, где идет снег, а десятиградусный мороз с ветром на пару тщетно пытающихся прогнать уставших людей по домам. Эти девчонки с животной жаждой жизни, как тягловый скот, нагрузив на себя серую вывихнутую реальность, впрягаются в бытие и тащат его, не задавая вопросов о справедливости происходящего с ними, несмотря на потери среди своих друзей, которых выкашивает герыч, клей и СПИД. Они не требуют слов любви, они не отдаются страсти, они терпеливо, со слабым отсветом надежды, ищут того, кто захочет впрячься в их телегу, разделив с ними нелегкую ношу. От безысходности они часто соглашаются на каких-то совершенно случайных попутчиков, втайне надеясь, что те со временем привыкнут и останутся. Действительно, некоторые остаются, но только лишь затем, чтобы сесть им на шею. Сколько таких простых девчонок в надежде на свой маленький кусочек счастья состарилось раньше времени, надорвалось, так и не найдя его.
Небрежно держа стакан, Светка села на колени Алека и обняла за шею.
– Так, ладно, – сказал я, делая большой глоток портвейна. – Мне скоро надо отваливать, а вы тут развлекайтесь.
– Брось, Юр. Куда ты сейчас пойдешь? Смотри, какая погода, – пытаясь изобразить сострадание, сказала мне Светка.
– Ну, ты мне будешь еще рассказывать какая сейчас погода, когда я только что оттуда, – проворчал я, смотря в черное окно, за которым периодически показывалась часть мокрых ворот, освещенных раскачивающимся фонарем.
Я не на шутку расстроился из-за облома Вики. Мой настрой на пьяный разгульный секс не оправдался, поэтому я решил допить одну бутылку портвейна и оставить Алека со Светкой наедине, удаляясь до дому, до хаты. Я машинально повторил за Брюсом Виллисом: “Zed’s dead baby, Zed’s dead”, притопывая в такт мелодии, снова налил себе и Алеку по полстакана портвейна, закурил, посмотрел на них, пытаясь понять, есть у меня еще время допить бутылку или уже надо сворачиваться. Понимать было нечего, они уже благополучно забыли о моем существовании, самозабвенно целуясь, и отвлекались только на то, чтобы глотнуть вина.
– Друзья мои, я должен вас разочаровать, мне надо идти домой баиньки.
– Посиди еще, Юр, – Алек чувствовал себя немного виноватым.
– И что я буду так смотреть на вашу любовь? Нет, меня дома ждут мама, папа и плюшевый мишка, – усугубил я трагизм ситуации.
– Прикольно! – Светка заржала от души.
– Спасибо тебе Светлана, за то, что ты ценишь мой тонкий юмор, ведь я, в свою очередь, ценю твое ценное отношение к моему юмору.
– Чего? – Светка посмотрела на меня непонимающе.
– Ничего. Я пошел. Алек, закрой за мной дверь, я ухожу.
– Ты чего это… Цоем заговорил? – Светка посмотрела на Алека, и они заржали.
– Заговоришь тут из-за твоих подруг, блин, еще и не так.
– Я че, виновата, что у ее брата не с кем сегодня оставить? – вскинулась Светка.
Не обращая внимания на оправдания, я допил, то что оставалось в стакане, надел его сверху на горлышко пустой бутылки, встал и пошел на выход.
– Юр, ну ты в натуре пошел что ли?
– Если не закроешь за мной ворота, то есть опасность что говно, которое ты тут типа охраняешь, растащат.