Одиночка

Он всегда знал, что ему на роду написано поднять брошенную перчатку. Отлученный от живого общения мозг, не желал включаться в работу, а пора бы... Тревожное беспокойство усилилось, когда в окно вдруг дробно, будто пальцем, застучали крупные капли дождя. Значит, пора. Павел включил телефон, тот зазвенел сразу, как только он вставил вилку в розетку.

– Алло! Это кто? – в трубке раздался требовательный скрипучий голос, напоминающий скрежет ржавых дверных петель.

– А, кто вам нужен? – после некоторого раздумья, отозвался Павел.

– Ну… Кто-нибудь! – нашелся скрипучий.

– Это я, – ответил Павел и тут же почувствовал рядом с собой чье-то присутствие, словно чей-то зловещий взгляд остановился на нем.

– Ну, здравствуй, сволочь! Теперь держись! – злорадно сказал звонивший и дал отбой.

«Метка предъявлена», ‒ с ощущением освобождения из паутины непонятности, подумал Павел. Телефон тут же зазвонил снова. Павел даже не успел придумать, как отбрить хама, снял трубку и услышал знакомый голос.

‒ Паша́, узнал? Это я, Зябкина! Где пропал? Телефон, зачем отключил? Твои пациенты тебя обыскались, а Поганевич всем объявил, что ты умер. Но я-то знаю, что ты живее всех живых. Забыл, что ли?.. Сегодня Старый Новый год! Приходи ко мне, соберутся все наши, попьем что-нибудь «покрепче воды», отвяжемся. Прейдешь?

Павла удивил этот звонок, он полагал, что о нем все давно забыли. Забвение ‒ крест одиночек, они с ним быстро смиряются.

‒ Да! Конечно, приду, ‒ с радостью согласился он, ‒ Спасибо за приглашение! Скажи… ‒ но в трубке звучали лишь частые гудки.

Приключение находит тебя, когда ты этого не ждешь. Желание Павла, чтобы что-то произошло, исполнилось. Хотя он вряд ли имел в виду нечто подобное. Следует бояться исполнения некоторых своих желаний. Обычное дело, самый редкий вид дружбы, ‒ дружба с собственной головой. Но, если думать о последствиях, прежде, чем что-либо сделать, никто бы ничего не делал. И черт с ним, со всем. С якоря сниматься, по местам стоять!

И он отправился в море жизни, ‒ без руля и ветрил.

* * *

Павел долго выбирал костюм.

Затем тщательно подбирал в тон костюму прочие атрибуты одежды от сорочки и галстука, до шелковых носков со своими вензелями. Павел умел блеснуть изысканным туалетом, но не в этот раз. Просто, была необходимость прилично выглядеть. Он остановил свой выбор на костюме цвета слегка поблекшего от времени гобелена и темно-зеленом жилете с небольшими светло-зелеными шалевыми лацканами. Он тщательно завязал галстук с изумрудным сюрреалистическим рисунком на каштановом муаре. Свободно повязанный узел придал ему неотразимую элегантность. Поправляя узел галстука, он с удивлением отметил, что у него дрожат руки. Оглядев себя в зеркале, Павел только теперь заметил, как исхудал за время своего растительного существования. Костюм висел на нем, как мешок на колу, даже ворот сорочки стал велик, из него торчала до неприличия тонкая шея.

Идти в гости голодному было моветоном. Громкое урчание в животе плохо сочетается с костюмом за тысячу долларов. Необходимо было принять хоть какую-то пищу. Белая пещера холодильника зияла стерильной пустотой. Неуверенность и страх перед окружающим миром, порожденные днями затворничества, мешали выйти из дома. Трудно было ступить за круг привычных вещей, но он пересилил себя и вышел на улицу. Перед подъездом у распотрошенного бомжами мусорного контейнера рылась в отбросах бездомная собака.

От сухого морозного воздуха с непривычки покалывало лицо. По свинцовому асфальту змеилась поземка. Знобящий ветер пробирал до костей, подгоняя, толкал в спину и Павел шел все быстрее. И впрямь, ветер со снегом лучшее средство для омоложения, сбавляет добрый десяток лет, подумал он на ходу. День катился к вечеру. Изморозь, не похожая ни на дождь, ни на снег, поблескивая, мерцала в лучах заходящего солнца. У согнувшейся подле обочины ивы поникли обледеневшие тонкие зеленые ветви. От них веяло смертным унынием.

Павел подошел к стоявшим кружком школьникам. Они что-то серьезно обсуждали, склонившись над замерзшим воробьем. Из-за одинаковых рюкзаков за спинами, они казались горбатыми карликами.

– Смотри, не шевелится. Наверно, умер… – донесся до Павла испуганный детский голос.

– Ничего страшного. Скоро их можно будет клонировать и можно будет сделать такого же, – бодро заверил его другой, умудренный опытом карла.

– А, как это?.. Клонировать? ‒ сколько трепетной надежды было в этом вопросе.

– Ну, это… В Англии или в этой, как его… В Шотландии, придумали такую машинку, типа микроволновки, засовываешь туда дохлого воробья или овцу, нажимаешь на программу, а оттуда вылезает такая же, только живая. Я фотку этой овцы в Интернете видел, а зовут ее Дуля.

‒ А человека можно туда засунуть?

‒ Клонировать?

‒ Ну, да…

‒ Легко! Только для человека микроволновку надо сделать побольше и будет, как новенький, – обнадежил горбатый человек нового ХХI века.

Подавленный тягостными размышлениями, Павел миновал базар «Виноградарь» и вошел в забегаловку под вывеской «Вареничная». Здесь торговали водкой на разлив и какой-то парящейся горячей снедью, что-то наподобие «заячьей требухи». Длинное, похожее на товарный вагон помещение было наполнено дымом с кухни и сумраком. Вокруг было пусто, и эта пустота изматывала. К тому же, смердело подгоревшим жиром. Этой нутряной вонью, его, как катапультой авианосца, выкинуло на взлет в морскую гладь улиц.

На улице было пустынно, как бывает поздним вечером. Эта нарочитая малолюдность показалась Павлу неприятной. Он почувствовал какое-то неопределенное беспокойство, но никак не мог понять, чем оно вызвано. Наступила пора, когда все вокруг стало терять свои очертания, тая в пепельно-серых предвечерних сумерках. Покрытые инеем деревья белели вдоль дороги, как нарисованные. Было уныло и космически безжизненно.

Дул холодный порывистый ветер, с неба падали мелкие кристаллы льда, будто осколками битого стекла царапая лицо. Павел прислушался к своим ощущениям, тягостное предчувствие подступающей опасности не отпускало. Он остановился на перекрестке двух дорог, открытый всем ветрам и с тоскою подумал, что ветер сейчас разнесет его на все четыре стороны. Его и на самом деле одновременно тянуло в разные стороны. Ему хотелось вернуться домой в норную теплоту уюта, но что-то неотступно влекло его дальше, в неизвестность. И тут произошла одна случайность. Но, он-то знал, что случайностей не бывает, есть только иллюзия случайности. Случайность – промысел судьбы.

К нему подошла женщина средних лет. В ней не было ничего примечательного. Она была ни высокая, ни низкая; ни худая, ни толстая. И лицо у нее было ни умным, ни добрым, ни злым. Лицо, как лицо, словом, никакая. С жалостью заглянув Павлу в глаза, она погладила его плечо, повернулась и пошла своей дорогой, а Павел, своей. Томимый дурным предчувствием, Павел обернулся, посмотрел ей вслед и увидел, что она была не одна. От него удалялись три женщины! И шли они вместе, плечом к плечу. Сердце громко застучало в груди. Неужели, мойры?[16] Догадался он. Счет дней они ведут строго.

Быть может, это напоминание, что гарантий нет? Ерунда! Одиночество часто чудит с человеком. Когда долго не был среди людей, они воспринимаются довольно странными существами, и в глазах все начинает двоиться и множиться. Пошутил, чтобы не расстроиться Павел. Шутки, порой не что иное, как вызов собственному страху. Он догадался, что вступил в круг удивительных приключений, о которых его предупреждали множеством намеков предзнаменования. Впереди его подстерегала Неизвестность.

Глава 9

Зябкина жила в новом многоэтажном особняке.

Эта циклопических размеров бетонная конструкция, состоящая из конгломерата уступов из алюминия и тонированного стекла, считалась дачей ее родителей. Своим профилем, изломленным под самыми невообразимыми углами, эта махина напоминала кучу сваленных ящиков. Создавалось впечатление, что архитектор проектировал это чудовищное сооружение в состоянии белой горячки. Подобные ублюдочные строения, как поганки после дождя за годы самостийности во множестве выросли на Нивках.

16

Мойры ‒ в греческой мифологии богини судьбы, в виде трех сестер: Лахесис («Дающая жребий») определяет судьбу человека еще до его рождения, Киото («Прядущая») прядет нить его жизни, Атропос («Неотвратимая») перерезает нить, обрывая жизнь человека.