Страница 3 из 16
Вальс закончился звуком фанфар, и он с облегчением отметил, что нагоняющая на него ужас леди Камберленд исчезла из вида.
– Идемте посидим в голубой гостиной, – предложила Лилли. – Мы там сможем поговорить так, чтобы нас никто не услышал.
Они нашли место у окна в дальнем конце комнаты, достаточно просторной, чтобы можно было там обосноваться на приемлемом расстоянии друг от друга.
– Насколько я понимаю, свежих известий из Вены не поступало, – начала она.
– Нет, сегодня вечером никаких новостей не было. Что, по-вашему, будет дальше?
Она удивленно посмотрела на него, словно никто прежде не спрашивал ее мнения.
– Я не уверена. Эдвард считает войну неизбежной.
– Неизбежной война становится, когда таковой ее считают многие.
– Да, конечно. Я только хочу… просто дело в том, что все, кажется, только и ждут ее. Словно война станет единственным разрешением наших разногласий с Германией. Словно война – это нечто такое, что может все улучшить.
– Благородной войну считают только те, кто никогда не воевал. И после Южной Африки прошло уже больше десяти лет…[2]
– Я знаю. Но так считают не только неоперившиеся юнцы.
– Вы имеете в виду Киплинга и ему подобных?
– Они говорят о войне как о чем-то прекрасном, но как война может быть прекрасной? Разве была хоть одна война, на которой никто бы не погиб?
– Вы не считаете благородной смерть на поле боя?
– Благороднее умереть в своей кровати после долгой и счастливой жизни.
– Я с вами согласен. Вероятно, я один здесь такой.
– Что вы станете делать, если она начнется?
– Я поступлю в медицинский корпус. Что я еще могу? Солдат из меня никудышный. А что станете делать вы?
И опять этот вопрос словно застал ее врасплох.
– Что вы сказали?
– Вы как-то собираетесь участвовать в военной работе? Ну, поступить в добровольческую медицинскую службу – что-нибудь такое?
– Я не… я хочу сказать, что никогда об этом не думала. Сомневаюсь, что от меня может быть какая-то помощь.
– Потому что вы женщина? Ерунда. На дворе двадцатый век. Женщины могут достичь всего, нужно только захотеть. Когда начнется война и мужчины отправятся на поле боя, труд женщин потребуется здесь, дома, для разных важных дел.
– Я бы хотела помочь, правда хотела бы, но…
– Элизабет! Вот ты где!
Мать Лилли приближалась к ним, и в ее ледяном голосе слышалось раздражение.
– Я целых полчаса искала тебя, Элизабет.
Робби встал, предложил Лилли руку, помог ей подняться, потом повернулся к леди Камберленд.
– Добрый вечер, мадам.
«Семь прошедших лет ничуть не улучшили ни темперамента, ни характера графини», – удрученно подумал он. Скорее наоборот – она стала еще хуже, чем ему запомнилось.
– Мистер Фрейзер, – приветствовала она его. – Очень мило с вашей стороны посетить нас. Ради бога, простите, что прервала вашу беседу, – продолжала она, – но я не могу допустить, чтобы Элизабет провела вечер в пустых разговорах. – Леди Камберленд повернулась к молодому человеку рядом с ней. – Мистер Фитцаллен-Карр, вы, кажется, искали пару для следующего танца. Будьте так добры – проводите мою дочь в зал.
Приговор был окончателен. Противный Бертрам взял Лилли за руку и повел по комнате, хотя было очевидно, что она не хотела идти с ним, напротив, сопротивлялась ему на каждом шагу. А Робби мог только стоять и беспомощно смотреть, как ее уводят.
Начав танцевать с Бертрамом, Лилли изо всех сил пыталась хоть краем глаза увидеть Робби и свою мать. Разобрать с расстояния было затруднительно, но они, кажется, разговаривали. Или нет? Мама даже не смотрела на Робби, напротив, она вроде бы отвернулась от него. Он смотрел прямо перед собой невидящими глазами, а на его лице появилось упрямое и мрачное выражение. Лилли вытягивала шею, пыталась уловить побольше, но удалось ей только споткнуться и едва не упасть.
Несколько минут у нее ушло на то, чтобы вытащить из-под каблука зацепившийся шлейф своего платья, потом еще несколько драгоценных секунд она потратила на то, чтобы успешно изобразить крайнее изнеможение и использовать его как предлог для исчезновения. Она старалась не бежать, входя в голубую гостиную, но, войдя, обнаружила, что ни ее матери, ни Робби нигде не видно.
Уговаривая себя не паниковать, она переходила из одной приемной в другую, оглядывала толпу в тщетной надежде заметить его золотистые волосы, увидеть его в зеленой гостиной, или, может быть, в зале, или в дальнем углу зала для торжеств, или на балконе. Но он исчез.
Разочарование, пронзительное и горькое, подступало к ее горлу. Может быть, она сказала что-то не то, сделала что-то? Почему, черт возьми, он ушел, даже не попрощавшись? Теперь она, торопя вечер, чтобы прием поскорее кончился, вернулась в танцевальный зал, откуда намеревалась вернуться к себе наверх. Не успела она сделать и нескольких шагов, как услышала, что ее зовут. Ее сердце забилось чаще, она повернулась и увидела Эдварда.
– Вот ты где, Лилли. Шампанского?
– Благодарю. – Она взяла бокал из его руки и выпила его содержимое в несколько глотков.
– Эй, не спеши. Я не хочу закончить вечер, унеся тебя наверх. Что-то случилось?
– Я в порядке, – заверила она брата. – Просто жажда замучила. Я вот подумала… ты видел Робби?
– Ах, да. Я же должен тебе передать.
– Что передать?
– Он очень сожалел, но он должен был уйти.
– Он не сказал почему?
– Нет, просто сказал, что должен, пожелал мне и Елене всего наилучшего, надеялся на скорую встречу и все такое прочее. А ты почему спрашиваешь?
Лилли принялась разглядывать бокал в руке, страстно желая, чтобы он вновь наполнился.
– Да так. Просто… он тебе не показался расстроенным?
– Ничуть. Мне показалось, что он в полном порядке. – Эдвард внимательно посмотрел на нее, она, казалось, разбудила в нем интерес.
– Что-то случилось?
– Не могу успокоиться – волнуюсь…
– О чем?
– Мама увидела, что мы сидим рядом, и, конечно, вмешалась. Она привела этого ужасного Бертрама Фитцаллена-Карра…
– Родственника Луиса? У которого нет подбородка?
– Да, его. Она отправила меня танцевать с ним. И я почти не сомневаюсь: после того как я ушла с Бертрамом, она поговорила с Робби.
– Ну, вряд ли они, стоя рядом друг с другом, могли не обменяться несколькими словами.
– Да. Я знаю. Но у него на лице было такое странное выражение. Словно она его ударила.
– И теперь ты страдаешь, думая, что мама могла сказать ему что-то неприятное?
– Да, и это уничтожает все, потому что между нами не было ничего, кроме дружеского разговора.
– Я бы на твоем месте не беспокоился. Скорее всего, он выглядел расстроенным по совершенно другой причине. Может быть, он вспомнил о чем-то, что забыл сделать. Или о пациенте, которому нужна помощь. – Он успокаивающе сжал ее руку. – Вскоре ты его снова увидишь. Прежде всего, скоро свадьба, а потом, я уверен, мы сможем организовать встречу-другую.
– Но если начнется война, вы все уедете в Европу…
– Это вопрос нескольких месяцев – дольше война не продлится. Мы все вернемся домой в лучах славы не позже Рождества.
– Наверно, ты прав.
– Конечно, я прав. Так что перестань беспокоиться – иди лучше потанцуй с кем-нибудь.
– Не знаю, Эдвард. Я чувствую себя такой усталой. Ты не возражаешь, если я уйду?
– Ничуть. Я тебя прикрою, если мама начнет искать.
– Ты такой душка.
– Я стараюсь, Лилли. Очень стараюсь.
Он отыскал Эдварда и извинился, потом взял пальто и шляпу и вышел на улицу. Пройдя полмили до станции метро «Виктория», купил билет за два пенса и сел в первый поезд линии Дистрикт направлением на восток. Он бы предпочел взять такси до дома, но из собственного опыта знал, что найти водителя, который согласился бы поехать в Ист-Энд, практически невозможно.
2
Речь идет о Второй англо-бурской войне 1899–1902 гг., в которой Англия одержала победу.