Пловец Снов

Рассмотрев всё внимательно, Георгий сделал вывод, что нестарый человек ехал один, тогда как все остальные – четверо – находились в другом автомобиле. Горенов не мог точно сказать, кто был виноват в столкновении. Немолодой водитель второй машины лежал снаружи с разбитой головой. Возле него, раскинув руки, остывало тело пассажира, сидевшего за ним, то есть слева сзади. Те же двое, что занимали места у правого борта, успели добежать до первого автомобиля, там и полегли. Все выглядели мёртвыми, хотя следов применения огнестрельного оружия видно не было. На асфальте валялись трубы, монтировки и ещё какие-то железяки.

Наверняка в толпе нашлось бы немало людей, наблюдавших произошедшее с самого начала, засвидетельствовавших столкновение и то, как «нестарый» крушил головы остальным. Однако у Георгия было такое докучливое свойство: он всегда выделялся на фоне других, привлекая внимание в первую очередь. Холостому мужчине это качество скорее полезно. Но как автор детективов, Горенов знал, что оно крайне обременительно и даже опасно для преступника. Так или иначе, он совершенно не удивился, услышав за спиной:

– Уважаемый, поняты́м будете?

У каждого дела особый словарь. Впрочем, не только у дела. Люди отдельных социальных слоёв, возрастов и профессий используют одни и те же понятия, наделяя их совершенно разными смыслами. Сотрудники полиции, например, знают о почтении и респектабельности что-то, превращающее в их устах вокабулу «уважаемый» едва ли не в междометие. Или, например, весь город увешен объявлениями: «Помощь попавшим в сложную ситуацию». Слово «помощь» выделено жирным и крупным начертанием, чтобы люди, узнав знакомую последовательность букв, подумали, что здесь спасение, а на самом деле – нет… Георгий видел, как слова вокруг теряли значения, это всерьёз беспокоило его.

– Нам машины нужно обыскать. Будете поняты́м?

Горенов обернулся. Перед ним стоял невысокий человек в чёрной куртке и чёрной водолазке. «Такой бы легко затерялся в толпе», – подумал он. На лице мужчины застыла странная гримаса… Казалось, ему то ли больно, то ли неприятно смотреть на окружающих. Или он щурился от солнца, но ведь уже вечерело… Старая одежда, неухоженный вид… Ещё немного, и его можно было бы принять или выдать за бездомного, недавно попавшего на улицу, а потому пока не запаршивевшего, но удостоверение следователя в руках расставляло всё по местам.

В сознании Георгия мелькнул незатейливый каламбур о том, что лучше быть не «поняты́м», а «по́нятым», но озвучивать его он не решился. Мужчина ждал ответа.

– …Можете и свидетелем… Видели, что произошло?

– Извините, я тороплюсь, – промямлил Горенов и резко начал пробираться через толпу.

– В смысле? Все вы такие торопливые, когда не с вами… – проскрежетал следователь вдогонку.

«Уж точно, „уважаемый“», – подумал Георгий и зашагал дальше.

Он не соврал, ему действительно нужно было спешить. При большом желании он мог задержаться на несколько минут, но этого времени вряд ли бы хватило на обыск, опись, протокол и всё прочее. В любом случае большого энтузиазма перспектива выступить поняты́м у него не вызывала. Казалось бы, писателю детективного жанра такие вещи должны быть небезынтересны, но подобных предложений он избегал и в прошлом. Более того, Горенов никогда не консультировался с полицией, обходясь собственным житейским опытом, а также тем, что узнавал из интернета, книг, фильмов и газет. Особенно газет! Он очень любил читать прессу, отыскивая в ней какой-то неповторимый, своеобразный род событийности. Но главное, Георгий был убеждён в том, что бескомпромиссная достоверность – не самое важное качество книги. В конце концов, его читатели – не судмедэксперты, следователи и полицейские. А если такие и есть, то их наверняка меньшинство.

Кроме того, свидетелем Горенов не мог быть в принципе. Такие люди не способны пересказывать случившееся у них на глазах. Суть вовсе не в том, видел он столкновение или нет. Последовательность событий не представляла для него никакой загадки. Покидая место аварии, он был убеждён: выживший молодой водитель – сын старого, хотя ни тот, ни другой об этом не догадывались. Не ведая, что творит, несчастный убил отца и его спутников на перекрёстке дорог. Дальнейшая судьба этого человека тоже была хорошо известна. Как свидетелем мог быть тот, кто знал всё, включая последующие события? Зачем вносить в протокол сюжет Софокла?

Горенову везде виделась литература. Это не было помешательством. Скорее – мнением. Скажем, имелся у него друг-автомобилист, который на трассах нередко отказывался обгонять другие машины по встречной полосе, даже если пустая дорога просматривалась на многие сотни метров. Почему? Потому что мистическое сознание подсказывало ему опасность такого манёвра, ведь на него могут мчаться невидимые автомобили. Сам Георгий тоже имел склонность искать и находить таинственные стороны бытия, но всё-таки относил подобные суждения к разряду психических отклонений. А ведь, с другой стороны, и это – не более чем мнение.

Сейчас он безуспешно пытался вспомнить, как звали друга-автомобилиста, где он жил, когда они виделись в последний раз… Может, его и не было вовсе? Может, это один из героев его книг?.. Очевидно, эпизодических, не главных. Для главного у него слишком серьёзные закидоны, на психе непросто строить детектив. С годами Горенову становилось всё труднее различать выдуманных и реальных людей.

Мистика, магия, эзотерика – люди часто смешивают и путают эти понятия, хотя на деле между ними мало общего. Георгий же, как ему казалось, знал разницу, а потому, если нужно было что-то обойти – люк, столб или автомобиль – он старался заходить справа, делая это против часовой стрелки. Если нужно было на что-то наступить – на полоску зебры, дорожную плитку или поребрик – он, если возможно, опускал ногу на правый верхний угол. Ведь его дело правое. Обсессивно-компульсивное расстройство? Безусловно, но это серьёзнее, чем может показаться на первый взгляд. Подобное «заболевание» восходит к самой природе человека, к тем далёким временам, когда для поддержания нормы жизни люди справляли ритуалы. Древнему представителю того же вида, предку Горенова, требовалось совершать обряды, чтобы был хороший урожай, чтобы дети не болели, чтобы избежать нелепой, несправедливой смерти… Тогда это не считалось отклонением. Так почему же теперь многие глядят на него искоса?

С момента переезда в Петербург Георгий начал обходить справа и писать книги. Вдруг если прекратить одно, то закончится и другое? Даже пробовать страшно. Недальновидно считать странностью или чудачеством то, что вполне может быть ничем иным, как проявлением дара.

Иногда Горенов сам задавался вопросом о том, насколько он серьёзен в тех случаях, когда использует слово «дар» применительно к себе. Часто казалось, будто это просто такая игра, а временами что нет, что всё по-настоящему. Разумеется, вслух, другим людям Георгий ничего подобного не сообщал. Это было немыслимо, да и некому… На самом деле о таких вещах он мог говорить лишь с одним человеком – с Борисом.

Наверное, Борис был самым давним его другом в Петербурге. Они – два начинающих ещё писателя – познакомились, когда Горенов только приехал. Гостеприимный Боря – коренной житель города – на первые месяцы приютил у себя собрата по перу вместе с женой и ребёнком. Потому относительно него Георгий практически не сомневался, реальный это человек или вымышленный. Реальный… почти наверняка. Собственно, они познакомились тогда, когда он и придумать-то толком ещё ничего не умел.

Борис обладал редкой литературной фамилией – Живаго, сразу вспоминаются и доктор Юрий из романа, и выдающийся писатель-фронтовик Аркадий, которым Гоша зачитывался ещё в таганрогской школе. Мог ли он в те времена предположить, что подружится с его внуком?

Боря сразу стал для Горенова человеком крайне важным. И дело вовсе не только в том, что без него Георгий и его семья буквально пропали бы в незнакомом городе, им было бы нечего есть и нечем платить за жильё. Тогда существеннее казалось другое: именно с ним они могли обсуждать то, о чём с другими заговаривать было странно, глупо, да и вообще непонятно зачем…