Страница 26 из 27
Пока он предавался раздумьям, дорога повернула и стала шире, открыв по одну сторону утыканную пнями прогалину с маленькой бревенчатой хижиной и большим пристроенным сараем. Сквозь занавешенное дерюгой окошко подмигивал оранжевый огонь – заманчивый привет изнуренному путнику.
Остановившись в нескольких шагах, Джебидайя наклонился в седле и позвал:
– Эй, в хижине.
Немного подождав, он позвал опять и не успел закрыть рот, как дверь распахнулась, а высунувшийся коротышка в шляпе с широкими обвисшими полями и с ружьем в руках спросил:
– Кто там зовет? Голос у тебя как у лягушки-быка.
– Преподобный Джебидайя Мерсер.
– Ты не проповедовать приехал, а?
– Нет, сэр. Я убедился, в этом мало проку. Просто прошу приюта в вашем сарае, чтобы переночевать под крышей. И если что-нибудь найдется для лошади и для меня. С толикой воды все сгодится. – Да, – сказал коротышка, – похоже, здесь сегодня место сбора. Двое уже прибыли, и мы как раз сели подкрепиться. Еды всем хватит, если подойдут горячие бобы и черствый хлеб.
– Буду премного обязан, сэр, – сказал Джебидайя.
– Это сколько хочешь. Пока слезай с этой клячи, веди ее в сарай и приходи есть. Меня прозвали Хрыч, хоть я не такой уж старый. Просто зубы все выпали и хромаю на ногу, что лошадь отдавила. В сарае, прямо за дверью, лампа. Зажги, а когда закончишь, погаси и возвращайся в дом.
Расседлав лошадь, засыпав ей зерна и напоив, Джебидайя зашел в хижину, где как бы ненароком откинул полы длинного черного сюртука, выставляя на обозрение убранные слоновой костью рукояти револьверов 44-го калибра. Рукояти выступали вперед, а кобуры висели высоко у основания бедер – не так, как у хвастливых новичков. Джебидайя предпочитал, чтобы рука находила револьвер без лишних усилий. Когда он выхватывал оружие, движение было быстрым, словно мелькание крыльев колибри, большой палец тут же взводил курок и револьвер рявкал, плюясь свинцом с поразительной меткостью. Он довольно практиковался, чтобы со ста шагов забить пробку в бутылку, даже в потемках. И сейчас показал, что готов дать отпор любому, кто решит застать его врасплох. Протянув руку, он сдвинул широкополую шляпу на затылок, открыв подернутые сединой черные волосы. Сдвинутая шляпа, полагал он, придает ему более будничный вид. Но ошибался. Глаза на хмуром лице по-прежнему пылали как угли.
Внутри хижина ярко освещалась чадящей керосиновой лампой, так что запах керосина сразу бил в нос, а завитки черного дыма свивались с серыми кольцами из трубки Хрыча и дымком сигареты молодого парня с приколотой на рубахе звездой. Позади, на пеньке для колки дров, рядом с очагом, слишком растопленным для этого времени года, где как раз разогревался горшок с бобами, устроился мужчина с небольшим брюшком и лицом, похоже призванным служить мишенью для бросания в цель. Шляпа его была слегка сдвинута, локон мокрых пшеничных волос приклеился ко лбу. Во рту торчала сигарета, наполовину превратившаяся в пепел. Он пошевелился, и Джебидайя увидел наручники на его запястьях.
– Ты, слышал, назвался проповедником, – сказал человек в наручниках, пустив последнюю струю дыма в очаг. – Вот уж где забытые Богом края.
– Хуже того, – сказал Джебидайя. – Как раз их-то Бог и избрал.
Закованный громко фыркнул и ухмыльнулся.
– Проповедник, – молодой представился, – я Джим Тейлор. Помощник шерифа Спредли из Накодочеса. Вот этого везу на суд и, надо думать, на виселицу. Прикончил одного беднягу за ружье и лошадь. У тебя, я заметил, револьверы. Старая, но добрая модель. Судя по тому, как ты их носишь, пускать в ход умеешь.
– Обычно попадаю в цель, – сказал Джебидайя, усаживаясь на шаткий стул перед столь же шатким столом. Хрыч расставил оловянные тарелки, почесал зад длинной деревянной ложкой, затем тряпкой ухватил из очага горячий горшок и поставил его на стол. Сняв крышку, он ложкой для чесания зада навалил в тарелки по горке бобов. Следом разлил из кувшина воду по деревянным чашкам.
– Так вот, – сказал помощник шерифа. – Мне пригодилась бы подмога. Я толком не сплю второй день и не знаю, смогу ли невредимым добраться до места с этим малым. Вот бы вы со Старым Хрычом покараулили за меня до утра? А может, и проводите меня завтра? Лишний ствол всегда пригодится. Шериф, наверное, дал бы каждому доллар.
Словно не услышав, Хрыч достал миску с плесневелыми сухарями и поставил на стол.
– На прошлой неделе испек. Слегка заплесневели – так это можно соскрести ножом. Но затвердели так, что хорошим броском уложишь на бегу цыпленка. Так что, значит, берегите зубы.
– Эдак ты свои порастерял, а, Хрыч? – спросил закованный.
– Может, пяток-другой, – сказал Хрыч.
– Так как, проповедник? – спросил помощник. – Позволишь мне поспать?
– Дело в том, что я сам нуждаюсь в отдыхе, – сказал Джебидайя. – Последние дни был сильно занят и, что называется, вымотался.
– Здесь, похоже, один я бодряком, – сказал закованный.
– Нет, и я вполне свежий, – сказал Хрыч.
– Стало быть, ты да я, Хрыч, – сказал закованный и нехорошо ухмыльнулся.
– Будешь рыпаться, приятель, я в тебе дырку сделаю, а Богу скажу, термиты прогрызли.
Закованный снова издевательски фыркнул. Он, как видно, наслаждался ситуацией.
– Мы с Хрычом можем караулить по очереди, – сказал Джебидайя. – Как, Хрыч?
– Пойдет, – сказал Хрыч и ляпнул бобы еще в одну тарелку. Он протянул еду закованному, а тот, принимая двумя руками тарелку, поинтересовался:
– И как же мне есть?
– Ртом. Лишней ложки нет. Не давать же тебе нож.
Помедлив, закованный ухмыльнулся и поднес тарелку ко рту, отхлебывая бобы через край. Опустив тарелку, он прожевал и заметил:
– С ложкой или нет – явно подгорели.
– Иди к столу, парень, – позвал Хрыч помощника шерифа. – У меня дробовик. Попробуй он что выкинуть, отправлю в очаг вместе с бобами.
Хрыч сел, уложив на колени дробовик, дулом в сторону пленника. За едой помощник шерифа рассказал о делах своего подопечного. Тот был убийцей женщин и детей, пристрелил пса и лошадь, просто ради забавы подстрелил на изгороди кота и поджег сортир с женщиной внутри. К тому же насиловал женщин, засунул в зад шерифу трость и в таком виде его прикончил, а еще подозревали, что погубил множество животных, доставлявших кому-то радость. В общем, был жесток и к людям, и к скотине. – Зверей никогда не любил, – заметил закованный. – От них блохи. А та тетка в сортире воняла, будто стадо свиней. Как не сжечь?
– Заткнись, – оборвал помощник. – Этот малый, – кивок в сторону пленника, – звать его Билл Барретт, и он самое худшее отребье. Тут что еще – я не просто недоспал, а чуток ранен. Поцапались мы с ним. Не подлови я его – теперь здесь не сидел бы. Пуля только бедро расцарапала. Пришлось здорово повозиться: с десяток раз вмазал ему револьвером по башке, пока не уложил. Рана пустяковая, но кровь пару дней не унималась. И я ослаб. Так что, Преподобный, был бы рад твоей компании.
– Я обдумаю, – сказал Джебидайя. – Но вообще у меня свои дела.
– Но тут, кроме нас, и проповедовать некому, – сказал помощник.
– И не вздумай начинать, – сказал Хрыч. – При одной мысли о тех Христовых чудачествах у меня задница ноет. От проповедей хочется убить проповедника и самому зарезаться. На проповеди сидеть – все равно что голым задом в муравейнике.
– На данном этапе жизни, – сказал Джебидайя, – не стану спорить.
После этих слов повисла тишина, и помощник переключился на Хрыча.
– Как побыстрее добраться в Накодочес?
– Ну, значит, – ответил тот, – езжай дальше той же дорогой, что приехал. Миль через тридцать будет развилка, где повернешь налево. А там выедешь прямиком к Накодочесу, еще миль десять, только в самом конце нужно не пропустить поворот. Неприметный такой, и не вспомнишь, если сам не увидишь. Вся дорога, если не торопясь, займет пару деньков. – Мог бы с нами поехать, – сказал помощник. – Чтоб уж точно не заблудиться.