Страница 25 из 27
Индеец зарычал и отдернул голову, при этом Библия, пролетев по комнате, ударилась о ящик и упала обуглившейся кучкой страниц.
Из пустой глазницы индейца вился дымок, сам он странно расслабился. Улыбнувшись Преподобному, произнес:
– Маленький, маленький человек.
Его челюсти стали раскрываться шире и шире.
Все длилось мгновения, и большую часть этого времени Дэвид стоял точно скованный, но сейчас, сбросив оцепенение, с налету протаранил ноги индейца.
Небрежно, будто собачонку, которая пристроилась к ноге, индеец свободной рукой отшвырнул его, так что Дэвид кувырком отлетел к ящикам.
Тут же вскочил и вытащил из кармана перочинный нож. Раскрыв лезвие, вновь кинулся вперед и вонзил его в ногу индейца.
На сей раз индеец хватил его с такой силой, что Дэвид впечатался в ящик, медленно стекая по краю.
Сознание покидало Преподобного. Он видел, как перед ним раскрывался громадный рот и вырастали немыслимые зубы: зловонный дух смерти, поднимающийся из глотки, обволакивал его будто огромный ночной колпак.
Уже погружаясь во тьму, краем глаза он уловил слева крохотный солнечный луч, тонкий как игла – но луч света!
Едва ворочая головой, зажатой в чудовищной хватке, и скосив что было сил левый глаз, он разглядел веревку, удерживающую занавеску на окне.
Индеец был готов сомкнуть челюсти, когда левая рука Преподобного поднялась и прогремел выстрел – мимо, только зазвенело стекло, – следом второй, и пуля перебила веревку.
Тонкий клинок света ворвался и вырос, когда занавеска повисла сбоку, сделав черную комнату золотой.
Наверху лестницы зомби заверещали хором, свет окатил их не только снизу, из кладовки, но незаметно подобрался сзади. В истошной панике они заметались, ища убежища. Индейцу, чья голова склонилась для рокового укуса, свет ударил в лицо как дубиной. Он с воплем отшвырнул Преподобного, развернулся и огромными прыжками бросился вверх по лестнице. От его спины клубами валил черный дым.
– Преподобный, ты цел? – спросил Дэвид, помогая ему подняться.
– Вроде. Спасибо, что вмешался.
– Чего там. Вот это был выстрел!
– Точно, – сказал Преподобный. – Славный выстрел, а?
Он заткнул револьвер за кушак, и они медленно поднялись по ступеням.
Церковь была в огне. От солнца зомби вспыхивали, громоздясь на разбитые скамьи вдоль стен и распространяя пламя. В центральном проходе застыл индеец. Он тщетно пытался двинуться с места, его ноги плавились как восковые свечи, растекаясь в лужи вокруг сапог.
Индеец рухнул лицом вниз, раскинув руки.
Теперь церковь полыхала. Огонь взметнулся по стенам, достиг балок. Старая крыша угрожающе скрипела.
Дэвид и Преподобный бросились к выходу, перескочив через распростертое на полу тело индейца. Первым Преподобный. Дэвид вторым – и в этот миг рука индейца сграбастала его лодыжку, утянув на пол. На ходу обернувшись, Преподобный увидел: почерневшее, обугленное лицо индейца, разверстые челюсти, торчащие клыки – подобно чудовищной ящерице, индеец рванулся и вцепился Дэвиду в лицо.
Слишком поздно Преподобный прыгнул, пнув индейца в голову, которая рассыпалась, будто комок пепла, и зубы сгнившими леденцами просыпались в дымящиеся на окровавленном полу останки.
Едва собравшись с духом, Преподобный обернулся к Дэвиду, лицо которого перекосила гримаса ужаса. Он опустился рядом на колени.
– Плохо, – сказал Дэвид. – Мне конец. Убей меня.
Да, но где взять силы? Преподобному оставалось улучить момент и раскроить череп мальчика рукояткой револьвера – только рука не поднималась.
Обхватив Дэвида за пояс, он потащил его наружу, мимо пылающих скамеек и костров из останков зомби. Когда они спускались по ступеням, огонь полностью поглотил церковь, язык пламени метнулся за ними сквозь двери, норовя ужалить в спину.
Преподобный уложил Дэвида на землю возле ящика с трупом жены индейца.
– Силы уходят, – сказал Дэвид.
– Я… мне так жаль.
По щекам мальчика на ворот рубашки струилась кровь.
Еще миг – и рана задушит Дэвида, а следом он восстанет. Вернее, оживет оболочка, перед тем бывшая Дэвидом. Голод начнет терзать ее, и она будет готова грызть плоть и разносить индейскую чуму. – Во имя Господа, Преподобный – Джеб, не дай этому совершиться! – простонал Дэвид.
«Во имя Господа», – думал Преподобный, не в силах шевельнуться, точно скованный стужей. «ВО ИМЯ ГОСПОДА!» Вот уж кто поживится от этой несчастной плоти. Он обратил все, к чему я прикоснулся, в гнилье и тлен. Зло побеждено, но это горькая победа.
– Прошу, – повторил Дэвид.
– Ладно, сынок, – сказал Преподобный, заново чуя ноги. И начал осматриваться в поисках чего-нибудь тяжелого и острого, чем довершить дело.
Но не успел.
Дэвид закрыл глаза – и его дыхание прервалось.
Преподобный отступил на шаг, не спуская глаз с тела и надеясь, что с гибелью индейца зараза отступила.
Глаза Дэвида широко открылись.
Преподобный выдернул из-за кушака разряженный револьвер. Чему быть – того не миновать.
Дэвид поджал ноги, поднялся. Но солнце обрушило на него свои лучи, и он тут же стал разлагаться. Взвизгнув, вспыхнул и упал.
Останки Дэвида Преподобный похоронил возле церкви, соорудив грубый крест из почерневших досок. Закрыв крышкой ящик с телом женщины, он обложил его сухими ветками и сжег дотла, а ветер разнес оставшийся пепел. После обошел вокруг, выпустив уцелевший скот, и, раздув головни с церковного пепелища, поджег город – на тот случай, если какой-нибудь упырь прячется в тени, дожидаясь заката.
Затем, оседлав кобылу и нагрузив прихваченные из лавки припасы, он выехал из Мад-Крика. С того самого холма, откуда впервые оглядел город, он смотрел на дымящиеся развалины и вспыхивающие тут и там языки пламени и думал об Эбби, Доке и Дэвиде. И о многих жизнях, буквально развеянных в дым после одного дикого случая в темную летнюю ночь.
Подумал он и о Боге, и о неисповедимых путях Его, пытаясь найти им объяснение, но напрасно.
Наконец Преподобный развернул лошадь, пришпорил ее и пропал среди высоких восточнотехасских сосен.
Преподобный, однако, не заметил, как большая, паучьего вида тварь – с виду точь-в-точь родимое пятно на груди индейца – выползла из тенистого укрытия под рухнувшей церковной балкой и неуклюже, испуская дым и маленькие искры, заковыляла к норе, некогда дававшей укрытие под церковью для зажиточной луговой собачки.
Тварь шмыгнула в нору, оставив за собой шлейф повисшего в воздухе черного дыма.
Затем дым рассеялся, небо засияло и стало припекать.
Дорога Мертвеца
Вечернее солнце, сжавшись в кровавый комок, убралось за горизонт, и полная белая луна поднялась на небе, как громадный моток туго скрученного шпагата. Сидя в седле, Преподобный Джебидайя Мерсер наблюдал ее сияние над высокими соснами. Вокруг в мертвенно-черном небе раскаленными точками вспыхивали звезды.
Дорога, выбранная им, была узкой. Деревья по обеим сторонам подступали вплотную, словно закрывая путь и сразу норовя сомкнуться за его спиной. Измученная лошадь плелась понурив голову. да и сам Джебидайя так утомился, что бросил поводья и не собирался ее понукать. Почти все мысли бежали из его усталой головы, кроме одной: он был вестником Господа, которого ненавидел от всего сердца.
Господь, разумеется, знал об этом, но эмоции были ему безразличны, раз Джебидайя оставался его вестником. Не из тех, кто чтил Новый Завет, а ветхозаветным – грубым, безжалостным и твердым, мстительным и не знающим сомнений – таким, кто мог бы прострелить ногу Моисею, плюнуть в лицо Святому Духу, снять с него скальп и бросить четырем диким ветрам.
Джебидайя был не прочь лишиться призвания вестника Господа, но коль обрел его через грехи свои, то, как ни старался забыть о нем, не преуспел. Он сознавал, что бежать от посланного Богом проклятия означало вечные адские муки, а продолжать свою миссию значило исполнять волю Божью, какие бы чувства ни питал он к своему господину. Его Господь был чужд прощения, равно как и любви. Его развлекали лишь покорность, рабство и унижение. Потому он и создал людей. Для забавы.