Попасть не пропасть.

Глава 22

Дико болит голова. Во рту адская пустыня. С трудом открываю глаза и пытаюсь понять, кто я, где я и как меня зовут. Вокруг меня бежевые каменные стены. Дверь, крепко сколоченная из толстых дубовых досок. На небольшом окне решетка. Лежу я на грубо сбитых деревянных нарах и сверху прикрыт тоненьким одеялом. Поморщившись от боли, которая прострелила бедро, я поднялся на ноги и стал осматривать свое нынешнее место обитания. Первым делом я доковылял до окна. Оно было проделано в виде широкого квадратного отверстия в двухаршинной стене на такой высоте, что я еле доставал до него рукой. Окно было забрано двойными железными рамами со стеклами в них. Снаружи саженях в семи я видел перед собою крепостную стену необыкновенной толщины; на ней стояла полосатая будка часового. И только посмотрев вверх, мог я различить клочок пасмурного неба. Досконально осмотрел камеру, в которой, быть может, мне предстояло провести немало времени. В том, что это камера, у меня сомнений уже не возникало. Я попробовал обратиться к силе электричества, но знакомый до мелочей узор не появлялся на моих руках. После нескольких попыток я понял, что либо сила ушла от меня, либо эта камера специально подготовлена для содержания магов. По положению высокой трубы монетного двора я догадался, что мое узилище находится в юго-западном углу крепости, в бастионе, выходящем на Неву. Здание, в котором я сидел, было, однако, не бастионом, а тем, что в фортификации называют редюит, то есть внутреннее пятиугольное каменное здание, поднимающееся несильно над стенами бастиона и содержащее внутри два этажа метателей. Моя темница была казематом, предназначенным для сверхтяжелого метателя, а окно — его амбразурой. Солнечные лучи не попадали внутрь. Мебель в камере стояла своеобразная: грубые деревянные нары, дубовый столик и такой же табурет. На полу лежал толстый слой войлока, а стены поклеены бежевыми обоями. У правой от входа стены стоял умывальник. В толстой дубовой двери были прорезаны закрывавшееся снаружи квадратное отверстие для передачи пищи и круглый глазок, запиравшийся с наружной стороны маленькой задвижкой. Через этот глазок тюремщик, стоявший в коридоре, мог видеть, что происходит в камере. Караульный часто поднимал задвижку, причем сапоги его громко цокали всякий раз, как он по-медвежьи подкрадывался к моей двери. Я забарабанил в дверь кулаками, заслонка поднялась и через пару-тройку мгновений опустилась обратно. И спустя минуту или две я опять услышал удаляющееся вдаль цоканье подковок на сапогах караульного. Кругом царила глубокая тишина. Я придвинул табуретку к окну и в расстроенных чувствах принялся смотреть на кусочек неба в окошке. Напрасно старался я уловить какой-нибудь звук с Невы или из города на противоположном берегу. Мертвая тишина начинала давить меня. И тогда я попробовал петь, вначале тихо, потом все громче и громче: «Владимирский централ, ветер северный. Этапом из Твери, зла немерено», — выводил я слова известной только мне в этом мире песни.

— Ваша светлость, в крепости петь не дозволяется, — раздался сочный бас из-за двери.

— А у меня настроение песенное, так что хочу и буду петь.

— Ваша светлость, вам ничего, а меня пороть будут, — уже с обиженными нотками раздался бас часового.

— Ладно, служивый, не буду тебя под монастырь подводить, но и ты сообщи начальству, что князь Вильянуэво очнуться изволил. И хочет узнать, какого дьявола его засунули в эту дыру.

Через довольно продолжительный промежуток времени звонко лязгнули засовы и, сопровождаемый протяжным скрипом дверных петель, в мою обитель пожаловал обер-душитель свобод и главпалач Росссийской империи граф Обольянинов собственной персоной.

Петр Хрисанфович был свеж, доволен жизнью и пах морозом.

— Как вам гостеприимство Петропавловки, князь?

— Право слово, дома мне было бы лучше. В чем меня обвиняют, Ваше сиятельство?

— Да по большому счету, ни в чем. Вам силой ближайшую неделю пользоваться нельзя из-за той дряни, которой Ростовцев вас ранил. Так что погостите недельку другую в крепости и дальше будете формировать минометный полк. Плюс к Его Величеству явилась целая делегация жалобщиков на ваши бесчинства. «Манифест о поединках» грубо нарушили. Бескорыстнейшего человека, можно сказать, зерцало чести интендантской, племянника графа Никиты Петровича Панина в Архангельске повесили. Заслуженных генералов в чинах обошли. Британии гадите. Даже в императорскую родню влезть хотите. Вот и решил государь вас в крепости спрятать на недельку-другую, — просветил меня довольный, как кот, Обольянинов.

— А в родню-то каким образом? — удивленно вытаращил глаза я.

— С Машей Скавронской любезничали?

— Да, но причем здесь Его Величество?

— Мария является двоюродной правнучкой первой императрицы России и внучатой племянницей Григория Александровича Потемкина-Таврического — тайного мужа матушки нашего государя. Понятно, что седьмая вода на киселе, но там по линии Скавронских огромное наследство, и вы вмешались в планы как минимум трех семейств из высшей знати империи. Прямо вызвать на магический поединок Шереметевы и Салтыковы вас побаиваются, а вот посадить в крепость в камеру с орихалковыми стенами — это всегда пожалуйста. Кстати, милая Машенька прислала вам письмо.

— Как только, умудрилась до вас добраться? — поинтересовался я.

— Если бы до меня. Она упала в ноги Марии Федоровне и со слезами сообщила, что виновата в дуэли она, а посадили под замок вас. И уже императрица вызвала меня и передала письмо для вас с наказом быть с вами помягче.

— А, кстати, что это было? Я про левую стрельбу во время поединка.

— А это, мой дорогой Иван Михайлович, очередной привет вам передали с берегов туманного Альбиона, — задумчиво сообщил Обольянинов.

— Что же им неймется-то все, — со злобой процедил я.

— Они не успокоятся, пока жив хоть кто-то из вашей семьи. Магия и воды, и жизни, а это основные Аспекты у островитян, не имеют эффективной защиты против вашей силы. И это превращает британцев в вечных врагов любого де Вилье.

— А Павел Петрович в курсе всей этой запутанной ситуации?

— У Павла Петровича пока нет ясности — с самого начала инициатива сватовства к наследнице столь славных предков исходила от него, или он знать не знает о мальчишеской авантюре некоего гвардейского полковника, а сам выступает целиком и полностью против этой самой эскапады. Позиция императора зависит от вас в первую очередь и от обстоятельств, —многозначительно сообщил Петр Хрисанфович.

— Как все непросто, — изумленно сообщиля своему визави.

— Что ж, не буду Вам далее надоедать. Доктора сказали, что вам нужен покой, по крайней мере, первую неделю после магического поражения.

— А чем меня приложили-то?

— Дикая смесь из магии жизни, смерти и африканских ядов. Была нанесена на все пули, а Пален третий заранее принял противоядие. Вам повезло, что мы ждали какой-то каверзы и вас немедленно унесли из поля безмагии. А вытаскивали с того света вас три графа от магии жизни. Причем все по два раза опустошили свой резерв и слили накопители. Зело противной гадостью вас бритты угостили. Кстати, завтра с утра к вам друзья наведаются.

С этими словами Петр Хрисанфович распрощался и оставил меня в одиночестве.

Утро началось с изменений. Меня перевели в другое помещение. Единственное, что напоминало о том, что это камера, были решетки на окнах. Именно окнах, и во множественном числе. Мои новые апартаменты находились на втором этаже и состояли из двух комнат и отдельной туалетной. Во всех помещениях обои были веселого желтого цвета, а на полу поверх войлока лежали ковры. Одна комната была спальней, где стояла большая железная кровать, туалетный столик и двустворчатый шкаф. Во второй по замыслу создателей этих помещений мне предстояло принимать гостей. Там находились два дивана в тон обоям, стол с приставленными к нему стульями, а около дальней от входа стены был оборудован каминный угол с двумя креслами и маленьким журнальным столиком между ними. Магия не работала и в новых помещениях. Зато часового от входа убрали, правда, дверь была на закрыта на засов.