О чем тоскует могильщик?

– Фух, – с облегчением выдохнул Вениамин, опрокинув две рюмки подряд без закуски. – Слушай, Степан, – он положил руки на стол и наклонил голову к приятелю, – ты знаешь, как я тебя люблю и уважаю. Боюсь, я совершил страшную ошибку, когда привел тебя на собрание. Но ты же знаешь, как я бываю глуп и непосредственен в своих поступках. Прошу тебя, давай просто все забудем, ты забудешь, и на этом все, не было ничего. Я же, башка стоеросовая, не учел, кто ты, что это все никак тебе не будет по нраву, но ты просто не знаешь всего. Не суди только по тому, что видел. У нас благородные цели, поверь.

– Не пойму – Степан приблизился к нему. – Чего именно ты так боишься? Что-то должно теперь произойти?

Веня уставился на приятеля, выпучив глаза и приоткрыв рот. Что сказать, он и не знал? Просить его не ходить в участок и не сдавать их, но ему это и в голову, наверное, не приходило. Не говорить никому о том, что видел, да он и не будет. Что должен на это сделать Степан? Вот он узнал о существовании подрывной ячейки. Это груз, безусловно, на совести. И что он с этой информацией должен делать? Бесхребетно промолчать, забыть, как этого хочет Веня. Или все же проявить гражданскую сознательность и донести.

Они оба молчали, и в голове у обоих вертелось именно это.

– Слушай, а давай я тебя познакомлю с отличной барышней, есть одна на примете, но мне не по зубам, приличная, красивая, даже ученая, как раз для тебя. – После некоторой паузы Веня расслабился и перевел разговор на другую тему как ни в чем не бывало. Вранье про барышню это было, конечно, но он и не думал, что Степан согласится.

– Нет уж, спасибо, – улыбнулся Горин, приняв его тактику – просто уйти от сложной темы. – Сами-с как-нибудь-с в этом вопросе разберемся.

– Ну, да, разберешься ты, – засмеялся Вениамин, радуясь, что приятель избавил его от тяжести.

– Себе найди для начала.

– А ты думаешь, у меня нету? Удивляешь, брат, – махнул он рукой, а заодно и рюмку опрокинул.

– Закусывай.

– Это ты все за книгами сидишь. А я и в цирк, и в кинематограф, на танцы. Да мало ли где бываю. Девиц достаточно, а ты и представить себе не можешь, сколько доступных. Но у меня, кстати, есть принцип. Нет, женитьба – это не по мне, будет потом каждый день пилить за пьянку. Надо мне? Я с замужними. Хитро? К ним, конечно, тоже надо по трезвости, но это ж ненадолго, на часок-другой, не больше, а потом пей сколько хочешь. Вот оно как! Хитро! Сейчас встречаюсь с одной – огонь.

Так они сидели, болтали о ерунде, вернее, болтал в основном окосевший Вениамин. Правда, Степан тоже позволил себе рюмку, но только одну, а после проводил до дома шатающегося приятеля и неспешно направился к себе.

Мартовская ночь показалась ему излишне теплой, он расстегнул пальто, да просто ветра не было, и стояла тишина.

«Как хорошо, когда тишина, – думал он. – Зачем им все это? Это же глупость и зверство. И что мне теперь делать? Забыть ведь означает струсить. Хватит лукавить! Ты трус! Признайся себе. Иди, взгляни в зеркало и громко так произнеси, глядя в глаза, что ты трус!»

А дорога все не кончалась. Луна на небе смотрела как-то укоризненно.

«Да, не хочу я лезть в политику! – Новая мысль родилась в голове молодого доктора. – Не мое это! Почему каждый обязан?! Может, и мнения у меня никакого нет. Врешь! Есть! Ты против всех этих революций, а значит, не уходи от темы, будь честен. Ты – трус!»

Мучаясь таким горькими думами, он дошел до дома. Не изменяя своей привычке и желая поменять тягостный ход мыслей, Степан уселся под абажуром с чашкой чаю и толстым справочником по хирургии, составленным известным в своих кругах немецким профессором. Погладив обложку, будто она была спасательным кругом, он перевернул страницы на заложенном месте, а закладкой служила прядь русых волос. Он мечтательно улыбнулся и, бережно взяв ее в руки, поднес к лицу и втянул воображаемый аромат. Не пахла она ничем, но ему казалось, что это легкий цветочный, нежный, чуть слышный аромат. Стащил, сам не понял зачем, когда сестра брила ей голову, в карман украдкой сунул.

Так он сидел, глупо улыбался, зажав в руках локон, ни о чем не думал и не заметил, как уснул прямо на странице с туберкулезным лимфаденитом.

Глава 7

Политика играет судьбами людей

Уютный провинциальный городок Тверь, с множеством древних храмов, богатый реками: Волгой, Тверцей и Тьманкой, заботливой рукой обустроило местное дворянство в первую голову для себя, а во вторую для жителей губернии, не скупилось. Обширные дворянские владения утопали в окружении уютных тенистых садов. Многоэтажными зданиями красовались резиденция губернатора, военная гауптвахта, дворянский дом, дума, городское училище, классическая гимназия, казенные учреждения. Ближе к окраинам располагались доходные дома для рабочих и служащих. А дальше за городом протянулась вереница разноцветных мещанских домиков, окруженных огородами и садами.

Городской сад выходил на Волжскую набережную – лучшее место для прогулки, широкий водный простор да белые стены Отроча монастыря на противоположном берегу. Летом – буйство зелени и красок да снующие неугомонные пароходики.

Дороги, конечно, плохи, согласно извечной русской традиции, на автомобиле в холодное время года и выезжать не стоит, зато извозчики хороши.

Город жил приятной обывателю жизнью. Торжественные празднества на Рождество и Новый год, с богослужениями, благотворительными вечерами, пышными гуляньями на елках, маскарадами, танцами, катками и катаньем на санях. Щедрая и шумная ярмарка на Масленицу. Активно работало общество трезвости и борьбы за нравственность, закрывая сомнительные питейные заведения, организовывая читальни и бойкотируя новый танец танго.

На Рождество открылся современный кинотеатр на Морозовской фабрике с недорогими входными билетами. Но из всех местных развлечений Степан предпочитал лишь цирк, и то в те дни, когда там проходил интернациональный чемпионат по французской и иной национальной борьбе. Очень его эта тема интересовала с практической стороны. Мечталось и ему овладеть таковым искусством поражения противника, он и книжку с картинками себе выписал, а по приезде в Петербург непременно собирался в борцовский клуб записаться.

Доктора в больнице приняли Горина с деликатной холодностью из-за его, как им казалось, высокомерия, какового и не было, просто он не умел еще жить обычной жизнью обывателя, да и не желал к ней стремиться. Он покорно и сочувственно выслушивал бесконечные жалобы сослуживцев на всякую ерунду, которая была почему-то им так важна. А беспокоили их очереди в общественную баню, недостаток трамвайных будок, неразборчивый почерк служащих почтово-телеграфных контор, не устраивала работа прачечных и обилие бездомных собак на улицах. Все эти мелочи не трогали еще молодой и пытливый ум Степана, который рвался в Петербург, еще раз, на личном опыте, убедившись, что провинциальная жизнь не для него.

Он все считал, сколько же оставалось ему до нового учебного года, а уехать он решительно собирался, пусть даже и Михаил Антонович не найдет ему замену. Надо отдать должное старшему врачу, по просьбе Степана он выписал почти все, что тот потребовал для работы, кроме рентгеновского аппарата. На него он высоко поднял брови и сказал: «Уж простите, любезный Степан Сергеевич, но тут вы палку слегка, мягко сказать, перегнули». Понятно, что дорого, нет ассигнований, но вещь-то нужная, несомненно.

Уехать теперь Горину хотелось еще с большей силой, и виной тому была его пациентка Вера Игнатьевна Лисовская. Месяц они виделись каждый день, более одного раза после того, как сознание полностью к ней вернулось, он старался в ее палату не заходить, но и этого было слишком.

Поначалу после операции еще некоторое время сохранялись паралич и неясное сознание, но состояние быстро менялось к лучшему. Главное, что рана была асептична, хорошо заживала, и не было лихорадки. После он долго сидел у ее постели, поясняя, что с ней произошло и что будет дальше, успокаивая ее возбужденное сознание, – придя в себя, пациентка стала проявлять сильное беспокойство. Его внушения благоприятно повлияли на барышню, она приняла свое новое положение со смирением и даже некоторым интересом.