О чем тоскует могильщик?

Степан принялся готовить девушку к поездке под звуки непрекращающихся стенаний и суеты.

Вот чего он никак не мог ожидать, так это последующего разговора со старшим врачом.

– В уме ли вы, Степан Сергеевич, предлагать трепанацию дочери Лисовского?! – Они уединились в ординаторской, и Михаил Антонович был крайне возбужден.

– А что же я должен был ему предложить? – Горин смотрел на него в недоумении широко раскрытыми глазами.

– Да. – Он обессиленно выдохнул и обреченно опустил плечи. – Ну, да. Тут я сам сплоховал. Нашел кого послать. Вы, конечно же, не виноваты, я скажу ему, что вышла ошибка.

– Это как это? – возмутился Степан, не веря своим ушам. – Нет никакой ошибки! Все ясно как белый день, сами видите! О чем это вы, Михаил Антонович?

– Господин Горин, вы что же, не понимаете? – жарко зашептал он ему прямо в лицо. – Это Лисовский! Он уничтожит нас с вами, ежели его дочь умрет на операционном столе или после операции.

– Ну, во-первых, с чего ей умереть?

– Во-первых, – грубо прервал Степана Михаил Антонович, – много с чего. Начнем с непереносимости хлороформа, закончим инфекцией мозга.

– Сегодня только утром делали трепанацию адвокату.

– Нашли-с кого ставить в пример, таким ничего не делается, подонкам, а вот нежным, хрупким, невинным девицам – еще как.

– Нет, я решительно против и настаиваю на операции, и немедленной, мы и так слишком много времени потеряли! Вам меня не остановить! Как хотите, но я готов сказать ее отцу, что вы не даете мне делать операцию, и от этого она к утру помрет, а она помрет, вы это очень хорошо знаете. – Степана было не остановить. – Вы же шанс у нее последний отнять хотите! Не совестно?

– Ой… – Старший врач схватился за голову. – Подите прочь! Делайте что должны!

– Я не подведу вас, поверьте!

– Ах, эта юношеская дерзость и самонадеянность, – вздохнул, обессиленно опустившись на стул, Михаил Антонович, Степана уже не было в комнате, он убежал со всех ног. – Что ж, мне остается только молиться.

Самое сложное в такой операции точно определить место трепанации. По параличу было ясно, с какой стороны искать, обрили половину головы, Горин уже представлял себе, как будет возмущена девушка, когда об этом узнает.

– Может, уж всю обрить? – предложила сестра. – Так совсем некрасиво.

– Брейте, – скомандовал он. – В самом деле, чего мудрить.

Повезло, на обритой голове удалось обнаружить место удара по едва заметному синяку.

«Тут и будем сверлить», – решил молодой доктор.

Все было готово. Пациентка на столе, маска, хлороформ, инструменты. Только утром он делал подобную операцию, но внезапно что-то дрогнуло внутри, лишь на миг. Нет, он не боялся Лисовского, никого не боялся, ему лишь безумно хотелось, чтобы все непременно вышло удачно. Что-то личное присовокупилось против его воли, он еще не понимал что, но эта девушка не была для него просто пациентом, и дело было не в споре со старшим врачом, и не в том, что он может упасть лицом в грязь, а в ней, в ее личности. Горин что-то почувствовал, но что, он не понял и впервые в жизни произнес молитву Богу с просьбой о помощи.

Шурочка все смотрела на окна напротив, но они были темны, хотя было уже за полночь, а ей все не спалось. Вот уже несколько месяцев она ложилась, когда он читал свои умные книги по медицине за столом под абажуром и пил чай, а сегодня он так и не пришел, и сердце щемило от тревожного предчувствия.

Многим той ночью не спалось. Игнатий Лукич мерил шагами приемную, а сестры боялись попадаться ему на глаза. Михаил Антонович усиленно молился в своем кабинете, больше беспокоясь за свою судьбу, ведь покидать насиженное место ему не хотелось. Вениамину было просто любопытно, чем дело закончится, а Степан лично накладывал последние швы и повязку, не доверяя никому, строго следя за асептикой и антисептикой, ведь умирали в таких случаях только от инфекции, занесенной во время операции.

Глава 6

Это новое чувство – любовь

Сидя в ординаторской, Степан заполнял, поскрипывая пером, истории болезни. Озорной мартовский луч скакал по руке, будто звал поиграть. Молодой человек ответил ему улыбкой, не отрываясь от работы.

– Слыхали, Степан Сергеич, отца Пахомия мертвым нашли в часовне? – спросила хлопотавшая у шкафчика с лекарствами сестра Татьяна.

– Нет, не слышал, да, признаться, и кто таков отец Пахомий, не знаю, – не отрываясь, ответил он.

– Да как же? Местный старец, прозорливый. Неужто не встречали? На Большой дороге пожертвования собирал. Ласковый такой, добрый, чистая душа. Все его любили, – грустно пояснила она.

– Так кто его и за что убил-то?

– Грабители, говорят. Ходил слух, а может, и не слух, что денег много у него в часовне было. А он там один жил.

– Откуда ж у него деньги?

– На церковь, милостыня. Безбожники, уж и святое место не боятся грабить. Слышала, будто орудует шайка, иконы в дорогих окладах воруют, сдирают, а образа – в печь. До чего народ дошел?! Бога бояться перестал. Эх… – Сестра закрыла шкафчик и вышла с подносом, полным пузырьков.

– Да, нынче в деревнях знаете кто в авторитете? – Степан вздрогнул от неожиданности.

– Павел Иванович, а я вас и не заметил, как вошли, – обернулся он на переодевающегося доктора по детским болезням, высокого, худого, приятной наружности, редко доводилось с ним встречаться.

– Домой иду, в ночную смену дежурил, – пояснил он, натягивая пиджак. – Так вот-с, – он подошел ближе к столу, считая долгом досказать свою мысль до конца, – авторитет в деревнях нынче не кто иной, как некий хулиган с засапожным ножиком. Знаете такого?

– Догадываюсь.

– Хулиган, поясню вам, это такой субъект, что зло творит без надобности, запросто так, ради удовольствия. Дерется, убивает, грабит без повода, для куражу. Опасная личность. И представьте себе казус, барышни такими соблазняются. Вот тебе и нравы! Ну, будьте здоровы! – откланялся он и вышел, а Степан вздернул удивленно брови, вздохнул и помотал головой, сколько информации за полчаса, что он на службе.

Горин дописал последнюю страницу, поправил, чтоб ровнее стояла, стопку историй болезни, довольно потянулся и вновь улыбнулся весеннему солнышку. Убийцы, хулиганы – не трогали его сердце, оно еще было слишком молодо, а в последнее время он его даже чувствовал, будто широкое, во всю грудь.

С грохотом отворилась дверь, и в ординаторскую ввалился Вениамин, а за ним сестрица Амалия.

– Что ж ты здесь ходишь, окаянный?! – ругалась она. – Раз напился, так сиди там у себя с мертвяками и не высовывайся. Старший врач увидит, совсем по миру пойдешь.

– Дело, дело у меня, родная, к любезному Степану Сергеичу, – нечетко пробормотал Веня и икнул.

– Фу, – отвернулась от него сестра и занялась своими делами.

– Садись, а то еще свалишься? – Горин подставил ему стул. – И правда, ты чего? Утром-то.

– Это ты, брат, просто горя моего не знаешь. Что прочитал! Вот, смотри. – Он достал из кармана газетный обрывок. – Первого марта в Севастополе упал с высоты и убился насмерть военный летчик штабс-капитан Андреади. Каково? А? Лучшие из лучших уходят. Горе-то какое? А сегодня уж девять дней, пишут с опозданием, только узнал.

– Он тебе родственник, что ли?

– Не придирайся. А, – махнул он рукой, – знаю я тебя, не поймешь моей страждущей души. Дело лучше слушай. Там труп доставили, родные хотят полное вскрытие, причину смерти, а я, сам видишь, не в форме. Печень с селезенкой спутать могу. И, ведь, заметь, осознаю это. Ответственность свою знаю, брат. Ты же любишь ковыряться в них, – он презрительно поморщился, – знаю тебя, хлебом не корми. Подсобишь?

– Куда ж деваться? Подсоблю, только обход у меня, а там, ежели срочных не будет, подойду.

– Ой, и люблю тебя, друг. – Веня обнял Степана и неровно направился к выходу.

– Дойдешь?

– Обижаешь!

Такие же крашеные белой краской стены, стандартные кровать, тумба и стулья, никаких излишеств, как и в других палатах, но эта – отдельная, для особых гостей, к коим, без всякого сомнения, относилось семейство Лисовских. Как же прыгал возле Игнатия Лукича уважаемый Михаил Антонович, когда уж точно стало известно, что барышня выживет и абсолютно поправится. Адвокат, кстати, тоже выжил и шел на поправку, несмотря на солидный возраст, вровень с молодыми.