1794

Фальберг задумчиво смерил меня взглядом, видно, оценивая мои слова, и сменил тему разговора.

– Эрик… хочу поделиться с вами. Я обнаружил на острове… Вы ведь знаете про мои естествоиспытательские наклонности? Так вот, я обнаружил на острове удивительное создание. Представьте себя… на первый взгляд непомерных размеров паук. При ближайшем рассмотрении я установил, что это… создание относится скорее к отряду скорпионов. Тоже, конечно, паукообразные, но отдельный отряд. Удивительно, да? Со временем я понял причину ребуса. У него нет ни хвоста, ни ядовитого жала… но он питается другими пауками. Те неосторожно принимают его за своего и подпускают слишком близко. А когда осознают ошибку, уже поздно. Он бьет наверняка, без всякого риска неудачи.

Фальберг поставил локти на стол, опер голову на руки и внимательно на меня посмотрел.

– Вы понимаете, что я хочу вам сказать, Эрик?

Я не понял, но на всякий случай кивнул. Вскоре мы пожелали друг другу доброй ночи.

Я надеялся, что Юхан Аксель уже вернулся. Тогда я мог бы если и не взять назад свои слова, то как-то объясниться. Но, к моему удивлению, ошибся. Номер был пуст. Я огляделся и понял, что кое-какие из вещей Юхана исчезли. Хотя он и постарался взять их незаметно. Видно, обиделся и решил переночевать где-то еще.

Я на всякий случай проверил и свои вещи и похолодел: ящичек, в котором лежал подаренный отцом пистолет, был пуст.

14

На следующее утро я отправился к губернатору – разузнать, куда делся Юхан Аксель. Секретарь не хотел меня пускать. Я начал лихорадочно обдумывать следующий шаг, но через несколько минут на пороге появился сам Багге.

– А-а-а… Тре Русур. У него есть чувство юмора, у твоего кузена. Никогда бы не подумал. Где он болтается? У меня тут срочные счета, они ждать не могут.

Я пролепетал, что ничего про кузена не знаю, и, собственно, пришел задать ему тот же самый вопрос. Багге раздраженно потер жирную шею, отгоняя предвкушающих праздничный завтрак комаров.

– Вчера он во что бы то ни стало хотел вернуться в Куль-де-Сак. Еще чего! Что до меня, вопрос решен. Здесь есть дела поважнее, они не могут ждать, пока он разберется со своими химерами. Я дал ему знатную выволочку. Еще чего! – повторил он с еще бо́льшим нажимом. – Клерки будут учить меня, что и когда мне предпринять! Но знайте, Тре Русур: я проучил его только потому, что у меня на Шильдта большие… бо-ольшие виды. Оч-чень большие! В отличие от вас, уж извините за откровенность.

Мне показалось, что губернатор и сам несколько смущен горячностью, с которой он высказал свои нелестные для меня соображения, но тут же понял: он совершенно пьян.

– Ну и ладно, – Багге сменил тему. – Как вам пришелся Тихо Сетон? Шильдт поделился со мной своими подозрениями… что до меня, так и Бог бы с ним, этот тип расплатился полностью и даже с лихвой. Мало того – дал разумные объяснения.

Я попытался что-то сказать, но он отмахнулся.

– Все равно. Увидите кузена, скажите: всё. Мы подвели черту под этой историей. Скажите, если я ущемил его гордость, назвав содомитом, пусть не обижается. Многие спрашивают: с чего бы он так заботится о своем кузене, который вовсе такой заботы не заслуживает? Уж не завелись ли у него шашни с этим недотепой? Я имею в виду вас. Вас, Тре Русур, кого же еще… Я был… как бы сказать… не совсем трезв. Десертное вино, знаете ли, легко выводит из баланса… так что пусть в дальнейшем воздержится вступать со мной в споры в это время суток. Идите, Тре Русур, идите, не путайтесь под ногами.

Он махнул рукой и ушел. Я по-прежнему ничего не понимал.

Кое-что удалось выяснить в конюшне. Оказывается, Юхан Аксель взял лошадь и уехал. Толстый конюх поковырял в носу, с интересом изучил улов и добавил:

– И еще это… лопату взял.

Я не понимал, в чем Юхан Аксель подозревает Сетона, и что совсем уж удивительно – как он решился на эту поездку без разрешения губернатора. Что-то тут не складывалось. Еще и этот пистолет… Что ж, кузен мой юноша неглупый и вполне может сам о себе позаботиться. Кстати, Сетон произвел на меня впечатление человека, наделенного теми же похвальными качествами. Так что самый естественный исход – обсудят с глазу на глаз и установят причины взаимонепонимания. Так оно и будет. Надо просто дождаться возвращения Юхана Акселя.

Вскоре выяснилось несколько удивившее меня обстоятельство: в отсутствие двоюродного брата мне совершенно нечем заняться. Никто меня не искал, не интересовался, где я и что делаю, так что я мог распоряжаться временем по своему усмотрению. Пошел к океану. Решил прогуляться вдоль берега, но вскоре путь мне преградили густые низкие заросли, спускавшиеся к самой линии прибоя. Пошел в другую сторону. Там были вырыты неглубокие котлованы – в этих бассейнах приливная вода испарялась и превращалась в драгоценный товар: соль. Рабы время от времени сгребали ее граблями в большие серые сугробы. Я почему-то вспомнил про найденный мною по приезде странный камень, и почти час посвятил поиску подобных камней. В результате набрал полную горсть, но природа их по-прежнему оставалась загадкой. Ноздреватые, как пемза, пористые, не очень тяжелые камушки со странными зазубринами. Некоторые гнутые, другие удлиненные или неопределенной формы, будто отколоты от чего-то.

В конце концов геологические изыскания мне надоели, и я пошел бродить по улицам Густавии, как всегда, весьма оживленным. В гавани выстроились баркасы, ждущие очереди на разгрузку. Прибыл очередной корабль с живым товаром. Рабов вели по улицам в ржавых цепях, и прохожие зажимали носы от нестерпимой вони. Впрочем, поблизости стояли ряды бочек с водой, где несчастных отскребали от многомесячной коросты грязи, а оттуда вели в бараки, где они ожидали очередных торгов. Многие выказывали признаки помешательства после долгого морского путешествия: дико сверкающие глаза, нечленораздельные выкрики, пена в углах рта. Удивительно: как работорговцам удается большую часть довезти живыми; как они все не умирают в таких нечеловеческих условиях?

Мало того – торговцы старались избежать ненужных потерь. Они то и дело приглашали Фальберга. Я подошел, попросил не отказать мне в обществе, и некоторое время шел за ним по пятам. Фальберг шел вдоль рядов изможденных и понурых негров и коротко констатировал:

– Скорбут. Скорбут. Тропическая лихорадка. Изолировать. Скорбут…

Он, кажется, не тяготился моим обществом; наоборот. Возможно, я отвлекал его от мрачных мыслей. Ничего удивительного: а какие еще мысли неизбежно одолели бы каждого, кто надумал совершить подобный обход?

– Что ж… все, что мы видим, результат условий на кораблях, но корабль есть корабль, не в наших силах управлять стихиями. Но здесь, на острове, тоже приходится сталкиваться с необычными заболеваниями… и это вызывает озабоченность… – Он неожиданно устроил странную гримасу: оскалился и несколько раз подмигнул. Я даже не сразу сообразил: оказывается, таким странным способом он просит стоящего перед ним раба показать зубы. – Например, тяжелые случаи дисфории. Да… дисфория. Вряд ли вам знаком этот термин… Своего рода одержимость воспоминаниями о родине, а именно тоска, непреодолимая тоска, и тоска эта сплошь и рядом имеет соматические последствия. Поверхностное дыхание, знаете ли, брадикардия… извините, замедление пульса. Они отказываются от еды и даже от питья. И в запущенных случаях эта болезнь, представьте, смертельна.

– И нет никакого способа лечения?

Фальберг перешел к следующему узнику, одарив меня многозначительным взглядом. Осмотрев раба, повернулся ко мне и пожал плечами.

– Конечно, есть. Способ лечения очевиден.

На том мы и расстались.

По пути в номер я прошел мимо бараков. И хотя старался смотреть под ноги, чтобы избежать неприятных сцен, мое внимание привлек совсем молодой раб в скованной цепью группе, очевидно, ожидающей очередного морского путешествия на одну из сахарных плантаций на Антильских островах. Совершенно голый, он дико размахивал руками, но был не в состоянии издать ни одного членораздельного звука – мешала стальная узда, удерживающая челюсти в полуоткрытом состоянии.