Я Распутин

Угля бы им активированного… Побежал к соратникам, спросить, смотрю, еще народ за живот держится. Поспрашивал — у всех после обеда. Угля… а зачем активированный, для начала березовый сойдет! Кинулся на кухню, только до печи, в которой березовые дрова жгли, не дошел.

Бабы кашеварили как привыкли — в той же одежде, что на улице ходят, одна над кастрюлей так наклонилась, что концы платка даром что не в вареве плещутся. Поглядел по сторонам, понятное дело, надо срочно чистоту наводить.

— А ну, все вон отсюда! И собрать всех в зале!

Минут через пять все, кто был в доме, столпились в бывшей лавке. Из нее сделали полноценный зал, я даже планировал мини-сцену организовать. Животом маялись человек десять или двенадцать, треть общины. Эдак мне всех перетравят.

— Зашел я нынче на кухню, дети мои, а там грязь и неустройство! Мы же за чистоту небесную и у нас все должно быть в чистоте — и душа, и тело, и вокруг все! Посему накладываю на всех епитимью за кухню — два дня на ржаных сухарях и воде! Мефодий Акинфич, Маня, Никодим, ко мне подойдите.

Поднялись, подошли поближе.

— На кухне беда, грязь. Если бабы так и дальше кашеварить будут, все животом поперемрем. Посему слушайте. Первое — все, что сейчас там наготовлено, вылить.

— Как зе так! — всплеснула руками шепелявая.

— Вот так. Дюжина потравленных в общине, куда уж больше. Второе — кухню заново вымыть, вычистить. Все кастрюли, котлы, ложки-тарелки перемыть, кипятком ошпарить. Чистота — на тебе, Мефодий Акинфич, чтоб все сияло, как палуба при царском визите.

Моряки ухмыльнулись, кивнули понимающе.

— Именно так. Ты, Маня, придумай кухонным халаты какие-нибудь из белого полотна, чтобы всякая грязь сразу видна была. И никого на кухню без мытья рук не пускай.

И санитарной книжки, кстати. Бог весть, кто чем болен. Врача, врача надо в общину.

— За продовольствием догляд есть, теперь и за чистотой нужен. И помните, это у себя на кухне чего хочешь можно делать, сам напортачишь, сам и дристать будешь. А тут ты затащил заразу, а погибают другие. Негоже так. Нам всю Россию вылечить предстоит через веру и любовь, везде чистоту навести, так и начинать надо с себя. Ясно? — я вперил фирменный распутинский взгляд в собравшихся.

— Ясно! Сделаем, батюшка! — зашумело собрание.

И пошел я мастерить «эесерика», как его называл Дрюня. Парню уже было лучше и он с удовольствием расписал конструкцию — две петли да эластичная связка. Но потом спохватился, как же это, если мы за веру и любовь, то к чему оружие?

— Христос как сказал? Не мир я принес, но меч. Вот и мы должны мечом владеть.

Лохтина все собрание просидела в уголке, на кухню не пошла, невместно. Ничего, есть и для нее дело.

— Смотри, Ольга, и запоминай. Вот это, — нарисовал я на бумаге знакомую с детства «монополию», — игра такая, будет называться «Мироед». Вот три лавки, три мельницы, доходные дома и так далее. Паровоз, податная, сундук общинный…

Дальше я худо-бедно адаптировал американскую классику к русским деревенским реалиям, заменив «тюрьму» на «холодную», «улицы» на «трактиры», «маслобойки» и прочие сельскохозяйственные дела. Судя по загоревшимся глазам Лохтиной и десяткам вопросов — получилось неплохо.

— Собери всех, кто сейчас без дела шатается, подумайте, как сделать домики и фишки, из чего деньги, и все остальное. Найди через газету художника. А то и двух. Вот тебе денег — я отсыпал из кармана купюр — Запустим дело, будем по всему городу торговать, доход общине пойдет.

— А потом что? — задала логичный вопрос Лохтина.

— А потом будешь учиться на пишущей машинке работать. Мне много бумаг печатать потребуется.

Озадачил и пошел с «эсериком» тренироваться.

*****

Ко встрече со Столыпиным я основательно подготовился. Хватит экспромтов, нужна планомерная осада. Этот камень можно сдвинуть только постоянным давлением. Гапон пытался наскоком — чем это кончилось, я помнил.

Первым делом, рядом с Большим Гостиным Двором я нашел фотоателье и за пять рублей подрядил фотографа съездить со мной в клинику. Носатый чернявый выкрест по имени Андрей спотыкаясь и вздыхая, уныло тащил штатив с массивной камерой, попутно расспрашивая о работе.

— Несколько фотографий, не сильно умаешься — отмахнулся от его бесконечных расспросов — Лучше скажи как тебя на самом деле зовут

— Адир

— Что же ты, Адир, веру отцов поменял?

— А вы знаете, как живут евреи за чертой оседлости? Про погромы слышали?

— Слыхал, слыхал. А еще рассказывали мне, что ваши общины подмяли под себя все самые интересные промыслы в местечках, дешево ссужаете соплеменников и других не пущаете в гешефты ваши. Ростовщичеством занимаетесь, православный люд в большие долги вгоняете. А потом по исполнительным листам имущество залоговое забираете себе. И богатете еще больше. На чужом то горе.

— Они сами берут! — возбудился Адир — Их никто не заставляет!

— И это правда. Но оттого ваше богатство праведным то не становится.

Вот в таких разговорах мы добрались до клиники Калмейера. Оказалось, что Артур Борисович не дожидаясь меня уже сделал операцию по установке аппарата Распутина на ногу одного из пациентов. Тот был вполне румян и чувствовал себя прилично.

— Зачем же Распутина? — расстроился я — Назовите иначе

— А как? — удивился доктор и принялся задавать мне вопросы, ответы на которые я не знал. С какой скоростью вращать винты, как быстро нарастает костная ткань и так далее.

— Пробуйте так и сяк — пожал плечами я. Адир уже установил штатив, залез под покрывало — Поставьте аппарату на других болящих, чем больше их будет, тем скорее все узнаете.

Расстались разочарованными.

Второе дело, которым я занялся после получения фотокарточек — составление программы партии Небесная Россия, ее устава. Думал так. Покажу Столыпину морковку — ноги дочери можно вылечить и она будет ходить. Под это дело подпишу устав и может даже успею поучаствовать в выборах Думы в следующем году.