Мессалина

— Нет, наяву! В том-то и чудо: наяву! — выкрикнул Клавдий и требовательно стукнул кулаком по столу.

— Да, это действительно чудо, — тотчас с жаром согласился Вителлий, решив больше ничего не уточнять, ибо, если внуку Ливии хочется, чтобы Юнона с Церерой и Юпитером свободно расхаживали по дворцу, заглядывали в термы, резвились и посылали всем ласковые улыбочки, то что в этом уж такого необычного. Всё как всегда. И хуже всего обнаружить в таких вещах своё непонимание.

— Мне не с кем поговорить об этом, Луций, но я чувствую в сердце своём ту божественную любовь, которую воспевали Гомер, Сапфо, Катулл, наш Овидий. Уж не знаю, радоваться мне или плакать. Сам видишь, я дожил до седых волос, а веду себя как мальчишка. Лучшая часть жизни развеяна по ветру, а мне кажется, я только начинаю жить. Всё спуталось, перемешалось... Жаль, нет бабушки!

— Да, жалко бабушку, — с готовностью поддакнул Вителлий.

— Что же мне делать, Луций?

Вителлий на мгновение задумался, ибо не знал, что вообще делают в таких случаях, когда влюбляются в богинь, разгуливающих по дворцу, однако держать долгую паузу было неудобно.

— А если совершить жертвоприношение? — неуверенно подсказал наместник Сирии.

— Кому? Моей Юноне? — нахмурившись, удивился Клавдий.

— Ну да... — Луций сразу же понял, что ляпнул совсем не то, но ничего другого придумать больше не мог.

Слуга убрал пустые блюда из-под ягнёнка, которого несчастный влюблённый прикончил в один присест, а также огромный поднос, на котором недавно лежало двадцать запечённых голубей, убрал груды костей, пустые миски из-под жареной рыбы и принёс огромную вазу с гроздьями винограда, спелыми персиками, грушами, абрикосами и другими, более диковинными плодами. Клавдий мгновенно шумно захрустел, зачавкал, и сладкий сок заструился по его двойному подбородку на белоснежную тогу.

— Бери-бери, не стесняйся, — промычал он, раздумывая о своём, потом спросил: — Ты имеешь в виду совершить жертвоприношение той Юноне или этой?

— И той... и этой... — вспотев от напряжения, ответил Вителлий.

— Ну той — понятно. А какое этой?

— Такое... — Луций изобразил замысловатым жестом нечто непонятное, и Клавдий задумался.

— А может быть, ты и прав, она ждёт от меня жертвы, поступка! — вдохновенно выговорил он.

— Да, конечно! — тотчас поддержал его Луций.

— Хорошо. Надо сделать ей предложение! Попросить стать моей женой! А?.. Как думаешь? — загорелся внук Ливии.

Луций застыл в напряжении, ибо своим ослабевшим умом не понимал, как можно сделать предложение богине, пусть и гуляющей иногда по дворцу и заглядывающей в термы. Он видел только, что Клавдию этого очень хочется.

— Что ж, замечательная мысль, — вытирая платком лицо, пробормотал Вителлий.

— Так я и сделаю! — решительно сказал Клавдий. — И сегодня же! Нет, завтра же, — помедлив, определился он. — А лучше через неделю или две... Или попрошу племянника Гая Германика. Говорят, он станет после дяди императором. Он мне не откажет и сосватает её. Да, так я и сделаю!

Тиберий уже не вставал. Ноги не держали его, и лекари придумали для императора пробковое ложе, на котором он плавал в бассейне, а двое слуг в это время поливали властителя солёной водой. Он почти не говорил. После четырёх часов пребывания на воде его переносили в покои, кормили из трубочки, и он засыпал часа на три. Все с замиранием сердца ждали, что правитель может и не проснуться. Но он просыпался, начинал стонать, это значило, что он помочился под себя, надо нести его в тёплый бассейн, менять простыни, докладывать о текущих делах — на чём Тиберий настаивал в обязательном порядке и даже принимал важные государственные решения, правда, не без подсказки своих советников — и снова кормить через тонкую камышовую трубочку. Один из лекарей, наблюдая за самодержцем, сказал, что Тиберий сможет прожить в таком состоянии полгода, а то и больше, ибо в светлых глазах мелькали весьма здравые отблески, подтверждавшие, что дух императора ещё силён и он не даст ему раньше срока сойти в могилу.

Макрон приехал в Мизену на следующий день к вечеру. Его появлению удивились, но не потому что не ждали, наоборот, ожидали и с утра по распоряжению императора послали гонца за префектом — и удивились тому, как быстро он объявился. Однако с гонцом они разминулись, только и всего. Его встретил трибун Кассий Херея, кому была поручена на Капри и в Мизене охрана императора, повёл сразу в его покои, но Тиберий заснул пять минут назад, и лекари попросили, если нет срочных вестей, требующих экстренного внимания властителя, подождать хотя бы пару часов.

— Мои вести подождут, — сказал Квинт, взглянув на Кассия, и тот кивнул в ответ.

Макрон приметил Херею ещё в 16 году, когда они ходили покорять германские племена под командованием Германика, родного племянника Тиберия. Высокий, плечистый, с густой шапкой чёрных курчавых волос, имевший в подчинении центурию в то время, он одним своим видом внушал к себе уважение подчинённых и наводил страх на врагов. Квинт Невий ходил тогда в трибунах, которому подчинялось сразу несколько легионов, и сразу же приблизил к себе Кассия, ибо сам являлся доверенным лицом Германика. Так Херея и Макрон подружились, и за прошедшие одиннадцать лет их дружба упрочилась, и ни один из них ни в чём не мог упрекнуть другого.

— Сардак уехал? — спросил Макрон.

— Час назад.

— Как самочувствие императора?

— Как обычно.

— Сколько гвардейцев в охране?

— Четверо.

Трибун провёл префекта в свои покои, находившиеся рядом со спальней императора. Они состояли из двух комнат: спальни и веранды, выходившей на море, которое тихо плескалось в десяти шагах. Трибун пригласил слугу, который омыл ноги Макрона, принёс воды для рук, тела и лица, подал свежую тогу, накрыл на стол. Путь до Мизены занял у начальника гвардии почти весь день, и Макрон немного устал, а потому неторопливо раздумывал, когда ему лучше исполнить то, что он пообещал Калигуле. Префект не сомневался, что Кассий ему поможет, а преторианцы не проронят ни слова. Лекари также безропотно подтвердят кончину правителя, и ни у кого не возникнет сомнений, что она произошла естественным путём, настолько плачевно нынешнее состояние императора. Они с Хереем совершат благо и дадут империи молодого энергичного государя, который вдохнёт в неё новую жизнь.

Мартовское солнце так нажгло за день лицо, что щёки и нос до сих пор горели, и префект смазал его прохладным оливковым маслом. Впрочем, Макрон сжёг его ещё раньше, во время африканских походов, и за глаза его даже называли «меднорожим», а потому бледнее лицо всё равно не будет.

Слуга накрыл стол на веранде. День хоть и угасал и красный шар солнца неумолимо опускался к воде, чтобы потонуть в искрящихся водах тёплого неаполитанского залива, но свет ещё разливался по всей его дали, играл в листве, точно заворожённый беспокойной перекличкой дроздов, затеявших её в кипарисовой аллее.

Макрон давно мечтал вырваться из шумного Рима на этот благословенный берег, и даже мысль о скором убийстве не отравляла того наслаждения, которое он сейчас испытывал, впитывая взглядом, слухом, носом краски, звуки и запахи уходящего дня.

Конечно, хорошо бы пожить здесь неделю-другую и ни о чём не думать.

Кассий угощал его устрицами, миногами и печёной рыбой. В Риме это стоило дорого, а здесь дешевле мяса. Но Квинт так устал, что и есть не хотелось. Он съел пол-лепёшки с сыром и одну рыбёшку, отведал белого вина. Хозяин, сидя напротив за столом, молчал, ожидая, что префект сам начнёт беседу. Но Макрон не торопился переходить к делу. Да и что это за дело, которое легче всего осуществить ночью обычным для него способом: подушку на лицо, и через двадцать — тридцать секунд всё кончено. Сейчас же надо отдохнуть после дороги, полюбоваться этим потрясающим закатом, ибо завтра с утра опять в дорогу. Прощаясь, Сапожок умолял прислать сразу же хотя бы гонца, а лучше поторопиться самому. Калигула хотел, чтобы гвардия ему сразу присягнула, а на то, как поведут себя сенаторы, Германику наплевать. Он их терпеть не мог. Потому Квинту придётся поторопиться и полюбоваться этими красотами позже. Хотя весной нет той изнуряющей жары, какая бывает летом, всё цветёт, и воздух напоен ароматами цветов и деревьев.