Страница 7 из 106
«Очистила дом» — так написала она своему давнему корреспонденту Гримму.
Но сразу после венчания Павла Екатерина столкнулась с той же самой задачей, что была перед ней в 1760 году, — взаимоотношениями свекрови и невестки. Тогда она сама оказалась под рукой капризной, властной и непостоянной Елизаветы и боролась с ней, как могла.
Только теперь в роли свекрови очутилась она, великая Екатерина, а в роли непокорной и настырной, властолюбивой невестки выступила новая немецкая принцесса — Вильгельмина, которой при крещении в православие дали имя Наталья Алексеевна.
«О, это была недюжинная натура», — сама себе признавалась Екатерина. Слишком уж та была недовольна положением своего мужа и слишком уж порицала свою свекровь за разврат при дворе...
Следила за ней Екатерина, все мелочи доносили ей соглядатаи, и вовремя проведала, что созрел заговор.
Юная принцесса Гессен-Дармштадтская была более своевольна, чем в своё время Екатерина, её откровенные высказывания уязвляли императрицу, но знала старая свекровь, что время работает на неё, а не на юную нетерпеливую красавицу.
Сколько терпела она сама, Екатерина, известно лишь ей одной — восемнадцать долгих лет ждала благоприятного момента для переворота...
Эта ждать не хотела, ей казалось, что все права на русский престол у Павла бесспорны и Екатерина незаконно заняла его. Ждать и терпеть принцесса ещё не умела.
Много позднее знаменитый драматург, автор «Бригадира» и «Недоросля», так говорил об этом несостоявшемся заговоре:
«Мой покойный отец рассказывал мне, что в 1773 или 1774 году, когда цесаревич Павел достиг совершеннолетия и женился на Дармштадтской принцессе, названной Натальей Алексеевной, граф Н. И. Панин, брат его фельдмаршал П. И. Панин, княгиня Е. Р. Дашкова, князь Н. В. Репнин, кто-то из архиереев, чуть ли не митрополит Гавриил, многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и вместо неё возвести совершеннолетнего её сына. Павел Петрович знал об этом, согласился принять предложенную ему Паниным конституцию, утвердил её своей подписью и дал присягу в том, что, воцарившись, не нарушит этого коренного государственного закона, ограничивающего самодержавие».
Душой заговора была Наталья Алексеевна, уже тогда носившая под сердцем ребёнка.
Доверенными секретарями при Панине были Дмитрий Иванович Фонвизин и Пётр Васильевич Бакунин. Он-то из честолюбивых своекорыстных видов и решился стать предателем: поехал к Григорию Орлову, открыл все обстоятельства дела и назвал всех участников. Это сразу же стало известно Екатерине.
Она позвала к себе сына, гневно упрекнула его в коварных замыслах против неё. Павел испугался, принёс матери повинную и список всех участников заговора.
Она сидела у камина и, взяв список, даже не взглянула на него, бросила в огонь и сказала: «Не хочу и знать, кто эти несчастные».
Павел был потрясён благородством матери. А она знала всех по доносу Бакунина, но вид сделала и играла в благородство до самого конца всей этой истории.
Из заговорщиков никто не погиб. Екатерина никого из них не преследовала.
Граф Панин был удалён от двора с благоволительным рескриптом и щедрыми дарами, брат его, фельдмаршал, и княгиня Дашкова переселились в Москву, князь Репнин уехал в своё наместничество в Смоленске, а над прочими заговорщиками учинили тайный надзор.
Единственной жертвой заговора стала юная Наталья Алексеевна. Эта красавица, так похожая на портрет Луизы, должна была родить.
И сколько же жалоб было на неё в те времена у императрицы! Слишком много тратит — наряды, выезды, экипажи, обстановка, кортежи. Появились долги.
Екатерина платила, заботясь только об одном: чтобы не было денежных связей с иностранными дворами.
«Если всё счесть, да с тем, что ещё дала, то более пятисот тысяч в год на них изошло, — жаловалась она своим корреспондентам, — и всё ещё в нужде. А спасибо и благодарности ни на грош».
Вот что ей было нужно — поклонение молодой невестки, а Наталья Алексеевна презирала свекровь...
Однако, усмехалась про себя Екатерина, и эта юная принцесса пошла по её же пути: едва вышла замуж и начала деспотически управлять Павлом, повинующимся жене по первому жесту, как завела себе друга сердечного — известного щёголя и мота Андрея Разумовского.
Впрочем, на того красавца влияли французские и испанские Бурбоны, и, как знать, не от них ли получал он деньги и подсказки!
Услать Разумовского Екатерина не могла — не хотела давать сыну повод для неудовольствия, хоть и намекала ему на грязную связь его жены с красавчиком Разумовским.
Ждала наследника от принцессы, ворчала, что ездит невестка верхом, танцует до упаду, всё тело натирает льдом, а паче всего не слушает советов свекрови и крайне остра на язык. Только в одном послушалась — поехала на богомолье в Сергиев монастырь, да и то из видов скорее политических, нежели веря в это средство.
Тем не менее после паломничества забеременела.
И снова, глядя на портрет Луизы, вспоминала Екатерина, как пришла к невестке, уже собравшейся рожать, как привела с собой акушерку Зорич, лучшую в Санкт-Петербурге.
Но никогда и никому не поверяла Екатерина слов, сказанных невестке тихонько, на ушко:
— Видите, что значит бороться со мною. Вы хотели заключить меня в монастырь, а я отправлю вас подальше. Вы отравлены.
Четыре дня мучилась Наталья Алексеевна. А на пятый умерла. Ребёнок так и не родился.
С грустью вспоминала об этом Екатерина, но сожалела лишь об одном: не склонила головы невестка, не умела приласкаться к ней, великой монархине, зато и получила прямую дорогу в могилу...
Впрочем, что толку вспоминать.
Теперь только одна зацепка: Луиза-то родная племянница Натальи Алексеевны.
И мать её, Амалия, была в Петербурге ещё тогда, в первое бракосочетание Павла.
Родная сестра Вильгельмины.
И славно, что Павел выбрал не её, а среднюю, Вильгельмину, не то не было бы ни Луизы, ни этого портрета...
Не дай бог, если пошла племянница в тётку — надо обласкать с первых дней, привязать к себе, чтобы головка на длинной тонкой шейке легко склонялась в ноги великой царице.
Но её мысли текли и заглядывали дальше. Если и будет характером племянница в тётку, то и ладно, то и хорошо. Значит, не поладит со свекровью, Марией Фёдоровной, значит, станет строить козни против неё и Павла. А больше всего на свете хотела Екатерина, чтобы трон после неё достался не Павлу, а любимому старшему внуку — Александру.
Как странно! Если не любишь мужа, то и детей от него не только не любишь — ненавидишь. Как презирала Петра Третьего Екатерина и это же презрение и ненависть перенесла на своего отпрыска. А ведь носила же его под сердцем, рожала же его в муках и слезах!
Безутешен был Павел, стоял на коленях перед телом покойной горячо любимой жены, содрогался при одной лишь мысли, что мать могла отравить Наталью Алексеевну, извести, убрать со света.
Содрогался, но не мог поверить в такое злодейство. Однако потребовал, чтобы освидетельствовали тело Натальи Алексеевны, немного успокоился, когда лучшие врачи и анатомы не нашли в умершей ни следа отравы.
И всё-таки подозревал.
Но Екатерина в проделках была изощрённа. В бумагах Натальи Алексеевны отыскали письма к Андрею Разумовскому, ясно изобличающие их интимную связь.
— Говорила вам, великий князь, — запёршись с сыном в кабинете, объясняла она Павлу, — не поверили мне. А руку-то подделать невозможно, сами нашли, сами прочитали. Что ж горевать рогоносцу?
Нарочито кольнула, чтобы вспыхнули в нём досада и ненависть — так скорее пройдёт любовь.
И не успели похоронить Наталью Алексеевну, не объявляя по ней траура, как уже полетели курьеры искать наследнику российского престола новую невесту...
Два месяца после смерти жены Павел провёл вместе с матерью в Царском Селе.
Жизнь ничем не отличалась от нормальной — увеселительные поездки, концерты и спектакли, свадьбы и крестины, едва только схоронили Наталью Алексеевну в Александро-Невской лавре.