Госэкзамен

— У Серёжи! — провыл Додик, гневно сверкая очами на растерянного мальчишку, хлопающего глазами и не понимающего решительно ничего!

— Серёжа… — вкрадчиво сказал Бриск, меняя тон разговора, — тебе нравится скрипка?

— Ну… да, — осторожно ответил мальчик, совсем не понимая нового поворота в разговоре, — красиво звучит! Эхуд говорит, што у меня талант и будущее. А Гектор, как просморкается и отплювается — што он дал бы отпилить себе ногу без наркоза ещё раз за такие руки и слух.

— Талант, Серёжа! — возбуждённо вскричал аптекарь, — А ты — драться! У человека в руках…

Он осторожно встряхнул руку Кузьмёныша.

— … ровно тридцать костей! Тридцать, Серёжа! Одна неудачная драка, и ты можешь повредить одну из них, после чего у тебя уже нет будущего! Нельзя… даже воду таскать нельзя!

— Так ето… — начала было Глафира, часто моргая глазами и собирая в кучку воспитательные мысли по поводу приучения к труду, воспитания и прочих несомненно благих вещей.

— Вы хотите для своего сына счастливого будущего, или таки желаете видеть его босяком?! — резко повернулся к ней Додик, раздувая заросшие густым волосом ноздри.

Столь безапелляционная постановка вопроса добила женщину. Для сына она хотела и хотит светлого будущего, в котором он — непременно в костюме. А тут…

… голова её закружилась от видений сыночка со скрипочкой и в костюме. Если уж такие люди говорят о будущем Серёжи, то…

— Господи… — она завыла, сотрясаясь всем телом и прижимая к лицу нечистое полотенце.

— … сподобилась, — вытолкнула она из себя, ещё пуще заливаясь слезами, — счастье-то какое…

Додик часто заморгал и снял очки, протирая их манжетой и хлюпая носом, а Кузьмёныш, завздыхав, без лишних слов обнял мать. Уткнувшись лицом в тёплую макушку сыны, Глафира плакала от счастья.

Говорить что-то членораздельное она не могла, но…

— … Господи… кому в Расее… досыта, каждый день…

— … костюмчик, — дрожащими губами вытолкнула она, — Думать не могла! Костюмчик! А теперь…

Она всхлипнула и зарыдала ещё сильней, но это были слёзы счастья.

— Скри-ипочка-а… тала-ант!

— Обещай! — она вцепилась в сына обеими руками и уставилась глазами, из которых слёзы текли — ручьём! — Обещай… все силы… Ну же… ну!

— Обещаю… — вытолкнул из себя Кузьмёныш, готовый в эту минуту пообещать что угодно, лишь бы мама прекратила плакать. Он смутно догадывался, что футбол, может быть, для него и не всё… Но что многие мальчишеские удовольствия для него отныне под запретом, это точно!

А другой стороны — скрипочка… Нравится ведь! И костюм… не этот, жаркий и колючий, а костюм вообще!

— Обещаю, — уже уверенней повторил он, и мать прижала его к полной груди, разрыдавшись с новой силой.

Завидев толпу, длинной змеёй протянувшейся к спрятанному в глубине сада двухэтажному особняку в колониальном стиле, Глафира неосознанно замедлила шаги, прижав край расписного платка к губам и неверяще округляя глаза.

— Охти… — вырвалось у неё, — это што ж, все…

— Ага, — угрюмо отозвался Кузмёныш, прижимая к боку футляр со скрипкой и упрямо наклоняя подбородок к левому плечу. Проходя вперёд, он грозно сопел, готовый в любой момент двинуть какому-нибудь задаваке по сопатке. А то ишь! Смотрят!

— Это ж сколько народищу… — театральным шёпотом брякнул идущий позади Сашка Ванников, взятый за компанию, — и все сюды? Ужасть! Я б помер со страху, вот ей Богу!

Сердце у Кузьмёныша, после услышанного-то, провалилось куда-то вниз, в район мостовой и даже ниже…

… а потом забухало заново, часто-часто! Сзади послышался звук подзатыльника, и змейски зашипела на приятеля Ида Левинсон — рослая, нахальная, носатая девчонка с повадками опытной базарной торговки — вся в мамеле, дай ей Б-г здоровья!

— Я тибе язык с губами на ключь сажать буду! Не умеешь думать, так не берись мотать нервы вслух! Делай молча и сибе, а не всем окружающим разом!

— Так его! — гоготнул нахальный Севка, рассуждая на тему жениха и невесты, и что характерно — не встречая отпора по этому поводу.

— Воспитывает, — дипломатично отозвался чернявый Пепе, и на душе у Кузмёныша стало почему-то легче. Па-адумаешь! Он, может, всю жизнь (то бишь последние три месяца оной) хочет стать моряком! Если на скрипочке не получится, то вот он, запасной план!

Будет моряком, пиратом и известным путешественником. Ну или торговать с дикими племенами и охотиться на львов! А потом приезжать к матери и дружкам, весь в шрамах от львиных когтей и кафрских ассегаев, пропотелый и запылённый, как дядя Фриц, и рассказывать, посасывая трубочку, истории о своих приключениях, одна другой интересней и чудесатей.

" — А можно же и тово… — постучалась в потную мальчишескую голову горячечная мысль, — разом! Со скрипкой это… концентрировать, и на львов с кафрами приключаться!"

Додик, деликатно подхватив идущую впереди Глафиру под локоток, втолковывал ей что-то успокаивающее, наклонившись пониже.

" — Женихается, штоль? — отвлёкшись от будущих гастролей с ручным львом и преданным слугой-кафром, которого он самолично от чего-нибудь спасёт, недоумённо подумал мальчишка, следя за губами аптекаря, почти касающегося уха женщины, — Мамке двадцать пять годочков уже, куда ж…"

В этот момент его толкнули, и мысли по поводу предполагаемого жениховства и его, Кузьмёныша, отношения к этому, вылетели из головы. Осталось только возмущение и готовность если вдруг что — по сопатке!

… по сопатке не получилось, потому как мальчишек развел дядя Гектор Христодулопулос и дядя ПалВаныч, коротко выговорив обоим.

Померявшись взглядами и…

… Кузьмёныш залихватски и оченно круто сплюнул через дырку в зубах прямо под ноги противному толкачу.

… а оппонент очень гадко и невоспитанно харкнул через губу под ноги людям.

… разошлись.

— Флейта, — снисходительно сказал Сашка, проводив взглядом мелкого невоспитанного поца с верблюжьими привычками, — от неё футляр.