Страница 8 из 15
Проснулась Кира, подбежала к плачущей маме, с ужасом застыла на месте и разрыдалась безутешно. Случилось второе мощное эмоциональное потрясение в ее жизни. Цыган был уже не с ними. Рано утром мама разбудила Толю, они унесли собаку, завернутую в то самое покрывало, на пустырь и похоронили там. Это ужасное событие стало настоящим горем для всей семьи, лица были опухшими от слез, боль долго не отпускала. Ангелина в то же утро пошла к мерзкому живодеру Пахмутову. Но что она могла сделать с ним? Накричала на него, сказала все, что она о нем думает, и только. Он и утром был все еще пьян, плохо помнил, что сделал, а главное, зачем. Он стал для всей семьи врагом, убийцей. Они навсегда перестали здороваться с ним.
Мама, как и прежде, почти все время работала с раннего утра до позднего вечера, денег не хватало. Старшие дети-подростки присматривали за младшими, и все бы ничего, но Толя стал пропадать куда-то вечерами, приходил домой ближе к маминому возвращению, а потом и вовсе позже нее.
Все чаще Кира чувствовала от него запах табака и не только, от него пахло как от всех мужиков на их деревянной улице – в частном секторе. Все курили, да и пили тоже. Частный сектор – потому что все дома были частной собственностью живущих в них людей. И только дом, где жила семья Киры, не принадлежал ей. Квартиру в нем получила мама от завода после смерти отца, вернувшись из Сибири, куда они уезжали всей семьей на целину на заработки.
Дом был бревенчатый, серый, шероховатый от времени, с широкими трещинами в бревнах, с почерневшими следами срезанных сучков, со множеством окон. Он напоминал Кире старого, огромного слона, поджавшего под себя неуклюжие передние ноги, кожа которого была испещрена глубокими темными морщинами, складками. Она видела такого в приезжем зоопарке. Дом был разделен на три небольшие квартиры, в каждую из которых имелся отдельный вход. Одним из трех окон фасада было окно семьи Киры, остальные три располагались с левой стороны дома, они выглядывали в просторный двор, усаженный вдоль забора вишнями и молодыми яблоньками. Из окон был виден соседский дом с огромным огородом. Два других окна фасада принадлежали семье из двух человек: матери и сыну. На улице мать прозвали Синяя Птица потому, что не просыхала от попоек вообще, то есть абсолютно. Утром опохмелялась, шла на работу мести дворы около пятиэтажек, возвращалась с бутылкой и снова с удовольствием употребляла. То и дело хилая стена, разделяющая их жилье и жилплощадь Кириной семьи, содрогалась от глухих ударов. Вероятно, Птицу от потери координации кидало на стенки со всего маха, и вот эти наскоки сопровождались глухими ударами, как если бы кто-то сбрасывал с плеч на пол мешки с картошкой то там, то тут. Потом она падала с ног последний раз, борьба с собственным телом затихала. Забывалась мертвецки пьяным сном. Наступала долгожданная тишина. Ненадолго. К вечеру возвращался сынок Аркашка. Он не отставал от матери: придя из армии, наверстывал упущенное безалкогольное время. Ужинали все громче и громче со звоном стаканов, потом все переходило в крик, битье посуды, визг и апофеозный ор: «Убивают, помогите!». Сотрясающая все пространство вокруг пронзительная «сирена» поначалу была как бы сигналом для соседей: бежать на помощь, разнимать дерущихся родственников, спасать. Подумать только, – сын гонял мать, избивал ее до синяков, до полусмерти. Она то и дело ходила с сизыми фингалами, разметанными по всему лицу, рукам, ногам, что добавляло еще больше синевы к ее прозвищу. По первому времени, когда они только поселились в этом муравейнике, мама Киры, как и люди из соседних домов, прибегала, встревала, прекращала дальнейшее избиение Синей Птицы. Они увещевали, стыдили Аркашку, но таких воспитательных этюдов хватало ненадолго. Глядишь, через пару дней худющая, длинноногая и длиннорукая Птица опять с криком выпархивала из пьяного гнезда, неслась по двору, металась в разные стороны, размахивая руками точь-в-точь как удирающая от преследователей курица. Куриноподобная беготня с растопыренными крыльями закрепила за ней меткое прозвище. Следом, спотыкаясь на поворотах, мчался рыжий, лохматый, с тонкими пучками тусклых волос и редкой щетиной на костлявом лице дохлый мужичонка неопределенного возраста. Ни в какую не верилось, что ему всего слегка за двадцать. Милицию вызывать бесполезно: Птица то сдавала сынка в руки правосудия, то бежала утром в участок писать заявление об отсутствии любых претензий к чаду. Его отпускали, на обратном пути они прихватывали с собой «мировую» бутылешку, и до вечера устанавливалось перемирие, но после все шло своим чередом. Отточенный годами алгоритм был нерушим. Если честно, жизнь округи они отравляли очень сильно. Примирения случались не часто, и то разве что после угроз кого-то из соседских мужчин, кто был покрепче телосложением. Потом народ попривык к их повадкам и спустя какое-то время совсем перестал обращать внимание на семейные передряги, воспринимая их как что-то неизбежное: дождь, снег, ветер.
В задней части дома жили Петровы: Леонид, Валентина и две их дочки. Леонид попивал, но в основном тихо и раза три в неделю, спасибо, не каждый день. Были исключения, когда он тоже срывался в скандал, орал, поднимал руку на жену. Но эти происшествия не имели регулярного характера, заканчивались быстро и не принимали масштабов уличного значения, они были ничто по сравнению с развлечениями Синей Птицы и ее отпрыска.
Пьянство, домашнее насилие не было уделом одной взятой улицы в частном секторе, это была всеобъемлющая проблема микрорайона, города, всей страны. Чем захолустнее место, тем крепче пили и громче скандалили, больше распускали руки.
Не стал исключением и Ромкин отец. Дядя Иван, хоть и был мужчиной красивым, видным и рукастым, и семья их считалась одной из самых зажиточных в округе, и работал он изнурительно и много, тоже любил водочку. И разборки с женой после выпитого иногда устраивал. Дома он появлялся не часто, работал в бригаде шабашников-калымщиков. Строили на заказ дома в районах, коровники и свинарники в колхозах вокруг города. Сделали – сразу получили деньги на руки. Доход не шел ни в какое сравнение с заработками заводских рабочих, инженеров, учителей, врачей и представителей других профессий. Ценным для таких бригад был и другой положительный момент – отсутствие руководителей, подотчетности. Работали на себя, были сами себе начальниками. Богатые хозяйства с удовольствием их нанимали, поскольку государственные строительные организации не торопились выполнять заказ. Хозяйственников удручали бесконечные согласования, ожидания очередности в соответствии с установленным планом. Да и чего уж там, строили некачественно и медленно. Куда им было торопиться? Зарплаты небольшие, стройматериалы быстро заканчивались, неделями и месяцами ждали доставку новых. Председатели колхозов, поднявшие хозяйства на хороший уровень, имевшие деньги в своей казне, не хотели и не могли ждать очереди, когда государство наконец одобрит необходимую колхозу постройку. Калымщики обходились дороже, но плюсов было больше. Они, наоборот, строили быстро и основательно, не желая тратить время впустую. Простои работали против них, и к тому же они дальновидно не хотели портить себе репутацию, чтобы их приглашали на работу и другие колхозы. Старались вовсю, во время работы никто не употреблял – табу. Чем быстрее и лучше строили, тем больше зарабатывали за сезон и легче заручались хорошими рекомендациями. Работали в основном в теплое время года, зимой реже. Зарабатывал дядя Иван очень большие, даже огромные деньги. Их дом, обшитый вагонкой, выгодно выделялся среди низких бревенчатых строений. Он был свежевыкрашен, а палисадник усажен разнообразной растительностью, заботливо ухожен. На окнах висели красивые, узорчатые, дорогие тюлевые занавески. Взглянув на их хоромы, всякий понимал, что люди в нем живут в хорошем достатке. Припаркованный возле собственный автомобиль «Москвич 412», – отдельная гордость мальчишек, довершал картину материального благополучия. Иногда отец разрешал посидеть с ними в машине на мягком кожаном сиденье. А уж прокатиться с ним вокруг улицы – просто мечта, награда.